― Ну и дубак у тебя здесь. ― качаю я головой и пройдя в сторону, вальяжно и небрежно усаживаюсь в кресло, подпирая подбородок кулаком. Ногти до боли впиваются в маю ладонь, в ту самую, которую я порезала. Пульсация, успокаивает меня, помогает мне. Это может сыграть мне на руку. Легко кивнула на распахнутое окно.

― Окошко не пробовала закрывать? ― усмехнулась я иронично, но беззлобно, как ребёнку, ― Не май месяц всё-таки!

От бессонной ночи, меня порядочно кренило, но страх всё же поддерживал меня в ясном сознании. Она молчала, только смотрела на меня, бесстрастными глазами, через отражение, не отнимая лезвия от горла. Что она собирается делать я не понимаю? Хорошо. Значит говорить буду я.

― Знаешь, пока тебя не было, столько всего произошло…

― Знаю, ― вдруг сказала она, ― Я всё знаю.

Даже боюсь представить откуда.

― Альбина, сказала, что тебе диагностировали биполярное расстройство, и назначили новые препараты.

Это, вы, маман, ещё про шизу наследственную не знаете.

― Ага, ― кивнула я, скучающе, бесцельно смотря в пол.

― Как это? ― спросила она тихо.

Не думаю, что это удачное время, для подобных разговоров.

― Биполярное-то? ― решила я уточнить. Она кивнула, но нож так и остался у ее горла.

― Это как фазы, сменяющие друг друга, порой хаотично, но их только три. Депрессия, гипомания и мания.

― Три вечных искры что во век не дремлют, ― пробормотала она.

― Хм, Алигьери? ― повела я бровью. Она снова кивнула.

― Гипомания… ― проговорила она как-то сильно медленно, словно пробуя слово на вкус. Вот блин, неужели я так же порой могу выглядеть?

― Да, гипомания. ― я расслабленно вытянула ноги, скрещивая их в лодыжках, ― Гипомания ― это бег. Стремительный, непрерывный, вечный. Торопишься, жить, узнавать, чувствовать. Больше, ярче, как жадный до всего нового маленький ребёнок, стремится узнать новое, хочет всё попробовать, рушит стены, не зная, что там, ― рассуждала я смотря в потолок, ― Совершенно идеальный, красивый ход. Мне он знаком. ― я встала на ноги и пошла к ней, говоря ровно и слегка патетично, ― Но отчасти этот бег ― не больше чем трусость. Гипомания, какой бы удивительной она не была, перестает в манию. И ты сбегаешь в болезнь, бежишь ― бежишь не оглядываясь, боясь прервать движение, остановиться, отдышаться, осмотреться вокруг. Но какова конечная цель? ― я сделала многозначительную паузу, повиснув на зеркале, ― Её нет. Ладно, твоя очередь. Что ещё за хрень ты вытворяешь? ― усмехнулась я легко на слух. Сейчас, от неё меня отделяет расстояние в пол руки. Критически близко, а что поделать. ― Терапия? ― вздохнула я, догадавшись, ― Это всё из-за таблеток, да?

Она не ответила, но повела лезвие.

― Знаем, умеем, практикуем… ― я звучала заполошно. Осторожно, я протянула к ней руку, к ножу, что легко скользил по коже, но не так, чтобы причинить весомый вред. Просто чертил красную линию, слегка рассекая кожу. Не сразу но до меня дошло: она в точности повторяет линию шрама на моей шее. Вот зачем ей зеркало, вот почему она спокойна, она не собирается резаться намертво. Я вспомнила, как подобное она проворачивала, когда я была маленькой. Она наносила себе повреждения, ровно, те же самые, что наносила нам, в период рецидивов. И кажется я на столько двинулась на весь чердак, что прекрасно понимаю её мотивы. Стоило моей руке коснуться рукоятки ножа, как он мгновенно уткнулся остриём прямо в ямочку на моей шее.

― Прелестно… ― пробормотала я, просто обмерев от такого манёвра. На мгновение, а потом перешагивая через себя, схватила ее за руку, резко, грубо, слегка усиливая нажим лезвия. ― Ну давай,― вскинула я подбородком, ― Что? Взяла нож― режь! ― прорычала я зло. Она часто заморгала, точно ожидая ни этого. Может припугнуть хотела, чтоб я ушла. Но это я напугала её своим манёвром. ― А не можешь, так и не берись! ― я дернула руку в сторону, но она намертво вцепилась в рукоять ножа, ― Да, отдай ты нахрен этот нож!

Отобрав орудие, закрутила его между пальцами.

― Самобичевание, Инна. Вот значит какая у тебя религия, веришь, что исцеляешь свою больную душу, примеряя на себя мою боль? Хм, валяй… ― я запульнула нож, вонзая его в стену, ― Кто я такая чтобы указывать тебе во что верить.

Она была холодной, бесстрастной, как и всё вокруг неё. Долбанная Снежная Королева. Она бы бесподобно смотрелась в моей комнате, в кружении всех тех перьев, от разорванных подушек, как в метели… В голове, мелькнуло что-то… и ещё, и ещё: оно разгонялось, обретало ясность, смысл, перенося меня, глубоко в подсознание, туда, где…

«…снег, кружил вокруг меня, крупными хлопьями, кружил и опадал вниз, присоединяясь к белому одеялу в нашем саду. Крики, и карканье выросли в фигуру матери, с криками вылетевшей во двор. В её руках билась чёрная птица, схваченная за одно крыло. Моя птица! Охэнзи, бился и клевался отчаянно каркая, и терзая в кровь руки матери.

О, нет.

Я рванула с места.

― Нет! ― закричала я, догоняя мать, ― Что ты делаешь?!

Она резко развернулась, в её руке трепыхался молодой ворон.

― Замолчи, Вика! Это чёртово исчадие ада напало на меня! Опять! Меня задолбало, что в моём собственном доме, меня терроризирует эта ворона! Иди в дом!

― Мам…

― Сейчас же! ― рявкнула она. Охэнзи сильно клюнул мать в руку, и мама, вскрикнув, что-то сделала.

― Не трогай его!

В закате двора, на белый снег потекла кровь…

Я бросилась на неё, пытаясь вырвать кричащую птицу из её рук.

― Мама! Нет! Не надо!

Отшвырнув чёрного ворона в снег. Она просто пошла в дом.

Я опустила глаза в снег, он не двигался, я замерла.

― Нет… он же… там же… душа… моя душа…

Я падаю, на колени в снег, холодный слепяще белый. Белый, алый и чёрный, сливались в вихры в моих глазах. От боли, от горечи.

Слёзы, снег и кровь…

И холод. Обжигающий, колючий, одинокий… И я ― я совсем не ощущаю себя живой. И, я совсем одна, в этом океане льда…»

Слепая ярость, перекрыла мне кислород. Ненависть и боль текла во мне лавой по венам. Я скользнула за её спину.

― И ты молчала, ― прорычала я сдавленно. Она сильно напряглась и насторожилась, буквально навострив уши.

― О чём ты?

― Ты хочешь мне сказать, что ты не знала собственного диагноза? Не знала, чем это чревато? ― проговорила я вкрадчиво. Мать обледенела, просто покрылась той самой идеальной непроницаемой коркой льда ― лёд присущий только ей одной.

― Оставь это, ― отрезала она стальным тоном.

― Ты не сказала, так? ― я прихлопнула ладонью по зеркалу, заставляя его дрожать, ― Какого хрена ты не сказала ему?!

Я видела в её глазах, как щелчок, хлёстче чем от кнута ударил по ней, разбивая и осыпая лёд.

― Какого хрена тебя это касается?! ― всплеснула она руками, ― Ты не знаешь, ни черта, так что просто заткнись! И… ― она потеряла ровное дыхание, ― Чёрт! Просто отъебись от меня!

Она просто хотела сбежать прочь. Я видела это, я знала какого это, меня завораживало и пугало это. Всё что она смогла сделать это схватиться за голову. Шум в голове наверняка был невыносимый. И боль вспыхивала во всём её теле огнём. Вне сомнений. Она не могла сделать вдох. Я смотрела на неё, и думала, неужели я такая же как она?

Это было так. Не зашло бы всё так далеко, так бы даже и не узнала про всё это дерьмо! Даже не думала бы! Это не то, о чём я могла даже думать. Она тоже. Она прячется от этого. Я ― нет. Больше нет. Я прочно на прочно заломила её руки за спиной, в особом захвате, под локти. Другой рукой, обхватила мать за подбородок.

― Смотри на себя, ― скомандовала я на удивление спокойно и решительно, ― Кто ты?

― Убери к чёрту свои руки от меня! ― выбивалась она, но я уж точно знаю, что пытаться вырваться из такого захвата, всё равно что пытаться заправить авторучку в открытом космосе. Протестировано на собственной шкуре.

― Ответ не верный. Кто ты? Отвечай! ― повысила я голос.

― Твоя мать!

― Ты не моя мать, ― покачал он головой, ― Моя, чёртова мать не сдаётся. Не отступает. Никогда! Она маниакально, всё и всех контролирует, непрошибаемая, холодная, жестокая сука! Всё что кроме ― болезнь! Ты, делала это в бреду, но это не оправдывает тебя, не оправдывает, поскольку ты намеренно умалчивала об этом! Ты боялась вернуться в дурку, а мы своими чёртовыми глазами видели твоих проклятых демонов!

― Отпусти!

― Заставь меня, ― вскинула я подбородком, ― Спроси меня, Инна, как сжигает меня болезнь, по грани лезвий? Ну же! Давай! ― я прижалась к её уху губами, не отрывая пронизывающего насквозь взгляда от отражения её злых и испуганных глаз в зеркале, ― Думаешь я не чувствовала себя дерьмово когда не понимала, чем виновата перед тобой? О, и кажется, я знаю какого хрена я вообще вскрылись в девять лет! Ты ненавидела птицу, боялась её, вот она грёбанная правда! Я чуть не слегла рядом с нагвалем, когда думала, что это сделала я! Но это ведь была не я, не так ли? Это была ты! Или ты быть может, думаешь, что я была в восторге, когда ты сломала себе руки за то что чуть не сломала их мне? Посмотри на себя! Сейчас! Что ты хочешь? По-настоящему, чёрт возьми! Хочешь страдать призраками прошлого, в бесконечном стенании безумия? Тебе нравится, это?

Она сильно зажмурилась.

― Тогда лучше бы тебе остановиться, собрать все остатки своей храбрости и силы, и посмотреть назад ― посмотреть в глаза, тому, что так ужасает своим преследованием. Но там только твоя болезнь, ― прошипела я, ― Осмотрись и ты, поймёшь, что вся твоя жизнь ― это только тень твоего сумасшествия ― полчище твоих демонов. Ты сама упорно создавала его всё это время. С благоговейным ужасом, верила в него, кормила страхами и самообманом. А то, что было там, что бы это ни было, там и осталось. И теперь ты сама не больше чем своя тень. Так, ответь мне, кто же ты? Не можешь? Я знала… Ты только сумасшедшая тень, моей матери, вот ты кто!

Я чувствовала, как она слабнет и опадает под моими руками. Чувствовала, свою власть над ней, над предводителем армии демонов. Я откровенно доминировала, но не ощущала силу в себе. Потому что знала, что в один прекрасный день, тоже самое ждёт и меня. С той лишь разницей, что никто не укажет мне на моих демонов, и не заставит меня искать в себе силы, потому что имя моему будущему ― одиночество. Я смотрела на свою мать, чувствуя боль. Но не чувствовала, ни любви, ни тоски ни жалости к ней. Я отпустила её, и она схватилась за раму зеркала, чтобы не упасть прямо на колени. И она не упадёт. Скорее мозги себе вышибет, но на колени никогда не упадёт, зубами вгрызаясь в свою гордость и тщеславие.

Вот теперь я узнаю свою чёртову мать.

У порога комнаты, я обернулась. Она тяжело дышала, обеими руками держась, до бела в костяшках за зеркало. Через отражение я видела её суровый морозный взгляд, направленный на меня. Я вскинула подбородком.

― Запомни раз и навсегда: я плевать хотела на твое раскаянием за своё больное дерьмо. Я до глубины души ненавижу тебя, я никогда тебя не прощу. Но это не означает, что мне станет легче дышать когда ты сдохнешь.

* * *

Я почти клевала носом за столом, измотанная бессонной ночью, со всеми её открытиями и битвами. Аля орудуя у плиты, напряженно молчала. Она кажется очень обеспокоенной. Очень нервной. Кажется я сильно напугала её вчера, своим поведением. И вообще-то я очень перед ней виновата. Это убивает меня. От этой боли всегда осталась только драма. Только горечь, и вина. Это жестоко. Я конечно всё убрала в своей комнате, но факт остаётся фактом: я взбесилась и разгромила комнату. И она об этом знает.

Передо мной снова мои таблетки.

Да уж, её не проведёшь и зубы не заговоришь. Потому что, эта женщина знает о сумасшедших и чем их кормят ― всё. От части из-за меня, от части из-за того, что у неё образование фармацевта. Я виновато отвела глаза. Чёрт. Это она ещё не знает о том, что я себя порезала.

Чёрт! А если Гетман узнает? Хм, а как он собственно узнает, если я не скажу? Я ведь не скажу, правда? Или лучше сказать? Всё-таки приступ мании, дело серьёзное. Или не говорить? Просто начну пить то, что мне назначили, и всё пройдёт. Для этого мне собственно это и прописали, не так ли? С тоской посмотрела на таблетку. Судорожно перевела дыхание. Деваться некуда, забросила пилюлю в рот и запила водой.