Я подняла глаза на Рафа, перебирающего струны своей гитары в мелодии. Мы репетировали в старом баре, перед очередными выходными. Образ моей ледяной матери, преследовал меня, образ брата, трансформировался в глубокий шрам на едва дышащей душе. Это безмолвно сводило меня с ума, истязая и жаля сотнями жал скорпионов изо льда, где-то глубоко в темноте. Я споткнулась, сбилась. И ещё раз, и ещё, и ещё…

Я не могла играть. Мои руки взлетели вверх.

― Извини. Я не могу, просто не могу.

Раф, остановился, отрывая пальцы от струн.

― Ну тогда, всем удачных выходных, ― распорядился он, ― До понедельника.

Он поймал мой взгляд, его был спокойным, вроде как понимающим. Но он не понимал, не знал всей тяжести, это было душераздирающе для меня.

Я смотрела на Солу с Мишей. Видела, как они счастливы, просто смотря друг на друга, и точно зная, что они уверенны в завтрашнем дне. Я не смогла уберечь себя от зелёного яда зависти. Я не чувствовала ни капли уверенности, я не была счастлива. Вот даже ни чуть-чуть.

Его шаги по сцене, принесли его ко мне. Даря лёгкий поцелуй, Раф спрыгнул со сцены и протянул мне ладонь. Я смотрела в небо его глаз. Боги, мне было так сложно, мне бы в это небо, полететь бы, улететь, растворяться в нём. Мне нужно было гораздо больше, чем осознание его близости. Бескрайние расстояние разверзлось между нами. Такое чувство, что между нами простирался долбанный континент: он на том берегу, не со мной. Я на одной стороне пропасти, а он на другой. Я осталась на тёмной стороны луны, а он мерцает в её сиянии. Он перешагнул, оставил двухлетний ноябрь, а я нет. Я не вернулась, не вернулась застряв в каком-то пограничном состоянии. Словно в астрале между жизнью и смертью. Словно время остановилось для меня. И я ненавидела это мертвое море времени. Я была несчастна в этом прямом бесконечном отрезке, в вечность длинной, самоотверженно крича в это небо, но оно не слышит меня.

Я провела весь остаток субботнего дня, в своей студии, пытаясь реставрировать картину, но честно признаться я даже не пыталась, лишь создавая иллюзию деятельности. Я знала, что только всё испорчу, если положу хоть один мазок краски не туда. Он был рядом, в этом океане льда, но на том берегу, словно за непроницаемым стеклом.

К вечеру, точнее даже сказать к ночи, Раф, уже собирался домой, мы уже попрощалась, и стоя в пороге студии, он оставил мимолётный одинокий поцелуй на моих губах, но порог студии не преступил. Он окинул меня взглядом, весело ухмыляясь.

― Кстати… ― он нырнул, в карман своих синих потёртых джинс, ― Мне эта штуковина, клянусь, уже штаны прожигает.

― Я тебя сейчас стукну, ― пробормотала я холодно. Он укоризненно на меня уставился, доставая маленькую чёрную коробочку из кармана.

Бархатную коробочку.

Открыв коробочку, он извлёк колечко из белого сверкающего метала… нет, не просто колечко. Я не знаю, что за ювелир его создал, но оно просто внеземной красоты. Искусно завиваясь на тонких переплетениях сверкающих цепей, кристально чистый камень в форме сердца: нереальной огранки, в обрамлении оправы, с произрастающих от неё крыльев.

Я, медленно, с паническим подозрением, перевела взгляд на парня, ткнув пальцем на кольцо.

― Это… что?

Он повёл бровью, одарив меня а-сама-ты-как-думаешь-взглядом.

― Кольцо.

― В самом деле? ― пробормотала я, холодея. Я облизнула пересохшее губы, осторожно заглядывая в океан синих глаз, ― Гордеев…

― Так, спокойно. ― он сдержанно на меня посмотрел, ― Это не такое кольцо. Я знаю, что у тебя инфаркт может случиться, от подобной перспективы и это не то кольцо, ― сказал он невозмутимо, беря мою онемевшую правую руку.

― Не та рука.

Он замер, долго удерживая мой напряжённые взгляд. Заблуждав по моему лицу, с легким прищуром, хмыкнул и взял мою левую руку. Колечко скользнуло на безымянный палец левой руки.

― Слушай, ты меня пугаешь.

Разочарование, отразилось на его лице, прежде, чем он спрятал его.

― Не нравится?

― Нет, оно красивое, ― спохватилась я, ― очень-очень, просто… Зачем это?

― Это кольцо, моё тебе извинение. Нанэ ада вавир прэ свето… ― договорил он на-ромне. Я не поняла полфразы.

― Нет больше… чего?

― Нет больше таких на свете. ― он удивлённо повёл бровью, ― Давно ты стала меня понимать?

― Периодически.

― За что именно, я надеюсь не надо перечислять?

Я скрестила руки на груди, многозначительно смотря на парня.

― Ты не собираешься упростить мне задачу, верно? ― догадался он.

― Я вся внимание.

Раф вздохнул, задумавшись на мгновение.

― За то, что я тебя ненавидел, презирал тебя, изводил. Что ещё, я там делал хренового? ― потешался он, с мудрёным видом, смотря куда угодно, только не на меня. Вздох остановился в его груди, когда он отыскал мои глаза взглядом. ― Не то что бы это обязательно, я знаю, тебе нужно время, просто прости, за тот, двухлетний ноябрь. И спасибо, что… осталась. ― последние слова были шёпотом и он замер. Кажется, я могла прикоснуться к небесам, просто оттолкнувшись от этих прекрасных слов. Кто сказал ему, что он не умеет делать красивых признаний?

Обняв его за шею, я заставила его отмереть. Сильные руки обхватили меня за талию, прижимая к себе, словно в страхе, что я могу сбежать. И я узнала, как бежать, узнала, как бежать по-настоящему бежать, но не от него, от терапевтического киллера. Мне до смерти нужно было сломать эти непроницаемые стёкла. Поцелуй, был страстным, я обвивала его шею руками, вонзая пальцы в черные волосы, но я не чувствовала огня. По телу прошла лёгкая дрожь, я просто хотела испариться, под прикосновениями этих тёплых рук. Мне даже было не важно, как далеко мы зайдём. И где-то на крою сознания, я понимала, что всё происходит не так: замедленно, апатично, отчуждённо. Я словно наблюдала за собой со стороны, но чёрт возьми, я просто ничего не могла поделать, ни с собой, ни с грёбанной терапией!

Кончики его пальцев скользнули, по краю моей футболки, задевая кожу внизу живота. Лёгкая затуманенная дымка, прошлась по моему телу, даже не застрагивая глубже. А я была гораздо, гораздо глубже, он словно тревожил воды спокойного озера, создавая рябь, но я, была там, на дне, на самом грёбанном дне, озера, под толщей ледяной воды во тьме, спутанная тысячью цепей. Я отчаянно нуждалась в том чувстве полной потерянности в нём, чувстве растворённости, в прикосновениях, пробуждающие дремлющее пламя внутри меня, рассыпаясь огненными бабочками внутри. Я никогда не понимала этого выражения о порхающих бабочках внутри, никогда прежде, до него.

Он ― крептонит.

Мой крептонит, что убивает и манит меня. И я лечу, как мотылек на это сияние синих глаз, но всё бьюсь и бьюсь об лёд, раз за разом желая сбежать на этот свет. Но не могла я разбить это подавляющее медикаментозное стекло держащее меня в вакууме.

Огонь не горит без Воздуха…

Я раздраженно, просто отчаянно застонала. Раф застыл, тяжело дыша, он осторожно отстранился и заглянул мне в глаза. Этот взгляд и эти эмоции в нём, глаза потемневшие под натиском расширившихся зрачков, выдавали желание и голод. Переведя дыхание он покачал головой.

― Вик, иди в постель, ― скомандовал он хмурясь.

― Звучит многообещающе…

С пронзительным глухим рычанием, меня перехватили и перебросили через плечо. Я взвизгнула.

― Раф! Достали твои первобытные замашки!

Он хрипло рассеялся, и я получила лёгкий шлепок по заднице.

― Значит придётся потерпеть.

Меня потащили прочь с чердака, судя по манерам прямиком в пещеру не сворачивая. Опустив меня на кровать, неандерталец склонился надо мной, упираясь рукой в кованную спинку кровати над моей головой.

― Я вижу, что ты устала. ― он провёл подушечкой пальца по моим губам, освобождая мою закушенную губу.

― Раф…

― Просто заткнись и ложись спать, Вик.

― Ты чувствуешь это, да?

Его рука замерла, в уголке губ заиграла провокационная усмешка.

― Поконкретнее, мышка, а то я даже боюсь представить, что именно ты там имеешь в виду из того, что я сейчас чувствую.

Я протянула руку, проводя ладонью по его щеке, ощущая слабое покалывание от лёгкой щетины. Прикрыв глаза, он склонил голову, теснее прижимаясь к моей ладони. Иссиня чёрные пряди упали на лоб, затемняя его до неприличия прекрасное лицо. Он не видел того, что происходит.

― Засыпай мышка… ― он поцеловал меня в ладонь и оставил лёгкий поцелуй на моих губах, прежде чем уйти.

Но он так и не увидел. Или делал вид, что не видит, и ждал перемен. Перемен, никем не гарантированных, и чертовски маловероятных, в то время, как космос на расстоянии объятий, был слишком недостижим. Это было больно, ранило меня глубоко внутри кусочками искусственного льда.

Это было больнее драмы. Смертельней ртути.

И это всё длилось и длилось. Бесконечность.

В какое-то мгновение, я перестала жить. Совсем. Это было очень подходящим определением, я чувствовала себя мёртвой. Я очень хотела жить и дышать свободно, чувствовать, как никогда прежде, отчаянно нуждаясь, пережить всё это по-настоящему. Я была измотана, ослаблена всем этим спектром бесчувствия, но терапия сжала меня в своих тисках, не выпуская ни на один долбанный вдох.

Я потеряла счёт дням, потеряла себя, это был абсолютный коллапс, на нереальной глубине, я тонула, погрязла под толщей океана льда. Я не могла вырваться, не могла сделать вздох, эта апатия начала сводить меня с ума. Где-то на окраине следующей недели, я поймала себя ускользающую на край, скользящую по краю этой пустоты за грань. Я отчётливо поняла, что просто не смогу так больше, не выдержу ещё хоть день этого искусственного сна.

Я хотела умереть.

Я решила попробовать. Просто попробовать, дышать полными легкими, полноценно вдыхая, просто окунутся в это с головой, целиком. А если не получится, если я начну задыхаться, я остановлюсь, отматываю назад, смирюсь, и попытаюсь жить в этом эфемерном астрале, по злой шутке Богов, именуемый реальностью.

И он, либо спасёт меня, либо я просто сломаюсь насмерть.

Глава 15. Странник

― Спасибо за завтрак, Аль! ― крикнула из кухни. Таблетки отправились в мой карман. А, Аля, в свой так сказать, внеплановый выходной, куда-то намылилась, но не думаю, что для меня секрет, куда именно. Маман в деловой поездке, до завтра… ммм… свобода! Полная свобода, действий.

Пересеклась с женщиной в холле.

― Еда, в холодильнике, Тори, тебе надо будет только разогреть. И про график, я тебя умоляю не забудь! ― напомнила она о приёме препаратов.

― Да, да, да! Я помню! ― я отослала ей воздушный поцелуй, ― До завтра! Фазеру моему, привет!

Я выхожу на улицу и жадно вдыхаю в себя октябрь. Яркие листья, яркие запахи, ярче, больше, прекраснее. Окружение завораживает меня, радует меня сложносплетением мироздания. Я немножечко счастлива встретить этот свой неправильный сверхъяркий мир. И я немножечко витаю в облаках. Я одеваю Рэй Бэны и иду в парк, прогуляться с друзьями и с ним. Пешком, чтобы побольше впитать в себя это дыхание гипомании. Да, это она, я знаю её, я обожаю её, обожаю эту составляющую своей болезни. Это немного странно, любить свою болезнь, знаю, но и не говорю, что люблю всю её, вовсе нет. Я люблю, только этот кусочек счастья, который мне предлагает фаза гипомании. А может, эта Гордеев сводит меня с ума, не знаю. Но поскольку чувствую я себя замечательно, и никаких стрессов я надеюсь мне день грядущий не предоставит, стоит лишь проявить немножко бдительности, и больше самоконтроля.

Заприметила своего высокого брюнета на аллее, в синей футболке под растянутой кожанкой. Никого не замечая, он шарился в телефоне с наушника в ушах, а проходящие мимо девушки сворачивали свои шей, глядя на него. Да, это мой бог ― тёмный бог рок-н-ролла.

Сердце подскочило, словно радостно хлопая в ладоши. Мне необходимо было прикоснуться к нему, прямо сейчас, просто потому что хочу. Я подкралась к Рафу, со спины и встав на носочки, накрыла его глаза своими ладонями. Он содрогнулся от неожиданности, его локоть дёрнулся назад, но он замер. Не знала, что у него такая острая реакция.

― Хм, я так подозреваю, мне нужно угадать? ― пробормотал он, вынимая наушники из ушей и убирая смартфон в карман джинс. Я почувствовала улыбку, тронувшую уголок его губ. Наверное, это априори идиотизм с моей стороны пытаться объяснить, что я чувствую. Во всём виновата моя эйфория. Мне самой даже до конца непонятно как это происходит, но только он способен делать со мной такое.

― Угу… ― кивнула я медленно.

― Ты определенно в хорошем настроении сегодня, мышка, я угадал?