Захаживая в ту комнату и трогая спинку драгоценной кровати, я вспоминала прославленную королевскую речь, которую часто приводил мой отец: «Сознаю, что наделена телом слабой, хрупкой женщины, но мои дух и сердце достойны самого короля — притом короля Англии…» От этих слов и я обретала уверенность, что одолею временные невзгоды, как это сделала королева, разгромив испанскую армаду.

Мало-помалу дом сделался для меня вроде утешительного приза, я всерьез верила, что он живой. Я узнавала ночные звуки: неожиданные и загадочные скрипы половиц, дребезжание оконных рам, завывание ветра в ветвях каштанового дерева, напоминавшее перешептывание голосов.

Иногда тетя Шарлотта исчезала на целые дни за покупками. Она ездила в старинные дома на распродажи, порой на изрядные расстояния, а когда возвращалась, беспорядок становился еще больше, чем обычно. В центре города тетя Шарлотта держала лавку, в которой выставляла некоторые предметы, но большую часть товара держала дома, и к нам постоянно ходили посторонние.

В магазине все время находилась мисс Беринджер, позволяя отлучаться тете Шарлотте, но тетя считала ее дурой, не имевшей представления об истинной ценности вещей. Это была неправда: просто познания мисс Беринджер не шли в сравнение с тем, что знала тетя Шарлотта. Впрочем, при своей деловитости тетя Шарлотта считала большинство других дураками.

По крайней мере год и я числилась у нее тем, кого тетя Шарлотта называла «крестом», иными словами, была ей в тягость. И вдруг все изменилось. Причиной тому стал привлекший мое внимание стол. Сидя на корточках на полу, я разглядывала резьбу ножек, когда в комнату зашла тетя Шарлотта и тоже присела рядом.

— Редкий экземпляр, — выдавила она без выражения.

— Французская работа? — уточнила я.

Края ее губ скривились, что было равнозначно улыбке. Она кивнула.

— Хоть она и не подписана, я считаю, что это работа Рене Дюбуа. Сначала думала, что ее выполнил его отец, Жак, но сейчас склонна считать, на год-два моложе. Взгляни на зеленую с золотом лакировку или на бронзовые вставки.

Неожиданно для себя я почти трепетно коснулась стола.

— Конец восемнадцатого века? — рискнула я.

— Что ты! — возмутилась она, тряхнув головой. — Минимум на пятьдесят лет старше. Середина века.

С тех пор наши отношения изменились. То и дело она звала меня и спрашивала:

— Ну, что скажешь? Заметила что-нибудь?

Поначалу мне хотелось только одного: утереть ей нос, доказать, что знаю толк в ее драгоценных товарах; но со временем я по-настоящему заинтересовалась и стала понимать разницу между школами, странами и периодами.

Однажды тетя Шарлотта сделала признание:

— Ты знаешь не меньше дуры Беринджер.

Скорей всего ее похвала объяснялась очередной вспышкой гнева по отношению к этой терпеливой женщине. Но для меня Дом Королевы приобрел новую притягательность. Я начала узнавать предметы, считать их своими старинными друзьями. Как-то раз, сметая ловкими и бережными движениями пыль, миссис Баккл лукаво поинтересовалась:

— Послушайте, мисс Анна, уж не хотите ли и вы стать еще одной Шарлоттой Брет?

Я вздрогнула от неожиданности вопроса: снова захотелось убежать.

Как-то утром в разгар летних каникул года через четыре после того, как родители привезли меня в Англию, ко мне в комнату явилась Элен и сказала, что меня хочет видеть тетя Шарлотта. У Элен был испуганный вид, и я спросила, что произошло.

— Мне не сказали, мисс, — ответила Элен, но я чувствовала, что она что-то знала.

Я пробралась — в Доме Королевы можно было только пробираться — в гостиную тети Шарлотты.

Она сидела, разложив на столе бумаги: комната служила ей конторой. Столом в тот период был раздвижной крепыш на коренастых ногах, английский, шестнадцатого века, ценный более почтенным возрастом, нежели красотой. Тетя сидела, распрямив спину, на массивном дубовом стуле с резьбой — тоже местной, йоркширской или дербиширской работы, только значительно более позднего времени, но таком же ладном и основательном, как стол. Она предпочитала пользоваться надежными предметами, когда таковые случались в доме. Прочая меблировка комнаты плохо сочеталась со столом и стулом. Стену покрывал изысканный гобелен. Я определила в нем фламандскую школу и подозревала, что ему предстояло пробыть здесь недолго. Тяжеловесная дубовая мебель немцев теснила хрупкий французский восемнадцатый век, в том числе работы самого Булля. Я невольно отметила в себе перемену: теперь для меня не составляло труда описать обстановку комнаты, датировать изделия и выделить их достоинства и недостатки, хоть мне и не терпелось узнать, зачем меня позвали.

— Сядь, — велела тетя Шарлотта. Выражение ее лица было суровее обычного. Когда я села, она выложила без предисловий в свойственной ей прямой и резкой манере: — Умерла твоя мать. От холеры.

Как это было в ее духе: двумя отрывистыми фразами вдребезги разбить мое будущее! Мысль о воссоединении все это время была для меня спасательным кругом, не дававшим погрузиться в пучину одиночества. А она спокойно выговорила эти слова. Умерла… холера…

Между тем она выжидательно смотрела на меня: не терпела выставлять напоказ чувства.

— Иди к себе. Я пришлю с Элен горячего молока.

Причем здесь было горячее молоко? Или думала меня этим утешить?

— Уверена, — докончила она, — твой отец тебе напишет. Он обо всем позаботится.

В тот момент я ее ненавидела, хоть и была неправа: она сообщила мне новость единственным способом, на который была способна. Горячее молоко и уверение, что отец меня не оставит, были в ее устах равнозначны соболезнованию по поводу моей невосполнимой потери.

2

Отец действительно написал. Мы делили общее горе, сообщал он. Что толку распространяться об этом? Смерть любимой жены и матери означала для нас большие перемены. Он был благодарен за то, что я оставалась на руках его дорогой сестры, моей тети Шарлотты, на здравый смысл и добродетели которой он всецело полагался. Истинным утешением для него было сознание, что я в надежных руках. Он выказывал надежду, что и я благодарна ей. Сообщал, что намерен вскоре оставить Индию; хлопотал у друзей из Военного министерства о переводе. Его прошение было встречено с сочувствием, и, поскольку назревали беспорядки в других частях света, он рассчитывал исполнять свой долг на другом театре в самом ближайшем будущем.

Я чувствовала себя словно опутанной паутиной, будто сам дом смеялся надо мной. «Теперь ты наша! — как бы говорил он. — Не воображай, что ты избавишься от нас из-за того, что твоя тетя Шарлотта загромоздила дом чужими призраками». Вот глупые фантазии! Счастье, что я держала их при себе. Элен и миссис Баккл сочувствовали мне, считая странным ребенком, даже миссис Мортон по-своему жалела. Однажды я услышала ее слова, адресованные мисс Беринджер, о том, что люди не должны заводить детей, если не способны заботиться о них. Это противно природе, когда родители уезжают на край света, оставив детей на другом краю на руках тех, кто ничего в них не понимает и больше ценит кусок дерева, к тому ж зараженный жучком! Что до меня самой, то приходилось мириться с тем, что я больше не увижу маму. То и дело мне вспоминалась ее сбивчивая речь. Я идеализировала ее красоту, видела ее то в фигурах с греческой вазы, то в резьбе на высоком комоде, то в позолоченной красавице, поддерживавшей старинное зеркало. Никогда мне не забыть ее: с ней умерла и моя надежда на чудесную жизнь, которую она обещала; теперь я была уверена, что гадкому утенку не суждено было обратиться в лебедя. Иногда, заглядывая в старинные зеркала — металлические или из крапчатого стекла, — я вдруг видела ее лицо вместо собственного болезненно-бледного в обрамлении таких же, как были у нее, густых темных волос. Глубоко посаженные темные глаза тоже напоминали ее глаза — но этим и заканчивалось сходство: слишком худым, с остро выдававшимся носом, было мое лицо. Как вышло, что два человека, такие схожие в своей основе, могли так разно выглядеть? Мне недоставало ее живости, веселья, а, когда она была жива, я воображала, что вырасту такой же. После ее смерти я не представляла себя ею.

— Ты ее так давно не видела, — пробовала утешить меня Элен, не довольствуясь одним горячим молоком.

— Дети быстро забывают, — слышала я ее слова, обращенные к миссис Баккл.

«Никогда и ни за что, — горячо подумала я. — Всегда буду помнить». Все старались быть добрыми, даже тетя Шарлотта. Она предложила мне наибольшее утешение, на какое была способна:

— Я должна посмотреть одну вещь. Возьму с собой и тебя. Это в Замке Кредитон.

— Они что-то продают? — выдавила я.

— Иначе зачем нам туда идти? — спросила тетя Шарлотта.

В первый раз после смерти матери я забыла о ней. Потом я об этом сожалела и просила прощения у собственного отражения в зеркале, в котором приучилась видеть ее лицо вместо своего. И все же не могла справиться с возбуждением, охватившим меня от перспективы попасть в Замок Кредитон. Мне ярко помнился тот день, когда я увидела его в первый раз, и мамины слова, а теперь не терпелось побольше узнать об этом необыкновенном семействе.

На мое счастье, я уже умела скрывать свои чувства, и тетя Шарлотта не представляла, что творилось у меня на душе, когда въехали под каменные своды ворот и над нашими головами открылись конусы башен.

— Подделка! — охладила мои восторги тетя Шарлотта. Обиднее слова она не знала.

Когда я вошла в дом, мне хотелось смеяться от восторга. Обстановку Замка Кредитон следовало бы перенести в Дом Королевы. Кредитоны старательно воспроизвели тюдоровский интерьер, и не без успеха. В просторном холле стоял длинный трапезный стол с большой оловянной чашей. По стенам было развешано оружие, а у подножия лестницы стояли обязательные доспехи. Но тетю Шарлотту интересовала только мебель.

— Этот стол им поставила я, — не без гордости сообщила она. — Из одного кентского замка.

— Он очень хорошо здесь смотрится, — похвалила я.

Тетя Шарлотта ничего не ответила. Вернулся слуга, сказав, что леди Кредитон примет мисс Брет. Он вопросительно глянул на меня, и тетя Шарлотта быстро сказала:

— Можешь подождать меня здесь.

Так я осталась дожидаться в холле, разглядывая толстые каменные стены, частично закрытые коврами самого мастера Гобелена в изумительных серо-голубых тонах. Я поднялась по лестнице рассмотреть один из них, на котором изображались подвиги Геракла. Я внимательно изучала полотно, когда раздался голос из-за спины:

— Нравится?

Я обернулась, увидела близко от себя мужчину и вздрогнула от неожиданности. Он был такой высокий, что мне трудно было представить, какой ему казалась я. Мои щеки зарозовели, но я ответила возможно холоднее:

— Очень. Это подлинный Гобелен?

Он повел плечами, и я отметила, как блеснули его глаза и загнулись кверху уголки губ. Его нельзя было назвать красавцем, но, принимая во внимание светлые волосы, еще больше выбеленные на висках солнцем, и узкие голубые глаза, прищуренные, словно от яркого света, лицо было не из тех, которые легко забываются.

— Я мог бы поинтересоваться, что вы тут делаете, — продолжал он, — но не буду… если не скажете сами.

— Я жду мою тетю, мисс Брет. Она пришла смотреть какую-то мебель. Мы из Дома Королевы, — ответила я.

— Ах, вот откуда!

Мне почудилась насмешка в его тоне, и я кинулась защищаться:

— Это замечательный дом! Однажды в нем ночевала сама королева Елизавета.

— Странная была у этой дамы привычка: спать в чужих жилищах!

— Да, в нашем спала, а другие…

— …Похвастаться не могут? Согласен, наш дом — имитация норманнского замка. Однако надежен и крепок — выстоит на любых ветрах. Дом построен на скале.

— Наш это уже доказал. Впрочем, мне здесь ужасно интересно.

— Счастлив слышать.

— Вы здесь живете?

— Когда бываю на берегу. В основном нет.

— О, значит вы моряк.

— Вы проницательны.

— Только не с людьми. Впрочем, меня больше интересуют вещи.

— Например, гобелены?

— И старая мебель.

— Хотите пойти по тетушкиной стезе?

— Нет, нет! — неожиданно пылко запротестовала я.

— Пойдете. Большинство из нас идет, куда нас направляют. Вы уже так много знаете о гобеленах.

— И вы тоже пошли, куда вас направили?

Он поднял глаза к потолку — жест, сама не знаю, почему, но пришедшийся мне по вкусу.

— Да, полагаю, что так.

Мне сразу захотелось узнать о нем больше. Именно такого человека я ожидала встретить в Замке Кредитон — он возбудил мой интерес, словно был диковинным предметом мебели.