Вбежала Шантель. Она подала мне знак, и мы поспешно удалились.


Снова я повторяла себе: мне не следовало оставаться. Невозможная ситуация. Я должна уйти еще до возвращения судна. Но как?

Я представила, как все будет, когда вернется корабль. Как я смогу отплыть на нем вместе с Редверсом, оставив ее здесь? Шантель высказывалась со всей определенностью, что не останется на острове. Как только вернется корабль, она возвращается. И я должна следовать за ней, прибавила она.

Но как я могла? И куда? Могла ли я вернуться в Англию вместе с Редверсом? Я твердо знала, что это было бы безумие.

Я вымыла руки, переоделась. Пришел доктор. За ним посылала Шантель. На этот раз приступ был тяжелее обычного.

Только я распустила и принялась расчесывать волосы, как дверь моей комнаты тихо отворилась. Я увидела в зеркале, что в проеме стоит Щука. Вид у нее был кровожадный, я даже испугалась, что она надумала причинить мне какой-либо вред. Как она меня ненавидела!

— Мисси Моник очень больна, — медленно выговорила она.

Я кивнула. Мы смотрели друг на друга: она — стоя в двери с поникшими вдоль грузного тела руками; я — простоволосая, с гребнем в руках. Вдруг она тихо сказала:

— Если она умрет… это вы ее убили!

— Чепуха, — резко ответила я.

Она только повела плечами и собралась уходить.

— Послушайте, — остановила ее я, — я не позволю вам говорить такое. Она сама спровоцировала приступ. И если я еще раз услышу от вас подобное, то приму меры.

Как ни странно, мой твердый и решительный тон усмирил ее: она опустила глаза и отступила.

— Пожалуйста, уходите и больше не являйтесь без приглашения в мою комнату, — вдогонку ей бросила я.

Она закрыла дверь, из коридора донеслось знакомое шарканье тростниковых плетенок.

Я глянула на себя в зеркало. Щеки порозовели, глаза пылали от гнева. У меня был такой вид, будто готова ринуться в бой. Я снова посмотрела на себя. После ее ухода выражение лица сразу переменилось. В глазах читался страх. Однажды меня уже обвиняли в убийстве. Странно, что такое случилось со мной во второй раз. Будто страшный, то и дело повторяющийся сон.

Комната и вправду была в причудливых тенях — но еще гуще они были в других местах этого дома.

«Два месяца, — подумала я. — Увы, они складываются из долгих дней и ночей». Все вокруг меня навевало ощущение обреченности.

Мне было страшно.


Обедала я вдвоем с мадам. Шантель не захотела оставлять Моник, велев, чтобы ей послали что-нибудь перекусить на подносе.

Мадам была внешне спокойна.

— Не стоило готовить на двоих. Так что обойдемся холодными закусками.

«Холодные закуски» представляли из себя остатки вчерашней рыбы, нашего непременного кушанья. Ее ловили местные рыбаки. Это было самой дешевой пищей — рыба и фрукты, некоторые из которых произрастали прямо в саду.

Еда меня не беспокоила: я не страдала избытком аппетита.

Единственное, что не переводилось на ее столе, — это вино. Должно быть, в подвале имелся большой запас.

Канделябр, восхитивший меня в первый вечер, и сейчас служил главным украшением стола, только свечи на нем не горели. Достаточно керосиновой лампы, определила мадам. Я тотчас вспомнила, что свечи на острове были дороги: понемногу и я начинала считать цену всякой вещи. В этом доме без этого было нельзя.

Пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, я внимательно изучала мадам де Лауде. Сдержанная, степенная. Единственной ее причудой была страсть к экономии, доходящая порой до абсурда. Бедность, несомненно, была одним из призраков, что витали над этим домом.

— Вы очень спокойны, мисс Брет, — улыбнулась она мне через стол. — Мне это по душе.

— Рада, что произвожу на вас такое впечатление, — ответила я. Обладай она даром читать мои мысли, она бы скоро переменила свое мнение.

— Боюсь, моя дочь очень больна. В какой-то мере она сама навлекает на себя эти приступы.

— К сожалению, это так.

— Поэтому ей нужна постоянная сестра-сиделка.

— Едва ли можно найти сестру лучше той, что сейчас при ней, — ответила я.

— Да. Сестра Ломан столь же дельная, сколь и привлекательная особа.

С чем я от души согласилась.

— Я заметила, вы очень к ней привязаны, а она к вам. Так приятно иметь друзей.

— Она в самом деле сделала мне много добра.

— А вы, очевидно, ей?

— Нет. Не думаю, чтобы у меня была возможность что-то для нее сделать. Я была бы счастлива.

— Я довольна, что вы обе здесь, — улыбнулась она. — Вы нужны Эдварду, а сестра Ломан моей дочери. Только хотелось бы знать, останетесь ли вы…

Умные глаза прощупывали меня.

— Трудно так далеко заглядывать, — уклонилась я от ответа.

— Здешняя жизнь должна казаться вам совсем не такой, к какой вы привыкли.

— Она действительно другая.

— Вы находите нас… примитивными?

— Я не рассчитывала, что окажусь в большом культурном центре.

— И, очевидно, скучаете по родине?

Мне тотчас вспомнился крутой обрыв, дома по обе стороны его и парящий над всем этим Замок Кредитон; представились старинные мощеные улицы Лэнгмута и Новый Город, обязанный своим ростом щедротам сэра Эдварда Кредитона, который, попутно с плотскими утехами, сделался миллионером сам и принес благоденствие другим. Горничную хозяйки поселил под одной крышей с самой леди, выделил содержание белошвейке и взял на службу в компанию ее сына.

Я испытала сильное желание хоть на миг перенестись туда: вдохнуть морского холодного ветра, понаблюдать за неутихающей суетой порта, полюбоваться парусами тендеров и клиперов бок о бок с самоновейшими пароходами вроде «Невозмутимой леди»…

— По-моему, всякий скучает по родине, когда оказывается вдали от нее.

Она принялась расспрашивать про Лэнгмут и вскоре перешла на Замок Кредитон. Она жадно впитывала мельчайшие подробности, а ее преклонение перед леди Кредитон не имело границ.

Дольше оставаться за обеденным столом не имело смысла. Обе мы съели очень мало. Я с сожалением глянула напоследок на остатки рыбы, представив, как увижу их завтра на этом же столе.

Мы перешли в «салон», куда Перо доставила наш кофе. Вечер располагал к откровениям.

— Меня очень тревожит моя дочь, — призналась она. — Я надеялась, что, живя в Англии, она изменится, станет сдержанней.

— Трудно представить ее такой, где бы она ни жила.

— Но в Замке, вблизи леди Кредитон — среди этого великолепия…

— Замок, — возразила я, — в самом деле замок, хоть его и построил сам сэр Эдвард. Люди могут жить в нем, неделями друг друга не видя. Леди Кредитон держалась собственных апартаментов. Сами понимаете, это мало похоже на семейный уклад.

— Но ведь она пригласила мою дочь. Пожелала, чтобы Эдвард воспитывался у них.

— Да, и, по-моему, она и сейчас этого хочет. Но миссис Стреттон заболела, и доктор признал, что английский климат усугубляет ее состояние. Поэтому было решено, чтобы она на время вернулась домой. Посмотрим, как это на ней скажется.

— Мне нравилось представлять, как она там жила. Удобства и надежность. А здесь… сами видите, как мы бедствуем.

Мне не хотелось поощрять ее жалобы в том же духе, потому что бедность была ее навязчивой идеей и, как всякая одержимость, скоро наскучивала. К тому же я не верила, что она была в самом деле такой бедной, какой себя представляла. Обежав взглядом комнату, я остановилась на мебели, которой не замечала раньше. Со своего появления в этом доме я всякий раз обнаруживала что-нибудь новое и интересное.

— Но, мадам де Лауде, у вас здесь столько ценностей, — возразила я.

— Ценностей? — переспросила она.

— Стул, на котором вы сидите, французская работа восемнадцатого века. За него можно немало выручить на рынке.

— Рынке?

— На рынке антиквариата. Я должна вам кое-что пояснить. По профессии я не гувернантка. Моя тетя имела антикварное дело и готовила меня себе в помощницы. Я знаю толк в мебели, предметах искусства, фарфоре и тому подобном. Но после смерти тети я не смогла продолжить ее дело. Я была в сильном расстройстве, и моя подруга — сестра Ломан предложила мне ради смены обстановки согласиться на эту работу.

— Интересно. Расскажите-ка про мою мебель.

— Часть ее очень ценна. В большинстве своем это предметы французской работы, а мастерство французов ценится во всем мире. Ни в какой другой стране мира не изготовлялось прекраснее мебели. Взять хотя бы тот шифоньер. Я уверена, это «ризонер». Я успела его осмотреть и даже нашла авторский знак. Вам может показаться, что я излишне любопытна, но у меня прямо страсть к таким вещам.

— Нисколько, — успокоила она меня. — Меня даже радует ваш интерес. Прошу вас, продолжайте.

— Его линии изумительно прямы. Видите? Как изящна инкрустация, а эти короткие подставные ножки просто совершенство. Пример того, как эффектно могут сочетаться роскошь и простота. Мне редко доводилось встречать такую вещь где-либо помимо музеев.

— Вы хотите сказать, она стоит денег?

— И, смею вас уверить, довольно больших.

— Но кто его здесь купит?

— Мадам, ради вещей, какими владеете вы, торговцы поедут на край света.

— Вы меня удивляете. Я не имела представления.

— Так я и подумала. Но за мебелью следует ухаживать, регулярно осматривать, следить, чтобы не завелся вредитель-древоточец. Ее нужно полировать, не допускать пыли. И обязательно хоть изредка осматривать.

— Полировать, говорите! Полироль не так легко здесь достать. К тому ж она дорогая.

«Как и свечи», — с раздражением подумала я.

— Мадам, я уверена, в мебели и прочих редкостях, которые имеются в этом доме, заключено целое состояние.

— Что же мне делать?

— Для начала можно дать знать, кому нужно, что эти вещи есть. Взять хотя бы шифоньер, о котором шла речь. Помнится, один человек заказывал нам раздобыть такую вещь. Она была ему позарез нужна, готов был согласиться даже на сомнительный «ризонер». Предлагал заплатить до трехсот фунтов. Мы так и не смогли удовлетворить его запрос. Но если бы он увидел это…

При упоминании денег в ее глазах зажегся огонь.

— Мой муж привез эту мебель из Франции много лет назад.

— Да, она в основном французская, — сбиваясь от волнения, заговорила я, уже загоревшись мыслью осмотреть мебель. Кроме того, мне доставило бы удовольствие доказать мадам, что она была вовсе не так обделена земными благами, как ей представлялось. — Я могла бы составить опись всего, что имеется в доме. Ее можно отослать в Англию. Насчет результатов не сомневаюсь.

— Но я ничего не знала, даже не подозревала. — Вдруг в ней проснулась осторожность. — Составление описи, — вздохнула она, — дело профессиональное. За это придется платить.

Мысль о необходимости платить приводила ее в уныние. Я поспешила успокоить:

— Я займусь этим ради удовольствия. Пусть это будет моим развлечением на время, пока живу в этом доме. Мадам, я не стану просить оплаты. Наоборот, одновременно расскажу Эдварду о старине, чтобы не страдали наши занятия. Ведь эти предметы связаны с историей.

— Мисс Брет, вы в самом деле необычная гувернантка.

— То есть, вы хотите сказать, ненастоящая?

— Я убеждена, вы полезнее для Эдварда, чем если бы на вашем месте оказалась та, которую вы называете настоящей.

Загоревшись, я разговорилась о предметах, которые имелись в доме. Было от чего радоваться: у меня появится интересное занятие, и два месяца пролетят, как два дня.

— Выпейте еще кофе, мисс Брет. — Это было неслыханное послабление с ее стороны. Обычно подавалась одна чашка, а остатки кофе уносились, чтобы вернуться подогретыми в следующий раз.

Я не отказалась. Кофе был отменный, местного, кажется, производства: урожай был недостаточен для экспорта, но с удовольствием потреблялся самими островитянами.

Взяв доверительный тон, она рассказала, откуда взялась ее мебель.

— Мой муж был из хорошего рода: младший сын знатного дворянина. На остров попал после дуэли, во время которой убил дальнего отпрыска французской королевской фамилии. Пришлось в спешке бежать с родины. Потом семья отправила вслед ему мебель. Он приехал сюда, ничего не имея, кроме небольшой суммы денег. Вскоре мы познакомились и поженились, потом он завел сахарную плантацию и преуспел. Выписывал из Франции вина — тогда наш дом был не то что сейчас. Я прожила на острове всю жизнь, никогда никуда не выезжала. Моя мать была туземная девушка, а отец — отщепенец, отторгнутый и сосланный на остров собственной семьей. Он был хорош собой и, кажется, не лишен ума, если бы не лень. Целыми днями только и делал что загорал. Я была его единственная дочь. Мы бедствовали. Все, что ему перепадало от родственников, он мог извести на местный самогон. Очень крепкий, между прочим. Называется гали. Вы еще о нем услышите. А когда появился Арман, мы поженились, переехали сюда и зажили на широкую ногу — мало кто был богаче нас на всем острове.