— Для таких преступлений не существует срока давности, — уверенно заявил Бруну. — Жеремиас и его брат подделали подписи моей матери и бабушки, чтобы тайком от них продать фазенду. И затем скрылись куда-то с деньгами, оставив собственную мать без крова, без средств к существованию. Так могу ли я это простить Жеремиасу?

— Вы все время говорите только о нем, — заметил Зе. — А к его брату ваша ненависть уже прошла?

— С ним за меня поквитался сам Господь. Этот другой Бердинацци погиб в автокатастрофе вместе с семьей.

У Донаны все похолодело внутри, но она нашла силы спросить как можно деликатнее:

— Значит, с Бердинацци произошло то же, что с семьей Луаны?

Обе они — Донана и Луана — замерли, ожидая, что ответит Бруну. А он, не заметив их смятения, подтвердил:

— Да, там тоже выжила только одна девочка.

— И… как ее звали? — не удержалась от вопроса Донана.

— Ее зовут Мариетой, как мою бабушку, — ответил Бруну. — Эта девушка живет в доме Жеремиаса, Маркус ее видел, когда ездил туда.

У Луаны все поплыло перед глазами, но Донана, понимая, что происходит, крепко сжала ее руку и продолжала расспрашивать Бруну:

— А если бы той девушкой, выжившей в автокатастрофе, оказалась наша Луана? Как бы вы поступили?

— Я бы выбросил ее в реку! — рассмеялся Бруну.

— Господь с вами! — испуганно воскликнула Донана.

А Бруну, заметив наконец, как переменилась в лице Луана, обнял ее.

— Ну что ты, право… Я же не тебя имел в виду. Ты же не Бердинацци!

Она промолчала, но после ужина растеряно сказала Донане:

— Наверное, я таки не Бердинацци, если Жеремиас уже нашел свою племянницу.

— Но как же быть с твоими воспоминаниями? — тоже пребывая в растерянности, спросила Донана.

— Не знаю, — ответила Луана. — Я боюсь сойти с ума от всего этого.


Бруну все-таки съездил в Минас-Жерайс, где представился как Джакомо Бердинацци.

У Жеремиаса сердце оборвалось, когда Жудити доложила ему о госте: неужели брат каким-то чудом выжил?! Рафаэла же приросла к стулу, понимая, что теперь ее разоблачение неизбежно.

Однако Бруну тотчас же развеял их страх и смятение:

— Я назвал себя именем вашего брата лишь затем, чтобы вы меня приняли. На самом же деле меня зовут Бруну Бердинацци Медзенга. Я — ваш племянник.

— С Медзенгой мне говорить не о чем, — сразу же пришел в себя Жеремиас. — Убирайся вон из моего дома!

— Не беспокойтесь, я не собираюсь гостить у дядюшки, который обокрал не только мою мать, но и свою. Однако намерен потребовать от вас то, что по праву принадлежит мне и моим детям, — заявил Бруну.

Жеремиас язвительно усмехнулся:

— И как вы думаете, что же здесь принадлежит вашим детям?

— Полагаю, не меньше трети всего вашего капитала, — спокойно произнес Бруну.

— Меня не удивляет что в роду Медзенга появился сумасшедший. Именно этим вы и должны были кончить, — сказал Жеремиас.

— Поберегите свое остроумие для судей, — посоветовал ему Бруну. — Я ведь не стану действовать исподтишка, поскольку неспособен на такую подлость, как вы. Я приехал предупредить вас, Жеремиас Бердинацци: ждите моих адвокатов!

С этими словами он вышел.

А Жеремиас, выругавшись ему вслед, сказал Рафаэле:

— Ничего он не сможет у меня отсудить! Даже если раскопает ту злосчастную доверенность на продажу фазенды, то не докажет, что подписи там фальшивые. Потому что ни Джованны, ни моей матери, увы, уже нет в живых…

— Теперь я понимаю, дядя, почему вы так ненавидите весь род Медзенга, — подобострастно сказала Рафаэла.

— Да, эта ненависть умрет вместе со мной! — клятвенно произнес Жеремиас. — Но Медзенга не получат ничего и после моей смерти. Я все завещаю тебе! Только вместе с моим состоянием ты должна унаследовать и ненависть к роду Медзенга, запомни это.

И он без промедления отправился к нотариусу, где оформил завещание в пользу Мариеты Бердинацци.

— Теперь никакой Медзенга не может посягнуть на мою собственность, потому что ты — единственная наследница, — удовлетворенно сообщил он племяннице. — Правда, в тексте завещания я оговорил кое-какие условия, которые ты должна выполнить, иначе потеряешь все.

— Что это за условия? — нетерпеливо спросила Рафаэла, но Жеремиас предпочел об этом умолчать.

— Когда я умру, ты обо всем узнаешь.

— Живите сто лет, дядя! — улыбнулась она вполне искренне, потому что радость так и распирала ее, даже не смотря на какие-то оговорки в завещании.


Встреча с Жеремиасом Бердинацци окончательно вернула Бруну прежний, бойцовский, дух, утраченный им после скандала со свадьбой.

— Все, едим в город! — сообщил он Луане, вернувшись из Минас-Жерайс. — Хватит отсиживаться здесь, вдали от любопытствующих глаз. Мне надо потолковать со своими адвокатами, да и Маркуса необходимо отчитать, как он того заслуживает. Лия сказала мне по телефону, что этот горе-жених уже вышел из подполья и теперь живет дома.

Объяснения отца и сына вышло тяжелым, как того и следовало ожидать. Маркус, упреждая все возможные упреки, извинился перед отцом, но это не помогло унять ярости, в которой прибывал Бруну.

— Такого позора мне не доводилось испытывать за всю свою жизнь! — кричал он. — Скажи, ты нарочно хотел выставить меня на посмешище перед гостями, репортерами и вообще перед всей страной?

— Ничего я не хотел, — с досадой ответил Маркус. — А что же до позора, то позволь тебе не поверить. Ты ведь сам привел свидетелей к маме в номер, чтобы застукать ее с любовником. По-твоему это меньший позор?

— Да, меньший! — принял вызов Бруну. — Во-первых, поступая так, я защищал себя и вас, моих детей, у которых этот проходимец намеревался отобрать собственность. А во-вторых, у меня достало ума позаботится о том, чтобы этот инцидент не стал достоянием общественности и остался только между мной и Лейей. Улавливаешь разницу? Я постарался всячески избежать скандала, а ты, наоборот, раздул его до невероятных размеров. И ладно бы пострадал только я, но ты впутал сюда и своего друга сенатора! Как я после всего этого буду смотреть ему в глаза?

— Он сам не без греха, — заметил Маркус. — Ему надо было заниматься не политикой, а воспитанием собственной дочери.

— Насколько я понимаю, это камень и в мой огород, — мрачно молвил Бруну. — Да, в чем-то ты прав: и Роберту, и я где-то допустили серьезные ошибки в воспитании своих детей. Вот только где?

— Я охотно тебе подскажу! — пришел ему на помощь Маркус. — Ты, отец ошибся, когда женился на маме. И я совершил бы такую же ошибку, если бы женился на дочери твоего друга.

— Но Лилиана ведь беременна!

— Она сама виновата, — парировал Маркус. — Я же могу только признать ребенка.

— Ты просто обязан это сделать! — строго произнес Бруну, вызвав новую волну протеста в душе сына.

— А может, я и полюбить ее обязан? — с саркастической усмешкой спросил Маркус. — Или можно обойтись без любви и без свадьбы, а просто поселить Лилиану здесь. Пусть она живет себе и рожает на здоровье. Возможно, это был бы выход. Если ты привел в дом девицу с тростниковых плантаций, то мне, наверно, сам Бог велит привести сюда дочь сенатора.

— Ты женишься на Лилиане официально, только на сей раз мы обойдемся без гостей, — твердо произнес Бруну, оставив без ответа издевку сына.

Маркус, однако, тоже проявил характер:

— Нет, папа, женится на Лилиане меня не заставит никто.

Бруну понял, что переломить сына ему не удастся, и мысленно стал искать какой-то другой, компромиссный вариант.

Однако сосредоточится на этих мыслях ему помешало пение Светлячка и Кулика, доносившееся из гостиной. Не желая сдерживать раздражения, Бруну решил разогнать веселую компанию.

— Ты все еще водишься с этими бродягами? — гневно бросил он, перекрикивая своим громовым басом сладкоголосый дуэт.

— Папа, я прошу уважать моих гостей! — вспыхнула Лия. — Светлячок и Кулик — не бродяги. Они — музыканты, которых уже высоко оценили на радио и телевидении! А скоро у них появится свой диск!

Светлячок тоже счел необходимым дать отпор Бруну:

— Я полагаю, мы вас ничем не оскорбили, а потому и не заслужили оскорблений с вашей стороны!

Бруну заметил, как напряглась Лия, ожидая, что ответит отец, и предпочел сменить гнев на милость.

— Я вовсе не хотел вас оскорбить, — сказал он примирительно. — А бродягами назвал в шутку.

Лия облегченно перевела дух и с благодарностью улыбнулась отцу.

Позже, когда музыканты ушли, она призналась, что любит Светлячка и хочет выйти за него замуж.

Это был удар, на который следовало реагировать немедленно, и Бруну тотчас же послал Димаса за Светлячком:

— Мне надо поговорить с этим парнем.

Услышав, зачем его вызывает к себе Медзенга, Светлячок мрачно обронил:

— Кажется, я столкнулся с тяжелым грузовиком!

Но представ перед Мясным Королем, вел себя достойно и даже дерзко.

— Да, я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться! — подтвердил он, отвечая на вопрос Бруну.

— А содержать ее ты собираешься с помощью своей гитары? — продолжил допрос Медзенга.

— Кроме гитары, у меня есть еще и руки и — главное — любовь к Лие, — не ударил лицом в грязь Светлячок.

— Увы, этого маловато, чтобы получить мою дочь, — покачал головой Бруну.

— Тогда назовите цену, которая, по-вашему, будет достаточна!

Услышав такое, Лия сжалась в комок от ужаса, не сомневаясь, что отец сейчас изобьет Светлячка и выставит его вон. Бруну, однако, вздумал уничтожить нахала более надежным способом.

— Ты сможешь получить мою дочь, когда у тебя будет десять тысяч голов скота! — заявил он с нескрываемым удовольствием, думая, что поставил победную точку в этом разговоре.

Однако Светлячок и не собирался сдаваться. Коса нашла на камень. Искры сыпались от двух самовлюбленных противников, не желающих уступить друг другу даже на йоту.

— Поскольку условие диктуете вы, то мне остается только с вами согласиться, — сказал Светлячок. — Я раздобуду десять тысяч быков, и тогда мы вернемся к этому разговору!

Бруну аж поперхнулся от такой дерзости. А Лия воскликнула в отчаянии:

— Но где же ты возьмешь этих чертовых быков?!

— Пока не знаю, — ответил Светлячок. — Но я их приведу твоему отцу, все десять тысяч! Это я обещаю тебе!

Ночью лежа в постели с Луаной, Бруну признался, что ему понравилось, как вел себя Светлячок.

— Парень явно с характером! Только задача эта для него невыполнимая.

— Ну так что тебе мешает смягчить условия? — спросила Луана. — Жаль будет, если эта любовь погибнет из-за каких-то быков.

— Нет, ты ничего не понимаешь, — улыбнулся Бруну. — Если парень действительно любит Лию, то придет за ней с десятью тысячами быков!

— И все равно мне жаль твою дочь, — печально молвила Луана.

Глава 10

Когда Бруну увидел входящего в его кабинет сенатора, он невольно по-бычьи пригнул голову. Многое таилось в этом движении: и чувство неловкости, которого он не мог не испытывать, и затаенный гнев, а главное — непреодолимое желание вырваться из пут той постыдной, дурацкой ситуации, в которую поставил его сын.

Но как ни странно, на лице Кашиаса он не прочел того ледяного высокомерия, маску которого обычно надевает на себя смертельная обида. Не прочел желания нанести ответный удар, отомстить. Лицо сенатора скорее выражало растерянность и что-то вроде сожаления или раскаяния.

— Больше всего мне жаль, что расстроилась наша с тобой дружба, — начал Кашиас, — такая верная, давняя, прочная. Хочешь не хочешь, а я чувствую себя в этом виноватым, так что прости…

Плечи Бруну распрямились, будто с них свалился тяжелый груз. Все опять встало на свои места. Осталась только злость на разгильдяя-сына, но и это тоже было поправимым: он скрутит Маркуса в бараний рог и заставит его помирится с Лилианой, хотя бы во имя того прочного согласия, которое за долгие годы установилось между их отцами.

— С нашей дружбой ничего не сделается, — с облегчением ответил Бруну. — Но, ясное дело, и твоя Лилиана не без греха, не один мой Маркус. Мне кажется, венчаны — не венчаны, пусть живут вместе. Как ты на это посмотришь?

Сенатор молчал, пребывая в тяжком раздумье. Было видно, что ответить ему нелегко.

— Ну а сама-то Лилиана что? — поторопил его Бруну.

— Влюблена как кошка, — с тяжелым вздохом отозвался сенатор. — На что ни пойдешь, лишь бы счастливы были эти чертовы дети! Как-никак она у меня одна, дружище!