Пришел Маркус и на вторую ночь, и на третью. И в одну из таких сумасшедших ночей, когда, уже утомленные, они лежали, крепко прижавшись друг к другу, Мариета спросила:

— А ты слышал что-нибудь о дяде Бруну Бердинацци?

— Слышал, — сонно отозвался Маркус. — Отец говорил о нем, и немало. Он считает его самым достойным и порядочным из семейства Бердинацци.

— А как ты думаешь, может, у него остался кто-то в Италии?

— Бабушка говорила, что прабабка получила письмо с известием, что у Бруну в Италии родился ребенок. Но всерьез к этому никто не отнесся. Отец, может, знает еще что-то. Только почему тебя вдруг заинтересовали старые семейные истории? У нас будет своя история, и пусть у нее будет счастливый конец!


Только с Мариетой Бердинацци Маркус чувствовал себя счастливым и не собирался копаться в семейном архиве, полном ненависти Бердинацци к Медзенга, и наоборот. Он отважился на это безумство — на ночь любви в доме старого Бердинацци, — после того как Лилиана ему крикнула: «Ты не умеешь любить! Ты никого и никогда не полюбишь!» А он-то приехал к ней, чтобы ее утешить, чтобы побыть с ней, дать понять, что и ему тяжела потеря ребенка. Как ни странно, но так оно и было. Это неродившийся малыш уже занял какое-то место в нем, в его жизни, и теперь он чувствовал какую-то пустоту и забывал о ней, только обнимая Мариету. Лилиана выгнала его. Он на нее не обиделся, но обиделся на ее матушку, которая так откровенно торжествовала. Наверняка мегера Роза заставили Лилиану сделать аборт. И мысль об этом была почему-то нестерпима Маркусу.

Он видел, что и для отца потеря внука стала настоящим горем. Чувствовал, что отец винит его в гибели ребенка, и хотел поговорить с ним.

Но решился не сразу. А когда наконец собрался с силами и заговорил о ребенке, о Лилиане, Бруну неожиданно сказал ему:

— Успокойся, сынок. Я все понимаю. И тоже мучался, как ты, но Лилиана никогда не была беременна.

— Как так? — потрясенный Маркус взглянул на усмехающегося Бруну.

— Да-да, — подтвердил отец. — Мне об этом сказала Луана. Она видела, что я не сплю ночами, и пожалела меня. Ей же сказала Лилиана, пока они были в Арагвайе. Они же подружились…

Маркус вдруг расхохотался как сумасшедший, и, глядя на сына, расхохотался и Бруну.

— Только прошу тебя, не связывайся больше не с кем, сынок, — закончил Бруну и пристально посмотрел на Маркуса.

Все это сообщил Бруну и сенатору, приехавшему выяснить, как обращались с его несчастной дочерью в доме Медзенга, и тем самым обвиняя их в произошедшей трагедии.

Сенатор опешил и не поверил. Но… пока сказать ему было нечего. Дома он приступил с расспросами к дочери. Та расплакалась, обиделась, как смеют ей не верить!

— Только врач может сказать нам правду, — решил сенатор. — Мы пойдем к врачу.

Но дальнейшее поведение дочери убедило его в правоте старого друга. Лилиана ни за что не хотела обследоваться, потом, правда, согласилась, но, как выяснилось, соврала и все-таки не пошла. В конце концов она призналась матери, что да, она и не была никогда беременна, но ей хотелось выйти замуж за Маркуса!..

Роза вздохнула с облегчением. Хотя и рассердилась про себя тоже: надо же! Столько накрутить! Что за легкомысленная девчонка!

— Пусть папа достанет мне какую-нибудь стипендию в Штатах. Я уеду учиться, буду далеко от Маркуса и все забуду, — попросила Лилиана.

Роза не могла не согласиться, что просьба дочери — это самый разумный выход из создавшегося положения. На том они и порешили.


Жудити пристально смотрела на Мариету.

— От твоей постели пахнет мужчиной! — с негодованием заявила экономка. — Теперь я думаю, что ты и впрямь Бердинацци, ведь наглости тебе не занимать! Подумать только! Проводить Медзенгу прямо в дом! Это уж слишком!

— И что ты теперь сделаешь? Пожалуешься дяде? — с недоброй усмешкой осведомилась Мариета.

— Вот еще! Очень нужно! — ответила Жудити. — Я хочу, чтобы ты наконец стала хоть что-то соображать. Ты понимаешь, что и этот парень может погибнуть по твоей милости, как погиб Фаусту?

Правоту Жудити подтвердил Жеремиас, сказав несколько дней спустя Мариете:

— Работники мне сказали, что возле нашего имения останавливается какая-то машина с номерами Рибейран-Прету, за рулем которой сидит какой-то юноша.

— И что вы думаете по этому поводу? — осторожно осведомилась Мариета.

— Ничего не думаю. Просто распорядился: как только машина появится, стрелять без предупреждения.

Мариета ужаснулась. Но беда, как известно, никогда не ходит одна. Вскоре в Минас-Жерайс приехал следователь Валдир. Старый Жеремиас встретил его насупившись: он был не слишком рад встрече и не скрывал своего недовольства.

— Я полагал, что вы давно о нас позабыли, — проворчал он.

— Как можно забыть о двух совершенных преступлениях? — изумился инспектор. — Мой долг найти виновных.

— А почему вы их ищете у меня? — спросил Жеремиас.

Вместо ответа инспектор протянул ему листок бумаги.

— Это я нашел в архиве покойного Олегариу и расшифровал. Прошу вас прочитать. Для вас это будет небезынтересно.

Жеремиас прочитал и, подняв глаза от листка, спросил:

— А кто такая Луана?

— Понятия не имею, — ответил Валдир. — Но дорого бы дал, чтобы узнать. Во всяком случае, я советую вам внимательнее присмотреться к вашей так называемой племяннице. Она вполне может оказаться самозванкой. Подумайте, сеньор, стоит ли вам подвергать себя риску и быть обманутым.

— Благодарю вас, инспектор Валдир, я подумаю…

У старого Жеремиаса было время подумать. Но может быть, не так много, как ему хотелось. А сколько, он собирался узнать у врачей: он как раз уезжал на обследование и ему должны были сказать, как прижились искусственные сосуды. Да, многое зависело от этой консультации…

— Хотите, я поеду с вами, дядюшка? — предложила Мариета.

Ее отъезд самым естественным образом разрешил бы на какое-то время все возникшие проблемы.

— Нет, не хочу, племянница, — ответил старый Жеремиас.


Вопросом наследства Жеремиаса Бердинацци занялся вплотную и Бруну Медзенга. Чувство справедливости, которое являлось основой его характера, обратилось, после того как выяснилось, что не надо защищать ни будущего внука, ни несчастную невестку, целиком в прошлое. Теперь он ждал, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала для обобранных матери и бабки. Он без конца советовался с адвокатом, с нотариусом и дома на все лады бранил бесчестных Бердинацци, заявляя, что никогда не простит им бесстыдства и наглости.

Луана с глухой тоской слушала его. И вот однажды она отчетливо увидела грузовик, с которого падает. Горящий грузовик. Гибнущих отца, мать. «Я и есть Мариета Бердинацци,» — с полной отчетливостью поняла она и заплакала.

И она решила, что уйдет от Бруну. Наплакавшись вдоволь, Луана твердо объявила, что покидает его дом.

— Тебя здесь травят? Оскорбляют? — взъярился он, готовый стереть в порошок всех обидчиков своей возлюбленной, подозревая разом и слуг, и детей.

— Нет. Я хочу жить с Режину и Жасирой. Я тебя разлюбила. У меня внутри все мертво. Сердце умерло.

Она не солгала, говоря, что сердце у нее умерло. Но умирало оно от любви к тому, кого она решилась оставить.

Бруну онемел. Он был слишком цельным, а значит, и слишком доверчивым человеком, чтобы усомнится в подлинности сказанного Луаной. Он сразу поверил ей, и такого объяснения ему было более чем достаточно.

— Димас, отвези Луану, куда она захочет, — приказал Бруну шоферу. — Она уходит от меня.

Онемел и Димас.

Всю вторую половину дня Бруну просидел неподвижно, и слезы то и дело набегали ему на глаза.

— Может, поесть дать, хозяин? — сочувственно спросила Жулия.

— Лучше дай мне яду, — отозвался Бруну.

Димас привез от Луаны записку. Она оставила ее, а сама сбежала, когда он остановился, чтобы заправиться.

«Меня зовут Мариета Бердинацци. Я тебя люблю. Поэтому ухожу», — прочитал Бруну. Его любимая девочка, похоже, была всерьез больна. Наверное, ее нужно лечить… Такой была первая мысль Бруну. А следом: что, если это правда?

Но пока он был не в состоянии ни думать, ни анализировать — он должен был как-то освоиться со своим новым положением, а потом принять решение…

Маркус и Лия обрадовались исчезновению Луаны: теперь они могли надеяться, что рано или поздно мать вернется в дом. Но Бруну ходил мрачнее тучи, и к нему нельзя было подступиться ни с какими разговорами. Лия пережидала, занимаясь по-прежнему делами дуэта «Светлячок-Кулик».

Увидев в очередной раз Апарасиу, Бруну мрачно спросил свою дочь:

— Тебе не надоел еще этот парень?

— Я его люблю, — бесстрашно ответила Лия.

— А он что думает? — насмешливо продолжал Бруну, словно не замечая присутствия Светлячка.

— Я хочу жениться на вашей дочери, — столь же бесстрашно отвечал Светлячок, становясь рядом с возлюбленной.

— Да ну? — еще более насмешливо процедил Бруну. — Даже жениться? А что, у тебя уже есть десять тысяч голов скота?

— Знаешь, папа, а мне показалось, что ты теперь понял, что такое любовь, — внезапно сказала Лия. — Мне показалось, что ты любил Луану точно так же, как Маркус полюбил Мариету Бердинацци, к которой при каждом удобном случае ездит в Минас-Жерайс. И как я полюбила Светлячка!

Бруну замолчал. Напоминание о Луане причинило ему нестерпимую боль. А тут еще Маркус, влюбленный в Мариету Бердинацци! И которая из этих двух Мариет настоящая? Но какая бы не оказалась, ничего хорошего все равно не выходило.

Своими сомнениями Бруну поделился с Зе ду Арагвайя и его женой, единственными людьми, которым доверял без всяких оглядок.

— Я не верю, что Луана — Бердинацци, — говорил Бруну. — Судьба поступила бы со мной слишком жестоко. Что же, выходит, она мне кузина?

— Двоюродные брат с сестрой — родство опасное, так и в поговорке говорится, — подхватила Донана, — а в больнице она лежала после автокатастрофы. Так что все может быть…

— А если вы уверены, что быть этого не может, то почему бы нам за ней не съездить? — тут же предложил Зе.

Бруну ничего не ответил. Впервые в жизни этот решительный человек был в нерешительности.

Мигом растерянности отца воспользовалась Лия, рассказав, как несчастна их бездомная мать. Почему бы отцу не совершить благородный поступок и не взять ее опять под свой кров?

— У тебя была Луана, у нее — Ралф, так что вы квиты, но теперь это в прошлом. Почему бы вам не простить друг другу прошлое? — спросила Лия.

— Что ты понимаешь в семейной жизни? — горько отозвался Бруну. — Мне ее даже видеть неприятно. Но если вашей матери негде жить, пусть приезжает.

Лия немедленно сообщила Лейе, что первый шаг к примирению сделан: она может вернуться, остальное в ее руках.

Еще неделю тому назад Лейя прилетела бы в оставленный дом как на крыльях. Она чувствовала бы свою вину перед мужем, старалась бы загладить ее и, значит, была готова на любые уступки. Она приняла бы близко к сердцу все горести и радости своих детей, потому что сама лишилась сердечной жизни.

Но неделя прошла, и все изменилось. Ралф вновь был около нее. Он нашел покупателя для яхты и, надеясь на львиную долю от продажи, вновь увивался вокруг Лейи. Быть верным рабом Сузаны, которая пообещала устроить ему райскую жизнь, но только при условии, что будет у него одна, Ралфа не устраивало. Смотреть из рук женщины? Никогда! Он предпочитал распоряжаться хоть какой-то суммой денег, пусть тоже полученной из женских рук.

Предложение Лии застало Лейю врасплох. Она опять надеялась на счастливую жизнь с Ралфом, опять верила в его любовь — ведь, несмотря ни на что, он опять к ней вернулся.

И хотя голос матери звучал радостно, Лия сразу уловила в нем фальшь. Но истолковала это по-своему — конечно, матери трудно возвращаться в дом, где она пережила столько горя и где ее ждет не такая уж сладкая жизнь.

— Вот увидишь, у вас все наладится, — постаралась она вселить надежду в сердце матери. — Я уверена, что отец откликнется на твою искренность, у него сейчас тоже не самый лучший период в жизни…

«Искренность, искренность, а где ее взять?» — посетовала Лейя, положив трубку. Но ехать было нужно, другого такого шанса ей уже не представится. Нужно было воспользоваться этим.

— Не ставь меня в ложное положение своими звонками, — сказала она любовнику после объяснения, — я буду звонить тебе сама…

— И если отношения у тебя с муженьком не наладятся, — весело подмигнув, сказал ей Ралф, — то мы с тобой вернемся к первоначальному плану.