— Скажи, что ты еще любишь меня.

— Я еще люблю тебя… — прошептала я. Он понял мои слова так, будто я протягиваю ему руку — лучший исход в подобных обстоятельствах, — потянул назад на подушки, поцеловал и уснул. — …Кто бы ты ни был, — договорила я, зная, что он не услышит.

В моей голове мелькали Джон, люди, которых я знала, люди, которых я не знала. Сознанием поочередно овладевали разные образы из его прошлого. Вот мой муж обнимает умирающую королеву, вот он дерется с мужланами в кабаке, вот надевает на голову корону и морщится под ее тяжестью. Потом снимает корону и, что-то насвистывая себе под нос, уходит. Что снилось сейчас мирно лежавшему рядом со мной человеку, которого я думала, будто знаю?

Я не могла совладать с обрушившейся на меня лавиной. Неожиданно передо мной всплыло квадратное чувственное лицо Ганса Гольбейна. Я вцепилась в него с надеждой, с какой утопающий хватается за бревно. Может, Гольбейн и груб, но по крайней мере не боится правды. У него хватило честности написать отца таким, каким он его увидел — с жестокими глазами, смотрящими куда-то вдаль, за пространство над камином в нашей гостиной. Джону не хватало именно такой решимости. Со смутной тоской я думала о том, приедет ли к нам еще мастер Ганс из своей далекой Германии, напишет ли лютни и виолы, стремясь улучшить семейный портрет, поднимет ли госпожу Алису с колен, как она того желала. Его приезд казался маловероятным, но я на него надеялась. Мне хотелось, чтобы он был здесь, хотелось обсудить с ним все, что я узнала. Он был самым прямым человеком из всех, кого я когда-либо встречала. И единственным из моего поколения, кто честно пытался понять, почему мир стоит вверх ногами. Затем я подумала о том, что мне скажет завтра полоумный Дейви.

Глава 13

Это была просто комната. Обычная маленькая комната в задней части обычного маленького дома за церковью Всех Святых. Но в ней присутствовал Бог.

— Может, вам будет интересно посмотреть, как я делаю свои лекарства, — почти с издевкой сказал Дейви, когда я, закутавшись в пальто, обошла с корзиной аптекарей и остановилась возле его низкопробного лотка. Он улыбался прохожим. — Может, вы никогда не видели настоящего единорога, а, миссис?

Уличные мальчишки прыснули со смеху и начали пихать друг друга локтями. Я сглотнула, пытаясь не обращать на них внимания, и кивнула, вдруг засомневавшись, действительно ли он такой безумец. Дейви заковылял на восток, время от времени оборачиваясь на меня, что-то бормоча на ходу. Я не поспевала за ним и разобрала на ветру лишь несколько слов. Они не имели никакого смысла. Один раз он безумно захохотал, достал из кармана грязную бутылку и помахал ею.

— Эликсир правды! — весело закричал он. — Выпьем же!

Затем нырнул в переулок, поманил меня костлявым пальцем и двинулся к своему дому. Там стояла вонь. В глубине комнаты лежали свернутые матрацы, а перед ними на стуле сидела старуха, лениво тыча иголкой в какую-то штопку. В оконной нише виднелся стол, на котором стояло около десятка замызганных бутылок, наполовину заполненных серо-желтой бурдой, и мисочки с той же неопределенной жидкостью. Всю эту красоту прикрыли тряпками, как детские игрушки. Игрушки Дейви, решила я. Старуха подняла голову, увидела меня, и глаза ее расширились, но она неплохо справилась со своим изумлением и не опустила работу.

— Доброе утро, мистрис, — спокойно поздоровалась она.

Войдя в дом, Дейви скинул свое безумие как плащ.

— Мы пройдем, мама. Проведи потом остальных.

Мы прошли через двор, где шипели два кота, в подвальное помещение, заваленное дровами у стен, инструментом, бутылками. Здесь стояло также несколько полок со съестными припасами, а справа виднелось нечто квадратное, покрытое тканью. Комнату перерезали три длинные скамьи.

— Садитесь, пожалуйста. Я могу вам что-нибудь предложить? Вина? — И он засмеялся, но теперь здоровым, хоть и весьма неприятным смехом. — Может быть, эликсир правды?

— Я пришла узнать правду. — Мне стало легче, когда он тоже сел и так же серьезно и просто кивнул. — Думаю, вы все понимаете. Я хочу узнать про женщин, которых вы ко мне послали. Про умершего человека. Про библеистов и почему мой отец их ненавидит. Полагаю, вы мне скажете.

Он кивнул и задумался. В его странных постаревших глазах появился блеск, которого я раньше не замечала.

— Сначала у меня к вам вопрос. Как вы молитесь? — Я замялась. К чему этот вопрос? — Я имею в виду буквально. Какими словами вы молитесь?

И я словно оказалась в церковном полумраке и услышала исполненные силы, продуманные слова Бога.

«Credo in unum Deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium. Et in unum Dominum, Jesum Christum, Filium Dei unigenitum. Et ex Patre natum ante omnia secula. Deum de Deo, lumen de lumine, Deum verum de Deo vero. Genitum, non factum, consubstantialem Patri: per quem omnia facta sunt… Pater noster, quis est in coelis; sanctificetur nomen tuum: ad veniat regnum tuum: fiat voluntas tua sicut in coelo, et in tena. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra, sicut nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in temptationem»[19].

— Неужели вы действительно думаете этими словами: paternosterquisestincoelis? — спросил он, глядя мне в глаза. — Неужели действительно говорите про себя nenosinducasintenationem? — Он молча встал и отошел в заднюю часть комнаты. Я думала, он хочет показать мне книги, похоже, спрятанные на полке под тряпками, в которые обычно заворачивают сыры. Но он до них не дотронулся. Он вытащил несколько нижних поленьев и достал какие-то свертки, тоже обмотанные тряпками. Один из них Дейви развернул на ходу. — Посмотрите. — Книга форматом в восьмую долю могла поместиться в карман или кошель, в нее вложен лист бумаги. Дейви вытащил его и сунул мне под нос. — Это тоже Paternoster, — грубо сказал он. — Я не говорю на латыни. И не много знаю людей, которые говорят. Это слово Божье для тех, кто не знает по латыни. Для всех, кого отстранили от небес священники. Вы узнаете эти слова?

Текст, отпечатанный аккуратным готическим шрифтом. Обычная страница. Я увидела первые простые английские слова: «Отче наш, который есть на небесах, да святится имя Твое», — и лист упал мне на колени. Я испуганно подумала — а вдруг в своих поисках правды зашла слишком далеко? При мысли об опасности, которой я подвергаюсь, у меня заболел живот, но при этом внутри вспыхнула какая-то радость — сердце застучало быстрее, тело стало легче. Если бы я не понимала церковного языка, эти печатные слова перевернули бы меня.

— Покажите еще, — попросила я.

Он пристально посмотрел на меня воробьиными глазами и открыл книгу.

«Я полевой цветок, лилия долин! Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть… Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал… Встань, возлюбленная моя, выйди!.. Голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса!..»[20]

— «Встань, возлюбленная моя, выйди… Голубица моя, прекрасная моя…» — повторила я вслух, изумляясь, как трогает меня неожиданная красота самых простых английских слов.

Дейви довольно кивал.

— Вам понравилось. Я так и думал, долго за вами наблюдал, знаю, что вы за человек. И хоть вы говорите на греческом и латыни и кажетесь такой же, как они, вы чисты сердцем.

Останьтесь, и вы увидите настоящих чистых людей, никогда не понимавших Библии, потому что она на латыни. Простых людей, всю жизнь ходивших в церковь, но не понимавших ни слова из того, что произносили священники. Они просто стояли и повторяли «Аминь» и «Господи помилуй» и считали облатку магическим талисманом. Им говорили: они попадут в геенну огненную, если не будут делать того, чего хотят священники. И они платили, платили и платили, стремясь избегнуть того, что священники называли вечным огнем. За ангела на мессу — плати. За свадьбу — плати. Они жили в смертельном страхе перед священниками, ведь только те понимают слово Божье и всегда хотят денег, больше, чем у них есть. И теперь они приходят ко мне за книгами, которые говорят им, что они сами могут познать истину и она преобразит их.

Я не такой чистый, как они. Мой папаша был лоллардом. Он верил в английскую Библию для всех, кто говорит по-английски. Он умер до моего рождения — на костре. Они время от времени сжигали людей и до вашего отца. Но в конечном счете благодаря отцу я узнал слово Божье. Хотя бы частично. Святой Джеймс. Это он все переписал, и они так и не нашли рукопись. Моя мать спрятала ее. Мы учили ее наизусть.

Церковь — благо для высших слоев общества. Для остальных — мрачная тайна, мучение. Останьтесь, и вы увидите, что происходит с человеком, когда он впервые слышит слово Божье. Увидите, как знание библейской истины освобождает от тирании церкви.

Его лицо горело от напряжения.

— Но, Дейви, — пробормотала я, испугавшись логики и силы его аргументов, — мой отец борется с библеистами, поскольку, как он утверждает, они несут в мир зло. Ты полагаешь, церковь — зло? И мой отец тоже?

При упоминании отца он недовольно хмыкнул, но взял себя в руки.

— Послушайте, я полагаю, в этой борьбе ни одна сторона не есть настоящее зло. Это просто две стороны. На стороне вашего отца люди, верящие в традицию, считающие, что все эти папы, князья церкви, бенефиции, взятки и есть тело Божье на земле; люди, верящие, что владыкам Рима необходимы пантеры, леопарды, слоны, дворцы и войска, что их незаконнорожденные дети обязаны быть кардиналами, что они имеют право на все это, обирая обычных людей и вымогая у них последние деньги за анафемы и фальшивые реликвии; люди, закрывающие глаза на тот факт, что из их частичек «истинного креста» можно построить военный корабль. А на другой стороне те, кто, как я, верит: быть христианином — значит, иметь право на простой разговор с Богом, не платя за эту привилегию священникам, — и полагает, что нужно только искренне верить и грехи будут прощены; что все эти заклинания, «освящения» вина, хлеба, воска, воды, соли, масла, ладана, облачений, митр, крестов, посохов паломников, да сами знаете, — обычное колдовство; что папа — обычный человек и не имеет власти пополнять списки святых; что церковь, набитая амулетами на удачу, ничем не лучше синагоги Сатаны. Это моя сторона. И я не понимаю, почему кто-то называет мою веру злом. Если я не понимаю слов, какая разница, что говорить — Paternoster[21] или «абракадабра», ведь так? Если я не понимаю, что говорят в церкви, а священник уверяет, будто я буду проклят, если не отдам ему всех своих денег, то не лучше ли молиться в поле? Или здесь? — В дверь постучали. — Прикройтесь, — прошипел Дейви.

Я набросила капюшон. В холодный подвал вошел крошечный старичок в потертом пальто, похожем скорее на одеяло. Он испуганно посмотрел на меня.

— Не волнуйся, — сказал ему Дейви. — Она новенькая, но я ее знаю.

Старичок несколько раз кивнул и присел на самый конец дальней скамьи, обхватив себя руками и продолжая бросать на меня настороженные взгляды. Они приходили по двое, по трое — бедные люди, закутанные в толстое сукно и латаную одежду. Последней пришла старшая из тех женщин. Она испугалась, увидев меня, но затем решительно выдвинула подбородок и кивнула.

— Добро пожаловать, миссис, — негромко поздоровалась она, и маленький старичок успокоился и опустил руки.

Почти никто не разговаривал, слышались только тихие приветствия. Когда все собрались, Дейви запер дверь и начал читать маленькую книжку надтреснутым голосом уличного торговца.

— «Придите чистые разумом и, как говорит Писание, с чистым оком, услышьте благодатные слова вечной жизни, которые, если мы покаемся и поверим в них, обновят нас. Мы родимся заново и возрадуемся плодам крови Христовой. Эта кровь пролилась не из-за мести, как кровь Авеля. Она стяжала жизнь, любовь, благо, милость, благословение и все, что обещано в Писании верующим и покоряющимся Господу».

Я взглянула на мать погибшего юноши. По ее посеревшим щекам текли слезы. Она была раздавлена горем, но восторженное выражение ее лица говорило о том, что это слезы радости.

— «И не отчаивайтесь. Примите Бога как доброго и милостивого Отца; и Его дух упокоится в вас и будет силен в вас, и в конце дастся вам обетование».

Вперед выступил маленький старичок. Он забыл о своем испуге, лицо его лучилось счастьем.

— Раньше меня мучило сознание вины за грехи, — тихо начал он, и все повернулись к нему затаив дыхание. — Я чуть было не впал в отчаяние. Но слово Божье возвеселило мое сердце, я обрел удивительный покой, и мои согбенные кости возрадовались.