Дебора СМИТ

РОКОВОЙ РУБИН

Пролог

Все было готово к встрече — но только не она сама. Сейчас в эту дверь войдет ее муж. Они столько лет не виделись. «Привет, милый, как ты провел эти десять лет»?

Юмор получается мрачный и нездоровый.

Саманта Рейнкроу страдала, не находила себе места. Душа ее изнемогала. Десять лет ожидания иссушили ее. Все это время Саманта жила, отчетливо сознавая: она виновата в том, что с ним произошло. И вина эта всегда будет с ней.

Саманта металась из угла в угол. Лучший номер, лучший отель города. Она в сотый раз поправила цветы в изысканных вазах. Вряд ли в последние годы он часто видел цветы. Может быть, он вспомнит ароматы юности и свободы. И любви.

За широкими окнами — панорама города. Славно, что они увидятся именно здесь. Начало лета в Северной Каролине, свежая листва деревьев отбрасывает густую тень. Начало лета. Все как всегда и каждый раз по-новому.

Она тоже хотела начать все сначала, но понимала, что это невозможно. Прошлое не отпустит их. Измены и предательства — багаж, который не забудешь на станции. Она племянница Александры Дьюк, это никуда не денется. Кровь не водица, и родню не выбирают. Саманта досадливо поморщилась. Ну хоть на минуту оставили бы ее эти мысли, так нет!

По всей гостиной она разложила подарки и теперь переходила от одного к другому, касаясь их рукой. Вот на стуле шелковый гобелен, затканный индейским орнаментом. Она хотела показать, как проводила долгие одинокие часы без него. Вдоль стены аккуратно, в ряд стоят пять больших коробок с письмами, которые она писала, но не отправляла, потому что он не стал бы их читать. Дневник. Груда альбомов с фотографиями на столике у окна. В них вся ее жизнь день за днем. Вот маленькая квартирка в Калифорнии. Вот подержанный автомобиль, который она купила несколько лет назад — он еще бегает до сих пор. Ее ткацкий станок. Ее гобелены. И еще — Коув. Дикие пейзажи Коува и большой бревенчатый дом, который построил ее муж. Саманта любовно ухаживала за домом все эти годы.

Еще альбомы. Здесь странные, по обычным меркам, фотографии. Одни только руки. Ее руки — единственное, что в ней было совершенно — держали мыло, духи или драгоценности; ее руки ласкали кружево белья. Это была ее работа, и, чтобы он ее понял, Саманта привезла с собой книгу — альбом черно-белых художественных фотографий, исполненные чувственности крупные планы: кончики ее пальцев касаются лоснящейся обнаженной мужской спины; ее пальцы застыли на мускулистом мужском обнаженном бедре.

Деньги за эту работу она получила смехотворные, но альбом создал знаменитый фотограф. Это считается произведением искусства. Она бы говорила не переставая, если он захочет слушать.

Если бы он только стал слушать. Тогда она расскажет, каково стоять под обжигающим светом студийных ламп со сведенными судорогой руками, в то время как прекрасная полуобнаженная модель мужского пола, зевая, рассказывает ей о своих последних дружках.

Если бы только он стал слушать… Зазвонил телефон. Она схватила трубку.

— Служба доставки Дрейфуса, — торжественно произнес певучий голос ее адвоката. — Привез вам мужа, мэм, одна штука, малоиспользованный.

Ах, она все понимала. Адвокат, давно ставший другом их семьи, делал все, что мог. Но, увы, шутки не помогали. Саманта едва удержалась на ногах. Неужели прямо сейчас?

— Бен, вы внизу?

— Да, в вестибюле. Собственно, это я в вестибюле. А он в туалете, переодевается.

— Переодевается?!

— Представь себе, Сэмми. Я в своей жизни много чем занимался, но чтобы помогать клиенту подобрать себе новый костюм — такого со мной еще не случалось.

— Но зачем…

— Ну, там не слишком заботятся о внешнем виде своих подопечных, сама понимаешь.

Саманта прерывисто вздохнула и покачала головой, сильно надавив под глазами, чтобы остановить слезы. Она не будет плакать. Нельзя, чтобы он увидел ее после десяти лет разлуки с распухшим лицом и хлюпающим носом. Чувство собственного достоинства — это единственное, что у нее еще осталось.

— Он что-нибудь сказал? — спросила она, убедившись, что может говорить спокойно.

— Э-э, Сэмми, а как же профессиональная тайна? Я ведь представляю не только твои, но и его интересы. Что же я, по-твоему, не профессионал? И учти, никакой жестокой правды я слышать не хочу.

— Бен, ты же сам знаешь, кто ты для нас.

— Не подлизывайся. — Помолчав, Бен неохотно добавил: — Он сказал, что если бы мог, то бежал бы прочь, не увидевшись с тобой.

Онемевшими пальцами она вцепилась в трубку. «Ты ведь ничего другого и не ожидала», — уговаривала она себя. Но что-то в ней словно бы умерло.

— Передай ему, что двери номера открыты.

— Хорошо. Ему сейчас нужно, чтобы все двери перед ним были открыты.

— Я не могу открыть все.

— Освобождение под честное слово — это еще не свобода, — сказал Бен. — Он это понимает.

— Мне кажется, он страшно боится, что его заставят жить с женой, которую он не хочет.

— Скорее всего он сейчас сам не знает, чего хочет.

— Это он знает всегда, Бен. В том-то и дело.

— Она попрощалась, повесила трубку и с угрюмой решимостью пошла открывать двойные двери номера.

Открыла и отступила. Решила было бросить последний взгляд в зеркало и уже, наполовину повернувшись, одернула себя: глупо вести себя так, словно для него имеет значение, как она выглядит.

Каждое слабое жужжание, каждый звук, доносившийся со стороны лифтов, бил по нервам. Едва дыша, она вслушивалась. Пригладила зачесанные наверх волосы, нервно потеребила выбившуюся светлую прядку, дернула ее изо всех сил, не заметив, что часть волос осталась в руке. Дюжиной больше, дюжиной меньше. И разве это больно?

Кажется, она целую вечность стоит тут, у дверей, в своем бледно-желтом платье. Саманта сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Разжимала пальцы и крутила золотое обручальное кольцо на левой руке — с этим кольцом все эти годы она практически не расставалась, даже когда работала. Когда она снимала его с пальца, то кольцо висело на шее, на крепкой золотой цепочке.

На той самой цепочке, что и его обручальное кольцо. Оно и сейчас холодит ей грудь.

Наконец мерный звук поднимающегося лифта стих, и негромкий лязг раздвигающихся металлических дверей прозвучал как трубы судного дня. Десять лет спрессовались в это мучительное мгновение. Если бы сейчас на пороге возник вдруг какой-нибудь невесть откуда взявшийся незнакомец, дрожащие ноги перестали бы ее держать.

Проклятые ковры. Она не услышит его шагов и не успеет подготовиться. Жизнь в ней остановилась, Саманта превратилась в сплошное ожидание.

Он вошел и застыл в дверях. Высокий, широкоплечий… чужой — ее муж. Она помнила каждую черточку его облика — эти суровые десять лет оставили на нем печать зрелости, но он не так уж изменился. Вот разве взгляд… Раньше взгляд его не был таким холодным и тяжелым. Теперь он смотрел так, словно хотел вдавить ее в пол.

Слова в таких случаях бессильны, но надо же было что-то сказать.

— Добро пожаловать, — проговорила она и, чуть запнувшись, добавила: — Джейк.

Он глубоко, до дрожи, вздохнул и, не отрывая от нее глаз, закрыл двери. Два широких шага — и вот он рядом, берет ее за плечи, притягивает к себе. Их дыхание смешивается, они слышат биение сердец друг друга.

— Я научился не думать о тебе, — хриплым шепотом сказал он. — Если бы не научился, то сошел бы с ума.

— Я тебя не бросала. Я хотела быть частью твоей жизни, а ты мне не разрешал. Давай попробуем еще раз?

— Камень по-прежнему у тебя? — спросил он. Крах. Полный крах. Вот награда за десять лет ожидания.

— Да, — отрывисто сказала она, и в этом кратком слове звучали гнев и разочарование.

Он отпустил ее плечи.

— Хорошо. Это самое главное.

Сэмми отвернулась, не в силах сдерживать слезы. Она никогда этого не поймет и не смирится — после всего, что с ним произошло, ему по-прежнему нужно от нее только одно — этот символ гордости и власти, этот кровавый камень, что управлял жизнью стольких людей, — и в том числе их жизнью.

Рубин Пандоры.

Часть I

Глава 1

1961 год

Гостиная старого фамильного особняка Вандервееров на Хайвью превратилась в потрясающую великолепием свадебную часовню: белые атласные драпировки в виде арок, огромные белые вазы с цветами, белая деревянная решетка, увитая гирляндами белых орхидей, в конце прохода между рядами белых деревянных стульев. Свадьба судьи Вандервеера стала событием в жизни города: многие годы здесь не происходило ничего подобного.

Жизнь в Пандоре текла неторопливо. Чужих здесь не приваживали. Местные жители весьма ревниво относились к своим родословным и редко спускались на равнину в поисках невест. Как индейцы, так и белые они смотрели на остальную Северную Каролину свысока.

Невеста, окутанная облаком белой фаты и немыслимым количеством шитого жемчугом белого атласа плыла по проходу, прекрасная, как Дорис Дэй.

Стоявшая напротив Сара Вандервеер Рейнкроу вдруг покачнулась и судорожно вцепилась в свой букет, как будто начисто хотела уничтожить ни в чем не повинные, орхидеи. Взгляд ее буквально впился в шествовавшую мимо невесту ее брата, которая вот-вот должна была стать его женой и войти в семью Вандервееров, так гордящуюся своими традициями.

На подвенечном платье Александры Дьюк красовалось длинное ожерелье, в котором мерцал заключенный в роскошную золотую оправу великолепный рубин, «Звезда Пандоры».

Саре вдруг стало жарко, словно розовая кисея и шелк ее платья превратились в пуховое одеяло. «Мой рубин. Дар предков моего мужа. Как мог Уильям отдать его ей?! Нет, нет, нет, — даже не предупредив меня, безо всяких объяснений? Это, должно быть, какая-то ошибка». Голова у нее кружилась. Не мог же ее брат пренебречь тем, что во многих поколениях семьи рубин «Звезда Пандоры» переходит по наследству только к женщинам их рода.

Но он смог.

Вандервееры и Рейнкроу просто не знали, как понимать происходящее. Дьюки отвечали неловким каменным молчанием. Рэйчел Рейнкроу так уставилась на Александру, словно у той выросли рога и хвост.

Сара впервые видела свою свекровь в таком волнении.

Сара посмотрела на мужа.

В черном смокинге, он стоял под гирляндами орхидей рядом с ее братом — крупным, рыжеволосым, краснолицым, суровым, и на фоне Уильяма выглядел необычно, болезненно красивым. Его темные глаза были устремлены на Сару. Казалось, Хью так же ошеломлен предательством Уильяма, как и она сама.

В напряженной тишине священник откашлялся. Сара послала будущей невестке испепеляющий взгляд. Александра ответила таким же.

А через пять минут Александра Дьюк стала Александрой Вандервеер, совершив тем самым гигантский скачок вверх по социальной лестнице.

* * *

Двери зала закрылись; гости, полные смущения и любопытства, выходили в холл. Уильяму явно было не по себе, он отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом с Сарой, но держался твердо. Его жена, прижимаясь к его плечу, изящным жестом поднесла руку к виску, изображая недоумение.

— Мне не пришло в голову, что Александра наденет это ожерелье сегодня, — резко сказал Уильям, надеясь предупредить долгие и неуместные, на его взгляд, объяснения.

— Ах, Уильям, дорогой, — Александра была само смирение. — Ты ведь говорил, что Сара поймет. Я была уверена, что вы все обсудили после обеда в честь нашей помолвки.

— Я рассчитывал, что это вполне можно оставить на потом. Поговорили бы после свадебного путешествия. Стоит ли придавать значение? — Уильям, нахмурившись, смотрел в сторону. — Произошло недоразумение. Я виноват.

— Ты позволил ей уговорить себя, — почти выкрикнула Сара, указывая на Александру. — Ты не мог оскорбить меня сильнее.

В глазах Уильяма стояли слезы.

— Я думал… — Он откашлялся и беспокойно посмотрел на Сару. — Я думал, что поскольку наши родители умерли и лишь мы двое им наследуем, то фамильные драгоценности отходят к тому, кто носит родовое имя. Ты никогда не проявляла интереса к этому рубину. Все эти годы он пролежал в моем сейфе — ты всегда была безразлична к украшениям…

— Кто говорит об украшениях?! Речь идет о традициях нашей семьи. — Сара обернулась к Хью, который угрюмо и настороженно стоял рядом с ней, сильной рукой чуть касаясь ее спины в знак безмолвной поддержки. — И о традициях семьи Хью.

— Уилл, я не знаю человека честнее тебя, — мрачно сказал Хью. — но сейчас ты не прав. И по отношению к Саре, и по отношению ко мне. Мои предки дали этот рубин твоим. У Вандервееров он всегда переходил от матери к дочери. Камень принадлежит Саре.

— Уильям, я вовсе не хочу, чтобы твоя сестра ревновала, — сдавленным голосом произнесла Александра. Ее пальцы скользнули по ожерелью, нащупывая застежку. — Я отнюдь не собираюсь красть ваши фамильные драгоценности. Просто я очень горда тем, что стала твоей женой, горда тем, что теперь я тоже Вандервеер. Когда ты показал мне этот рубин, я поняла, как много он для тебя значит. — Губы ее дрожали. — Для меня он символ очень почтенного, славного древнего рода, частью которого я хотела стать. — Она расстегнула ожерелье. — Вот. Пожалуйста. Сара, возьми его.