— Он — настоящая находка для любой компании, — констатировала Арабелла. Жанна сказала:

— О, какой милый джентльмен!

А когда я передала ему ее слова, он совсем не обиделся. Он рассмеялся и сказал, что должен постараться, чтобы у Жанны сохранилось это впечатление.

Его неизменно хорошее настроение было заразительно, и когда он был с нами, мы много смеялись. Жизнь казалась ему забавой. Когда мужчины поехали на охоту, один из наших соседей — Карлтон называл его «деревенским мужиком»— нарочно проехал по луже, разбрызгивая грязь во все стороны, так что грязная вода запачкала жемчужно-серый костюм Ланса. Я потом слышала, что Ланс со свойственной ему беззаботностью не обратил на это внимания и тем самым заставил виновника так называемой шутки почувствовать себя неловко.

Он любил заключать пари. Любимой его фразой было:

— Готов спорить, что…

Однажды, когда все мы сидели за обеденным столом в Эверсли-корте, разговор зашел о прибытии нового короля, и прадедушка Карлтон сказал, что, к сожалению, мы вынуждены были призвать германца, чтобы получить такое правление, которое хотим.

Вся наша семья относилась к стойким протестантам. Одна я еще колебалась, да и то единственно потому, что Хессенфилд был якобитом. Но я понимала, что очень мало знаю о сути спора между ними, и к тому же много слышала в Эверсли об ошибках католицизма, поэтому уже была готова принять тот факт, что протестант на троне — это наилучший вариант для страны.

— Однако, новый король не популярен даже среди стойких протестантов, — сказала Арабелла.

Анна называла его «Германским мужиком», и это очень правильное определение, — сказал дядя Карл.

— Но мы не хотим возвращения якобитов, — воскликнул Карлтон, — а Георг кажется единственной альтернативой!

— По крайней мере, он законный наследник, — вставила Арабелла. — Я помню, как говорили о его бабушке… о, очень давно, когда я была девочкой. Она была сестрой короля Карла, который лишился головы, — и очень красивой принцессой, по слухам. Она вышла замуж за курфюрста Палатина. София была ее дочерью, а так как Георг — сын Софии, он имеет право на трон.

— «Джеки» так не сказали бы, пока сын Якова, пыхтя, старается заполучить корону, — сказал Ланс, смеясь, словно над удачной шуткой. — Им никогда не удастся посадить его на трон, раз народ не хочет этого. Но они обязательно попытаются.

Дядя Карл метнул на него предостерегающий взгляд. Ланс преувеличенно сосредоточенно постучал пальцем по носу, давая понять, что намек понят, и, все еще улыбаясь, продолжал:

— Старый Георг, как я слышал, вовсе не плох. Он хороший друг… для своих друзей и способен быстро забывать обиды. У него веселый нрав. Он немного скуповат, трясется над каждым грошом. Он совершенно не знает литературы и искусства, да и не желает знать. «Боэзия? — Ланс хорошо сымитировал немецкий акцент. — Боэзия не тля шентельменов». Но, конечно, его английский не так понятен, как я изобразил. Бедный старина Георг, мне кажется, он совсем не хотел приезжать сюда.

— Народу не нравится немец, — сказала Арабелла.

— Они привыкнут к нему, — возразила Присцилла.

— Я думаю, со временем народ привыкнет ко всему, — продолжал Ланс, — даже к барышням Кильмансег и Шуленберг.

— А кто это? — спросила я.

— Попробуйте немного жареного мяса, — вмешалась Присцилла.

— В нынешнем году сливовая настойка особенно хороша, — добавила Арабелла.

Это был еще один пример их защиты. Я сразу поняла, что о дамах, которых упомянул Ланс, можно узнать что-то шокирующее и меня охраняют от этих знаний. Поэтому я повторила, глядя прямо на Ланса:

— Кто они?

— Любовницы короля, — ответил он, улыбнувшись мне.

— Кларисса… э-э… — начала Дамарис, покраснев.

— Леди Кларисса разбирается в жизни лучше, чем вы думаете, — сказал Ланс, в тот же момент завоевав мое сердце. Он повернулся ко мне и продолжал:

— Это немецкие дамы… одна невероятно толстая, другая поразительно худая. Видите ли, его германское величество любит разнообразие. Как и он, они плохо говорят по-английски и являются одними из самых непривлекательных женщин в Европе. Довольно смешно, что они станут первыми представителями Германии, которых увидит страна.

— Все это звучит как шутка, — сказала я.

— Это верно. Я всегда считал, что в жизни слишком много забавного. Вы согласны?

Так мы добродушно шутили и болтали, а семья наблюдала за нами. Наконец-то они поняли, что я уже не тот ребенок, каким они меня представляли. Ланс заставил их увидеть, что я почти взрослая, и я полюбила его за это.

Стало известно, что дядя Карл и Ланс скоро уедут в Йорк. У них было какое-то поручение для армии.

Дамарис сказала:

— Кларисса собирается на север погостить у родственников ее отца. Она могла бы поехать с вами до Йорка. Это ведь по пути. Нам будет спокойнее, если мы будем знать, что она под вашей защитой… хотя бы до Йорка.

Ланс тут же громко объявил, что это отличная мысль, а Карл, подумав несколько секунд, сказал, что все можно организовать. Следовательно, мне нужно было выехать немного раньше, чем я намечала, но Дамарис примирилась с этим, считая, что для меня будет лучше, если я поеду с Карлом и Лансом.

Мы стали интенсивно готовиться к отъезду. Упаковывая вещи, Дамарис сказала мне:

— Ты не против, если я оставлю Жанну здесь? Кажется, она лучше других справляется с Сабриной.

Я была разочарована, потому что очень привязалась к Жанне. Мне полюбились эти англо-французские беседы, которые так всех забавляли. Но я знала, как она помогает Дамарис, и была так взволнована предстоящей поездкой, что с готовностью согласилась, чтобы Жанна осталась дома.

Был теплый день, последний день сентября, когда мы отправились в путь. Больше нельзя было откладывать. Дамарис со слезами на глазах простилась со мной. Джереми стоял рядом с ней, слегка неодобрительно глядя на меня, потому что я не могла скрыть своего желания встретиться с семьей моего отца. Жанна была слезлива и многословна. Она разрывалась между желанием остаться с малышкой и поехать со мной, потому что относилась ко мне как к родной.

Я действительно была рада уехать, хотя мне и было стыдно за это. Я пообещала себе постараться вернуться к Рождеству, так как знала, что в Эверсли не захотят встречать Рождество без меня.

Я ехала между Карлом и Лансом Клаверингом, и нам было очень весело; мы ехали по большой дороге, оставив позади грусть расставания.

Было чудесное утро. Солнце еще грело, хотя листья на дубах стали темно-бронзовыми, а клены вдоль дороги уже украсились оранжевыми и красными флагами. Запах моря чувствовался в слабом тумане, обволакивающем все и придающем лесу расплывчатую голубизну.

Нас сопровождали двое слуг и еще двое, чтобы смотреть за вьючными лошадьми. Они ехали позади нас, следя за дорогой.

Ланс сказал:

— Я очень люблю отправляться в путешествие. Это уже само по себе событие. Вы согласны, Кларисса? В любой момент может показаться солнце. Но мне нравится туман. А вам? В тумане есть что-то таинственное. Что вы скажете, Кларисса?

Вопросы его были риторическими. Он не ждал ответов.

— В такое утро надо петь, — продолжал он. — Как вы думаете? И запел:

К замку графа цыгане пришли всемером,

И запели, звеня тамбурином. О!

Так сладостен был колодовской напев,

Что графиню во двор сманил он. О!

Они угостили ее имбирем,

Дали отведать муската,

Она же с руки сняла им в дар

Семь золотых колец из чистого злата.

— Ты всех разбудишь, — сказал Карл.

— Им уже пора вставать, — ответил Ланс. — Это такая трогательная история. Вы знаете продолжение, Кларисса?

— Да. Жена графа ушла с цыганами, — ответила я.

— Значит, вам известна эта история. И он продолжил пение:

На мягкой постели с лордом моим

Спала я, честь соблюдая,

А нынче в обнимку с цыганом засну

На куче золы в сарае.

— Оставила замок ради любви к цыганам. Что вы думаете о жене графа? Была ли она умной?

— Глупой, — не задумываясь, ответила я. — Она скоро устанет и от костров и от общества цыган. Ей вновь захочется надеть испанские туфли на высоких каблуках, будьте уверены.

— Какая вы практичная девушка! Я думал, в вас больше романтики. Большинство девушек романтичны.

— Я не большинство девушек! Я — это я!

— А, среди нас появился индивидуалист.

— Мне кажется, леди была не только глупой, но и недоброй.

Я спела последний куплет песни:

Лорд Кэшем лежит на смертном одре, Я ничуть о том не жалею;

Мне медовые губы графской жены Всех сокровищ графа милее.

— И вы считаете такие чувства глупыми? — спросил Ланс.

— Чрезвычайно.

Подобная легкомысленная болтовня продолжалась, пока мы не остановились в таверне, чтобы подкрепиться и дать отдохнуть лошадям; после короткого отдыха мы опять тронулись в путь.

Мы проезжали через деревни и города, и я заметила, что Карл был весьма осторожен, словно чего-то опасался. Я знала, конечно, что они ехали в Йорк с какой-то тайной целью, и радовалась этому, потому что путешествовать в их компании — и особенно в компании Ланса — было настоящим наслаждением.

Проведя весь чудесный день в дороге, с наступлением сумерек мы подъехали к таверне, в которой заранее решили остановиться на ночь.

Нам приготовили комнаты, и мы очень сытно поели: была рыба под вкуснейшим соусом, потом жареная баранина и слоеные булочки, искусно испеченные женой трактирщика. Мне дали сидра, а мужчины потягивали портвейн. Когда мы сидели за столом, в столовую вошел мужчина. Я не знаю, почему я его заметила. Одет он был в темно-коричневое бобриковое пальто с черными пуговицами, коричневые туфли и черные чулки. На его тщательно завитый пудреный парик была надета треугольная шляпа, которую он снял, войдя в гостиную.

Он сел совсем рядом, и у меня создалось впечатление, что он интересуется нами. Может быть, виной тому была элегантность Ланса Клаверинга, которая вызывала всеобщий интерес везде, где бы он ни появлялся. Дядя Карл определенно выглядел менее впечатляюще без военной формы. Что касается меня, я была всего лишь молоденькой девушкой и поэтому решила, что все-таки его интересовали мужчины. Он тихо сидел в углу, и через некоторое время я забыла о нем.

Просидев целый день в седле, я очень устала, свежий воздух навевал на меня сон, и как только мне показали мою комнату, я легла в кровать и крепко уснула. К моему удивлению, утро наступило очень быстро. Меня разбудила обычная гостиничная суета. Я поднялась и выглянула в окно. Внизу стоял Ланс. Он посмотрел наверх и увидел меня.

— Хорошо ли вы спали, прелестная девушка? — спросил он.

— Спала как убитая, — ответила я.

— Что вас так утомило? Надеюсь, не мое общество?

— Нет, оно скорее вдохновляло. Я ушла спать с мыслью о жене графа.

— Этой дуре! Можете сейчас не торопиться: мы отправляемся попозже. Одна из лошадей потеряла подкову, и ее поведут к кузнецу.

— О-о… Когда же это случилось?

— Я только что обнаружил это. Мы уедем в одиннадцать, и теперь у нас есть возможность сходить на ярмарку.

— Ярмарку? Какую ярмарку?

— Желая вас развлечь, я ознакомился с окружающей обстановкой. Кажется, в деревню Лангторн… или Лонгхорн, не уверен… во всяком случае, в деревню дважды в год приезжает ярмарка, и так получилось, что как раз сегодня — день ее приезда. Можно сказать, случайность, но это так. Сильные мира сего считают, что это будет любопытно для всех заинтересованных лиц.

— А что говорит мой дядя?

— Он отказался идти. У него здесь есть дело. Он мне сказал: «Не присмотришь ли часик-другой за моей маленькой племянницей, Клаверинг?»И я ответил:

«Конечно, присмотрю, сэр. Ничто не доставит мне большего удовольствия, сэр. Если вы не возражаете, ваша маленькая племянница и я посетим ярмарку». Он охотно дал свое согласие на эту экскурсию.

— Вы всегда такой жизнерадостный и разговорчивый?

— Только, когда у меня благодарная аудитория!

— Вы находите меня благодарной?

— Я нахожу вас такой, какой хочу видеть в определенный момент. А сейчас я хочу, чтобы вы были моей благодарной аудиторией. И это, моя дорогая Кларисса, определение привлекательной женщины.

— Я подозреваю, что на самом деле вы вовсе не думаете всех тех лестных вещей, о которых говорите.

— Констатация факта не есть лесть, верно? Человек восхваляет, потому что душа заставляет его делать это. Говоришь то, что думаешь, и если слова свободно текут… что ж, это похвально, но это не лесть. Вам я говорю правду, но вам это кажется чрезмерным, поскольку скромность — еще одно из ваших замечательных достоинств.

— Случалось ли с вами когда-нибудь, чтобы вы теряли дар речи?

— Порой бывает. Например, за карточным столом, когда я проигрываю больше, чем могу себе позволить.

— Это должно тревожить.