Нервы были на пределе. Она ходила по палатке и рычала на служанок. Единственное, что ей оставалось, — приходить вечером к дею, чтобы свидетельствовать ему свое почтение. Смотреть на него спокойно было нельзя, так как ее раздирали сомнения, что станет с нею при новом правителе.

Вернувшись в гарем, она обнаружила, что в ее комнате кто-то шарил, одежда распорота ножом, а все ценное, подаренное ей, украдено. Абдулла был жалок в своих оправданиях. В комнатах остальных женщин тоже что-то искали, но не нашли ровным счетом ничего. Стражу, которая была на посту в ту ночь, наказали, но толку не добились. Словно джинны проникли в комнату в виде синего дыма и вынесли добычу из гарема при помощи колдовства.

Джиннов нередко обвиняли в том, за что никто не хотел нести ответственность. Злые шутки были любимым развлечением женщин. Джулия была не так глупа, чтобы поверить в то, что все эти вылазки против нее не были взаимосвязаны. Однако было очевидно, что подозревать в этом разрушении скорее всего стоило Марию. Без сомнения, она могла тайком вынести ценные вещи в сад и передать человеку, с которым встречалась раньше. Но почему? Может, любовник требовал платы? Но зачем? Видимо, Мария была в сговоре с Кемалем, как предполагала госпожа Фатима, но даже если и так, то украденные Марией безделушки не могли бы финансировать дворцовый переворот, ибо их ценность не составляла и.тысячной части богатства Кемаля. Как видно, Мария также чувствовала бренность Мохаммеда дея и решила позаботиться о своем будущем. При наличии некоторых ценностей и с помощью Кемаля она надеялась задобрить судьбу.

Хотя Джулия подозревала Марию, она не могла доказать ее вину и, кроме того, была слишком горда, чтобы сообщить о случившемся дею. Он мог подумать, что она ждет от него возмещения утраченных ценностей. Этого она старалась избежать любой ценой. Однако ее скрытность не помогла.

— Гюльнара, голубка сердца моего, моя Коба, — обратился к ней дей, когда они возвратились во дворец. — Ты никогда не была болтлива, но после нашего возвращения ты стала необычайно молчаливой. Возможно, ты оплакиваешь вещи, которые я дарил тебе и которых ты лишилась. Я не хочу видеть тебя несчастной. Может, копии украденного сделают тебя довольной?

Джулия покачала головой, стараясь улыбнуться.

— Вы сама доброта и милосердие, о эфенди. Однако некоторые вещи незаменимы.

— Согласен с тобой, свет моей жизни, моя Коба. Ведь ты сама незаменима в моем сердце. Ты подарила мне больше радости, чем я заслуживаю. Я целую твои губы и снова молод, словно юноша, который любит свою первую девушку. Ум теперь заменяет мне тело. Это печалит мою душу, но и веселит мое сердце, потому что я могу любить тебя, словно дочь, с гордостью и сочувствием, и с огромным желанием устроить твое счастье. Если бы ты попала ко мне ребенком, я бы, несмотря на все уловки жены, удочерил тебя согласно обычаю племен пустыни, а затем устроил бы удачное замужество, которое принесло бы тебе много прекрасных сыновей и жизнь, полную почестей и богатства. Этому не суждено сбыться. Поэтому я сделал все, что мог, для твоей безопасности. Выслушай меня, о звезда моей убывающей луны. В случае моей смерти ты должна доверять Базиму. Ему поручено позаботиться о тебе во время беспорядков, которые последуют за этим. Волею Аллаха и своим мощным барака он сбережет тебя.

Голос дея ослаб. Джулия выпростала руку из одежды и коснулась его ладони, которая дрожала под ее пальцами, несмотря на то что день был теплый, хотя и не слишком жаркий. На его пергаментно-желтом лице выступил пот. После их возвращения с охоты его преследовало недомогание, и это была одна из причин, по которой Джулия не хотела расстраивать его своими неприятностями. Жара, пыль, переживания — и так достаточно волнений для него, думала она.

— Как вы себя чувствуете, Мохаммед эфенди? Не принести ли вам воду или сок граната?

— Нет-нет, — прошептал он, — просто будь рядом и помни то, что я сказал тебе о Базиме.

— В этом, как и во всем остальном, я ваша раба, — ответила Джулия, чувствуя лишь великую правду этих слов и никакого стыда за них.

Встретив Реда однажды, она теперь видела его постоянно. Он появлялся в зале заседаний рядом с Али пашой, причем часто в одной толпе придворных с Марселем де Груа. Внешне они вели себя так, словно совершенно незнакомы друг с другом. Однажды утром она увидела человека, бывшего ее мужем, в то время как тот шел на пристань. В этот же день он пересек внутренний дворик за ее спиной, так что ей пришло в голову, не обосновался ли он во дворце. Возможно, он гостил у Али паши в каких-то отдаленных покоях. Если это так, то рабыня черкешенка, которую подарил ему Кемаль, наверняка была здесь, с ним. Пятнадцатилетняя девушка. Такая молодая… Она должна оказаться податлива, словно глина, ее можно научить разделять все его суждения, научить доставлять ему удовольствие и внушить ей мысль, что предвосхищение всех его желаний — наивысшая цель жизни. Джулия мысленно пожелала ему счастья. Она надеялась, что девушка умела петь и танцевать, играть на цимбалах или стоять на голове. Если нет, то юная глупышка через месяц нагонит на него умопомрачительную тоску. И поделом!

Сосредоточившись на этих мыслях, Джулия не заметила, что Абдулла, сопровождавший ее, отстал, заговорив с евнухом из охраны. Она одна вступила в залитый солнцем внутренний дворик. И невольно задержалась, наслаждаясь свежим ветром и солнечным светом. Справа послышался звук, похожий на шаги. Она обернулась. Ред стоял под колоннадой в трех метрах от нее. Казалось, он не верил собственным глазам. Затем медленно двинулся к ней.

Джулию охватил страх. То, что он делал, было безумием и могло означать только смерть. Быструю, точно удар кинжала, или медленную и мучительную, как подвешивание на стальном крюке на стене дворца. Если Ред знал об этих последствиях, то не принял их во внимание. Выражение его лица стало решительным.

— Ты неплохо выглядишь для возлюбленной старика, — английская речь поразила ее своей неожиданностью. Не успела она что-нибудь произнести, как слух поразил резкий звук вытаскиваемой из ножен сабли. Словно большая темная тень, возле нее появился Абдулла.

— Что этот неверный сказал тебе? — требовательно спросил он.

Джулия не без усилия ответила ровным голосом:

— Он увидел меня одну, без охраны, и подумал, что я нуждаюсь в помощи. Он спросил, не может ли он помочь мне.

Такая формулировка возлагала часть вины на охрану и самого Абдуллу. Это не ускользнуло от евнуха.

— Можешь поклясться в этом? — его пронзительный голос звенел от подозрения.

— Клянусь, — ответила Джулия.

На одно короткое мгновение она встретилась взглядом с Редом, и в синей глубине его глаз она прочла понимание того, что пожелай она — и его жизнь закончится немедленно и в муках.

Абдулла заворчал.

— Проходи, христианская собака, и пусть твой неверный взгляд никогда не падает даже на тень самого драгоценного сокровища алжирского дея.

— Гюльнара! Гюльнара! Проснись, моя голубка, надо проснуться!

Джулия открыла глаза. Серый предрассветный сумрак наполнял комнату. Джохара склонилась над ней, каштановые волосы были растрепаны, лицо помято со сна.

— Что случилось?

— Записка! Тебе надо пойти к дею, — в голосе Джохары звучала настороженность и странное волнение, граничащее с ужасом.

— Он… умер?

— Нет еще. Он зовет тебя. Надо торопиться.

— Да, — задыхаясь, ответила Джулия, — иду.

В спальне дея собралось много людей. Джулия узнала врача Измаила и некоторых других. Был здесь и Кемаль с двумя своими спутниками, и великий визирь, и капитан янычар, и перешептывающаяся в углу толпа придворных, но нигде не было видно Али паши.

Базим подвел ее к изголовью кровати дея. Он отодвинул в сторону полог, чтобы освободить для нее место.

— Мохаммед дей, правитель века, — произнес карлик. — Твоя рабыня Гюльнара, которую ты называешь Кобой, ждет, чтобы ты взглянул на нее.

Дей медленно открыл глаза. Свет в них уже угасал. Он сделал слабое движение правой рукой, и Джулия взяла его горячую ладонь и слегка пожала своими нежными пальцами. Дыхание старика было громким, затрудненным. Он сжал запястье в последнем усилии, облизнул губы и сказал:

— Коба, приносящая наслаждение, я ожидал тебя. Закрой мне глаза своими прохладными руками, поцелуй и направь в рай.

Через секунду дыхание дея прервалось, грудь стала неподвижна. Комната сразу же наполнилась звуками. Кемаль рвал на себе одежду и громогласно рыдал, призывая Аллаха в свидетели своей скорби. Командир янычар поспешно вышел из комнаты. Рабы, до сих пор прятавшиеся в тени, выступили вперед, чтобы лицезреть спокойное и безжизненное лицо своего хозяина. По их лицам струились слезы. Базим, дотронувшись до плеча Джулии, на коленях стоявшей у изголовья, тихо сказал:

— Тебе лучше вернуться в гарем. Когда придет время, я позову тебя.

Джулия кивнула, с трудом поднявшись. Выходя, она услышала, как Кемаль отдает приказы, а командир янычар обращается к нему, называя титул, который недавно принадлежал покойному…

Джулию должен был проводить в гарем не Абдулла, а второй евнух, дружелюбный человек, чья душа не оказалась изуродована вместе с телом. Он часто сопровождал Джулию в покои дея. Следуя за ним, Джулия отстегнула золотую пчелу, удерживавшую ее покрывало. Затем остановилась под большим кедром и обратилась к нему:

— Друг мой, не сослужишь ли ты службу мне, а возможно, и себе?

— Я всегда был рабом твоей красоты, о хранительница меда

— Если ты возьмешь эту пчелу и отнесешь ее Али паше с сообщением о смерти дея, ты получишь награду, достойную такого риска.

Он молчал так долго, что Джулия побоялась услышать отказ.

Если бы он не согласился, последствия для нее были бы непредсказуемы. Став правителем, Кемаль быстро и жестоко отомстил бы ей.

Евнух протянул руку за пчелой.

— Я сделаю это, — сказал он. — Слушаю и повинуюсь, но не из-за награды, а потому что об этом просишь ты — ты, которая никогда не смотрела на меня с презрением, а всегда улыбалась мне, и потому что сам я не всегда был таким, как сейчас, но когда-то таким же соколом, как Али паша.

Как только она вошла в общую комнату, к ней подошла служанка.

— Госпожа Фатима требует тебя к себе, — прошептала она, бледнея. Старшая жена дея была в страшной ярости и вихрем налетела на Джулию, как только та вошла.

— Прошел слух, что дей опасно болен и послал за тобой.

— Это так, о вдова Мохаммеда дея, великого правителя времени.

— Вдова? Ты хочешь сказать…

— Отныне Мохаммед дей вкушает рай.

— Ты была с ним, когда он умирал? Послали за тобой, не за мной?

— Такова была воля вашего мужа и моего хозяина.

— Почему? Почему не сказали мне? Я была его женой. Я имела право быть с ним в последние минуты, проститься с ним. Почему меня не позвали к нему?

Слезы текли по ее лицу, но на нем проступала смесь столь различных чувств, что с трудом угадывалось, каким именно они вызваны.

— Мне очень жаль, госпожа Фатима. Я только повиновалась приказу.

— Ты лжешь! — воскликнула женщина, вновь распаляя себя. — Это ты задержала гонцов, которых он послал за мной. Ты хотела, чтобы его последняя мысль была о тебе. Он сам не сделал бы этого. Хотя прошло много времени с тех пор, как мы последний раз были мужем и женой, он не нанес бы мне такого оскорбления. Хотя бы из уважения к моему положению, даже если забыть обо всем остальном. Я знаю, он бы так не поступил!

Было бы слишком жестоко утверждать, что дей вообще не думал о ней в последние минуты.

— Клянусь, что не перехватывала никакого послания, хотя не могу поручиться за других. Но теперь все кончено. Надо решить, что нам делать.

— Нам? Нам?! Ты думаешь, я стану заботиться о тебе и принимать тебя в расчет? После смертельного удара, который ты нанесла мне? Убирайся с глаз моих, пока я не позвала стражу и не велела спустить мясо с твоих костей! Убирайся, говорю! Убирайся!

Женщина в теперешнем ее состоянии не стала бы ничего слушать. И все же Джулия понимала, что жена дея уверена в ее невиновности. В противном случае последовал бы приказ, а не угроза. Причиной ее безумной ярости было то, что дей не послал за ней перед своей смертью.

Когда печальные новости распространились по гарему, раздался плач и причитания. Женщины были охвачены страхом. Оки собирались маленькими группками, вспоминали о минутах любви дея, пытаясь успокоить друг друга, но в их расширенных зрачках застыл вопрос: что же с ними будет? Только Мария взирала на все равнодушно. Она не говорила об этом вслух, но, судя по ее презрительному виду, не опасалась разделить судьбу остальных.

Джулия с жалостью смотрела на женщин. Почему должно было так случиться? Похоже, сами по себе они не имели ровно никакой ценности. Почему смерть одного человека сделала их сразу бесполезными? Как они, привыкшие к роскоши, драгоценностям и богатой одежде, станут зарабатывать на хлеб? Или их просто выгонят на улицу ради прекрасных мальчиков Кемаля? Или Али паша приведет сюда своих женщин, чтобы спустя годы повторилась та же трагедия? Это было ужасно.