Зал для приема гостей заполнила фламандская знать и советники. В конце комнаты на троне восседал граф, рядом — жена, а по его левую руку — Матильда.

Рауль и Монтгомери в сопровождении оруженосца вошли в зал. Их встретили учтиво, леди Матильда на мгновение подняла свой смиренный взор и посмотрела прямо в глаза д'Аркура: ничего хорошего этот взгляд не сулил. Посланник не мешкая перешел прямо к делу и при полном молчании двора передал предложение герцога.

Когда он закончил, по залу пронесся ропот, который мгновенно утих. Граф погладил горностаевую отделку своей мантии и ответил положенными в таком случае словами. Он понимает, какая честь оказана его дочери, сказал граф, но вопрос этот серьезный и решать его следует все хорошо обдумав и посоветовавшись.

— Граф, мой господин считает, что вы давно знаете о его намерениях, — сказал Рауль с обезоруживающей улыбкой.

Граф Болдуин взглянул на дочь: было понятно, что он чувствует себя неловко. Вновь затронув проблему родства и прикрываясь именно ею, он, казалось, был рад, найдя объяснение для отсрочки ответа. Действуя согласно полученным указаниям, Рауль отверг это возражение:

— Герцог питает вполне обоснованные надежды на то, что это препятствие может быть устранено. Ваша светлость должны знать, что сейчас в Риме пребывает приор Бека, и он присылает чрезвычайно обнадеживающие известия.

На это граф Болдуин разразился пространной речью, которая сводилась к тому, что он был бы рад породниться с герцогом Нормандским, но его дочь уже не девица, которой можно было бы руководить, и она питает непреодолимое отвращение к повторному замужеству, поэтому сама должна дать окончательный ответ.

Кажется, только один Рауль догадывался, что может сказать Матильда. Но уж, конечно, не граф и не графиня, которые были просто ошеломлены ее ответом.

Леди Матильда медленно поднялась и присела в реверансе перед отцом. Сомкнув руки, она заговорила спокойным звонким голосом, тщательно подбирая слова:

— Мой отец и сеньор, я глубоко благодарна вам за вашу заботу. Если бы вы пожелали, чтобы я вторично вышла замуж, то я, прекрасно зная свои обязанности, повиновалась бы дочернему долгу, как велит мне моя честь. — Она вздохнула.

Рауль заметил, что на губах леди Матильды играет злорадная улыбка, и приготовился к худшему. Так оно и случилось. Опустив глаза, она продолжала:

— Но умоляю вас, ваша милость, вручить мою руку только тому, кто по праву рождения равен мне, и, ради нашей чести, не позволяйте, чтобы кровь дочери графа Фландрского смешалась с кровью незаконнорожденного, в чьих жилах течет кровь бюргеров. — Она закончила свою речь так же спокойно, как и начала, и, сделав повторный реверанс, вернулась на прежнее место, обратив взор на свои руки.

Оглушительная тишина повисла над собравшимися в зале. Последовал молчаливый обмен изумленными взглядами, все гадали, как нормандские посланники переварят нанесенное оскорбление. Лицо Монтгомери вспыхнуло, и он сделал шаг вперед.

— Клянусь ранами Господа, и это все, что вы можете сказать? — официальным тоном спросил он.

Рауль обращался только к графу Болдуину:

— Ваша светлость, я не могу передать такой ответ моему господину, — мрачно проговорил он.

Судя по шокированному виду графа, можно было заключить, что лишенный и намека на приличия и правила хорошего тона ответ леди Матильды ошеломил его. Пытаясь как-то сдержать гнев Монтгомери, Рауль повторил:

— Милорд, я жду ответа Фландрии на предложение герцога Нормандии.

Но граф Болдуин уже все обдумал и нашел, на его взгляд, удачную лазейку. Он встал и, придав своему лицу скорбное выражение, постарался сделать приятную мину при плохой игре:

— Господа, — сказал он. — Фландрия осознает оказанную ей честь, и если и вынуждена отвергнуть предложение, то, поверьте, лишь с величайшим сожалением. Мы были бы счастливы выдать нашу дочь за герцога Нормандского, если бы не то отвращение, которое леди Матильда питает к повторному замужеству…

Это было только начало, а дальше в своей довольно продолжительной речи он постарался как-то загладить неприятное впечатление от слов дочери. Посланники удалились, одни в задумчивости, другие кипя от негодования. Неизвестно, что граф Болдуин говорил своей дочери, но поздно вечером он послал за д'Аркуром и просидел с ним наедине целый час.

— Клянусь мессой, господин Рауль, дела очень плохи. — Граф, по всему было видно, пребывал в глубочайшем расстройстве.

— Клянусь Богом, хуже не бывает, — сухо ответил Рауль.

Этот ответ был весьма слабым утешением расстроенному отцу.

— Прошу вас быть свидетелем, ваша милость, что неприятные слова произнесены не мной.

— Граф, — улыбнулся юноша, — что касается меня, я считаю, что не всегда следует обращать внимание на то, что говорит женщина.

У графа отлегло от сердца, но Рауль, многозначительно посмотрев на него, добавил:

— Но, кроме меня, там были и другие.

— Господи! — возмутился граф. — Нет неприятностей, так женщина их обязательно создаст сама.

Его дочь, вне всякого сомнения, чувствовала себя польщенной. Выходя от графа, Рауль в галерее нос к носу столкнулся с Матильдой. И протянул руку, чтобы остановить ее: он почувствовал под пальцами лихорадочное биение пульса женщины. В свете фонарей ее лицо казалось бледным расплывчатым пятном, но зеленые глаза горели. Юноша крепко сжал ее запястье, и она это стерпела. Матильда заговорила шепотом, глядя прямо в глаза Рауля:

— Ваша милость, приказываю вам передать мой ответ без изменений.

— Помоги мне, Боже, я изо всех сил пытаюсь забыть его, — ответил Рауль и положил руку ей на плечо. — Вы что, с ума сошли, чтобы такое говорить? Разве это благородно? Сердцем клянусь, вы накликаете несчастье на свою голову.

Она тихо и безрадостно рассмеялась.

— Пусть знает, что я о нем думаю. Я не для него.

Рауль отпустил ее руку. Он не понимал этой дамы, но ему казалось, что ею руководит что-то большее, нежели обыкновенная ненависть.

— Дай Бог, чтобы ваш смех не сменился слезами, — вздохнул он.

Юноша хотел удалиться, но Матильда преградила ему путь.

— Так в точности и передайте мой ответ, — повторила она.

— Леди, я желаю вам только добра, но что за безумие вами правит? Чего вы добиваетесь?

— Может быть, во мне слишком много женского, чтобы это знать. — Она протянула руки к Раулю. — Передайте ему, что я все еще защищена! — Ее голос дрогнул, и она обеспокоенно смотрела в глаза юноши.

— Леди, вы в этом уверены?

Стрела была пущена наугад, но поразила цель. Женщина отшатнулась, и Рауль услышал ее взволнованное дыхание. Он удалился в свои комнаты, удивляясь ей и опасаясь ее.

Несколько успокоившись, Монтгомери проявил достаточно здравого смысла, чтобы понять, что не все из услышанного нужно знать герцогу. Он согласился молчать, но тем не менее весь обратный путь думал о нанесенном герцогу оскорблении. Первой, кого увидел Рауль по возвращении, была Мабиль, жена Монтгомери, и юноша чуть не взвыл от досады. Хотя и молодая, дама эта, дочь и наследница Тальва, изгнанного лорда Белесма, всем была известна как зачинщица всяческих неприятностей, и Рауль был просто уверен, что она вытянет все до мельчайших подробностей из Монтгомери.

Герцог встретил посланцев официально. Рауль пересказал ему обтекаемый ответ графа Болдуина, но даже при самом пристальном наблюдении не отметил никакой ответной реакции Вильгельма. Тот секунду-другую помолчал, затем, подняв глаза, спросил:

— А что сказала леди Матильда?

Роже де Монтгомери сразу же почувствовал себя не в своей тарелке, глаза его забегали, а Рауль невозмутимо ответил:

— Леди просила передать вам, ваша милость, что она все еще защищена.

Вильгельм издал короткий смешок.

— Ха, довольно смелые слова! — И он мрачно посмотрел на свои сжатые в кулаки руки. — Вот как, — задумчиво продолжил он. — Вот как!

Герцог отпустил посланцев, перемолвившись с ними парой слов, Рауль вышел вместе с Жильбером д'Офей, Роже, все еще пребывающий в замешательстве, отправился искать жену.

Было невозможно предугадать, чего добивалась Мабиль своим поведением. Те, кто ненавидел ее, а таких было немало, могли поклясться, что в ней сидит злой дух. Так это или нет, сказать было трудно, но она наверняка вытянула из Монтгомери все привезенные из Фландрии новости и поспешила сделать их достоянием общественности.

За ужином Мабиль сидела рядом с герцогом. Они вели между собой какой-то пустой разговор, но когда трапеза близилась к завершению и вино развязало всем языки, женщина, взглянув на соседа, с особым блеском в глазах, выразила удовлетворение по поводу его хорошего настроения.

— А почему бы и нет, леди? — парировал герцог.

Надо сказать, что голос у Мабиль был слаще меда, мягкий и вкрадчивый, и она ласково сказала, обращаясь к нему:

— Ваша милость, расскажите, как она хоть выглядит, эта жестокая красавица, которую так трудно уговорить?

Вильгельм ответил вежливо, хотя все в его голосе уже предвещало надвигающуюся грозу. Ручка Мабиль скользнула вдоль подлокотника его кресла, она медленно подняла глаза и прошептала:

— Дорогой сеньор, вы сносите ее оскорбление как истинный принц.

Пальчики дамы поглаживали его рукав, ее губы дрожали, взгляд затуманился: можно было поклясться, что это не женщина, а сама воплощенная нежность.

— Но как же она осмелилась? — Словно в порыве возмущения Мабиль подняла голову, но тут же ее снова опустила. — Извините, сеньор! Во мне говорит преданность.

Сидящий напротив Монтгомери в волнении облизал пересохшие губы, он бросил на Рауля выразительный взгляд, но тот, кажется, ничего не замечал. И вдруг Вильгельм грохнул кубком об стол.

— В чем дело, мадам? — громко потребовал он объяснений.

Мабиль казалась сконфуженной.

— Ваша милость, извините! Я, наверное, сказала что-то лишнее, — запинаясь, пробормотала она, испуганно посмотрев на мужа, который тотчас же забеспокоился от мучившего дурного предчувствия.

Герцог понял значение этого взгляда, впрочем, он и предполагал нечто подобное.

— Лик святой, мне кажется, вы говорите или слишком много, или слишком мало! — Он сверкнул глазами на Монтгомери. В них была угроза, но Вильгельм осекся, больше не произнеся ни слова, и переключил все свое внимание на графа Ю. Позже он оставил общество, пребывая, по видимости, в неплохом настроении. Но если Монтгомери надеялся больше ничего не услышать от герцога по мучившему того вопросу, то его ожидало глубокое разочарование. Паж передал ему приказ немедленно явиться в спальню герцога, и несчастный ушел, молча бросив осуждающий взгляд на жену. Она улыбалась и казалась очень довольна собой. «Настоящий дьявол с ангельским лицом», — подумал муж в приступе внезапной горечи.

Монтгомери застал герцога в одиночестве, меряющего шагами свою спальню. Вильгельм поманил его пальцем.

— Входи, мой честный посланник, входи! Что ты там утаил от меня, но рассказал жене? Говори!

Начав сбивчиво отвечать, несчастный тут же запутался в потоке слов и стал умолять герцога заставить Рауля д'Аркура сказать ему всю правду.

Герцог ударил кулаком по столу.

— Велик Господь, Монтгомери, но я спрашиваю не его, а именно тебя!

— Ваша милость, леди Матильда говорила, ни с кем не посоветовавшись… как все женщины. Настоящий ответ мы получили от его величества графа и честно передали его вашей светлости.

— Говори, Монтгомери! — Голос герцога заставил несчастного нервничать еще сильнее.

— Ваша милость, со всем уважением к вам могу сказать, что я всего лишь сопровождал рыцаря д'Аркура. Именно от него вы должны услышать, что произошло в Лилле. — Он поймал взгляд Вильгельма, заставивший его вытаращить глаза, и поспешно добавил: — Сеньор, если мы и плохо поступили, утаив истинные слова леди Матильды, то это только из-за любви к вам: мы посчитали, что эти слова не предназначены для ваших ушей.

— Бог и Богоматерь, Монтгомери, ты очень плохо поступил, рассказав жене то, что скрыл от меня, — убийственным тоном произнес герцог.

Бедняга Монтгомери понял, что ему пришел конец. Он выпрямился и сказал со всем достоинством, на которое был способен:

— Предаю себя вашему милосердию, ваша милость.

— Да скажи наконец правду, не ходи вокруг да около! — взмолился герцог.

— Ваша милость, леди Матильда сказала, что во всем покорится воле отца, но умоляет его, если речь идет о замужестве, выбрать ей жениха, который… который… сеньор, дама употребила такие слова, касающиеся происхождения вашей светлости, которые я повторить не осмеливаюсь.