— Это было три дня назад? — спросил герцог, сверяясь с депешей.

— Да. Мы натолкнулись на де Гурне по дороге, а на рассвете вышли к Мортемару и окружили его. Ральф де Мортемар был с нами. Он сказал, что крепость может легко продержаться, но это ничего не изменило. Юдас и с ним все остальные — Понтье и Мондидье, Вермандуа, Суассон и, конечно, Клермон, занимали чрезвычайно выгодные позиции. Было все именно так, как предполагал Роберт; они или спали, напившись, или валялись с девками, даже стражи не выставили. Мы подошли так, что ни одна душа не проявила беспокойства.

— Роберт последовал моему совету? — прервал его герцог. — Пьяные или нет, но, по моим расчетам, их было пятнадцать тысяч.

Рауль посмотрел, как лекарь крепко перебинтовывает ему руку.

— Успокойтесь, сеньор, он зря не потерял ни одной жизни. Все было сделано, как задумали. Роберт поджег дома на окраинах и из баллист забросал город смоляными факелами. — Он замолчал, уставившись вдаль невидящим взглядом, как будто вспоминая весь этот огненный ад.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Мортен. — Ручаюсь, славно горело!

Рауль слегка вздрогнул, искоса посмотрел на него.

— Да. — Он глубоко вздохнул. — Город сгорел быстро.

— Но что тогда? — торопил Юбер, подталкивая сына. — Они что, так и поджарились живьем или все же сражались?

— Некоторые — те, кто был слишком пьян, чтобы двигаться, — сгорели, но большинство из города вырвалось. Люди Роберта перекрывали улицы, но французы бились как одержимые. Правда, у них не было возможности прорваться к предводителям, мы вырезали всех, кто пытался пробиться. Валериан Понтье убит — я видел, как он упал, графа Ги захватили в плен и Мондидье тоже, Юдасу и, думаю, Рено де Клермону удалось вырваться, хотя и не уверен. К полудню от Мортемара остался один пепел с обугленными телами и запахом горелого мяса… — Рауль внезапно встал. — О, я не хочу об этом говорить! — сердито вскричал он.

— Лик святой, можно подумать, ты не хочешь, чтобы французов перебили, — удивленно уставился на него отец.

— Конечно хочу! — юноша пожал плечами. — Я бы сжег город собственной рукой! Но они сражались как герои, и, думаю, я не обязан наслаждаться воплями поджариваемых заживо людей или все же обязан?

— Иди-ка ты спать, Рауль, — посоветовал герцог. — Все мы знаем, что ты дерешься как дьявол во время боя и заболеваешь после него.

— Смерть Господня, я не болен! — резко возразил Рауль. — Мы разбили французов и ничто иное меня не волнует.

По пути к выходу он задержался и бросил через плечо:

— Двоих я убил собственноручно, и это было отвратительно… тех, кто нанес мне рану. — Он коснулся забинтованной руки и удрученно усмехнулся.

— Перерезал им глотки? — с надеждой спросил Юбер.

Рауль удивился.

— Да нет, одному выпустил кишки, а другого растоптал конем. Жильбер, я так устал, что, как пьяный француз, не могу стоять без опоры. Дай руку, а то упаду и опозорюсь перед всем лагерем.

Юноша вышел, держась за плечо друга, и заговорил не раньше, чем они добрались до их маленького шатра и он смог растянуться на тюфяке.

— Как жаль, что там не было Эдгара, — сонно заметил он. — Ему бы это понравилось больше, чем мне.

— Наверняка тебе все это тоже нравилось, пока происходило, — констатировал Жильбер.

Рауль уже закрыл было глаза, но при этих словах вновь открыл их и посмотрел на друга, прислушиваясь к себе.

— Да, нравилось — кое-что. Но остальное было ужасно. Многие французы не успели надеть доспехи, потеряли оружие, поэтому их просто порубили в клочья, а некоторые бросались в пламя, чтобы умереть. Тебе бы это не понравилось. Тебе бы не понравилось также слышать детские и женские вопли. Там был один маленький ребенок… он голенький выбежал из дома и… О да!.. Это война, но я бы хотел, чтобы это был не наш ребенок.

— Если бы победили французы, то погиб бы не один нормандский щенок, — резонно заметил Жильбер.

— Конечно, и я счастлив, что мы отомстили. Французы жгли и грабили все, что попадалось на их пути по дороге на Мортемар. — Его веки от слабости смежились. — Их ненавидишь, но когда смотришь, как они умирают, то волей-неволей сердце разрывается от жалости.

Он снова открыл глаза.

— Кажется, мои братья были правы, надо уйти в монастырь, когда все закончится, — заметил он и, повернувшись на бок, мгновенно заснул.

Рауль был единственным, кто спал этой ночью.

Когда над горизонтом посветлело, лагерь французов был разбужен звуком рога, пронзительно раздавшимся в тишине. Стража, прислушиваясь и удивляясь, покрепче сжала копья. Рог протрубил снова и снова. Казалось, трубач был рядом, хотя и скрытый утренним туманом. С тюфяков с трудом поднимались головы, люди выкарабкивались из постелей и удивлялись, что случилось: нормандцы, что ли, напали? Граф Неверский, потревоженный неожиданным беспорядком, вышел из шатра, накинув мантию поверх тонкой туники.

— Это рог, лорд, — пояснил один из стражников. — Кто-то приблизился к нашим позициям. Вон, смотрите! Что там такое?

Фульк из Ангулема подошел, покачиваясь со сна, в наспех натянутых штанах.

— Что случилось? — раздраженно поинтересовался он, но был остановлен жестом руки Невера.

Вновь прозвучал трубный сигнал, завершившийся торжественным тушем.

— Кто бы там ни был, но он вон там — на том холме, — пробормотал Невер, напряженно всматриваясь в очертания пологого склона, проглядывающего сквозь туман.

Пронзительный голос разорвал тишину.

— Я — Ральф де Тоени, — услышали французы. — Я принес вам известие.

Ропот прошел по лагерю. Невер подался вперед, пытаясь проникнуть взглядом сквозь туманную мглу. Ветерок колыхал туман над холмом, и сквозь него в призрачном свете можно было различить силуэт всадника. Его голос доносился весьма отчетливо:

— Запрягайте телеги с повозками и отправляйтесь в Мортемар забрать своих мертвецов! Французы бросили вызов нашим рыцарям, так пусть оплакивают свою наглость! Брат короля, Юдас, сбежал, Ги де Понтье захвачен, остальные либо убиты, либо в плену, либо разбежались. Герцог Нормандии сообщает об этом королю Франции!

Речь закончилась взрывом издевательского хохота. Что-то трепетало на конце пики вестника, казалось, это была хоругвь. Он развернул коня и исчез во мгле так же внезапно, как появился, а топот тяжелых копыт быстро поглотил туман.

Несколько французских солдат бросились к тому месту, где только что был всадник, в напрасной надежде схватить герольда, но их фигуры затерялись в рассветной мгле, а один из них вдруг истерически заорал.

Невер подпрыгнул.

— Что это? — воскликнул он, содрогнувшись перед новой неизвестной угрозой.

Закричавший солдат был бледен от страха.

— Из-под моих ног только что выпрыгнул заяц, милорд, и перебежал дорогу. Плохая примета, очень плохая! — сказал он, дрожа от страха, и перекрестился.

Солдаты, объятые благоговейным ужасом, сбились в кучу, над лагерем нависла пронизанная страхом тишина.

Солнце стояло высоко в небе, когда Рауль выбрался из шатра и тотчас попал в суматоху поспешных сборов. Он зевнул и направился к шатру герцога, чтобы узнать последние новости. При Вильгельме находились самые знатные бароны, а один из них, Хью де Монфор, судя по запыленной одежде, только что прибыл с каким-то известием.

— Так что же? — не терпелось Раулю де Гранменилю, стоящему недалеко от выхода.

— Король уже отступает, — с облегчением выдохнул Гранмениль. — Ральф де Тоени передал ему сообщение, а де Монфор говорит, что французы свернули лагерь и идут на юг.

— Храбрый король! — фыркнул Рауль.

Он протолкался к Вильгельму как раз вовремя, чтобы услышать, как Тессон де Сангели умолял того:

— Разрешите напасть на арьергард, ваша милость! Мы быстренько управимся, обещаю.

— Да пусть себе уходит, он получил свое, — ответил герцог, а когда увидел разочарованные лица, то добавил: — Вы думаете, что я собираюсь восстановить против себя весь христианский мир, напав на моего сюзерена? Мы, Тессон, сопроводим короля до границы и отрежем отставших, но обмениваться ударами с ним не будем.

Тут герцог увидел Аркура и взял со стола пакет.

— Рауль, ты уже достаточно отдохнул, чтобы съездить по-моему поручению?

— Конечно, сеньор.

Глаза герцога смеялись. Он со значением посмотрел в глаза друга и сказал:

— Тогда отвези это в Руан и скажи герцогине Матильде, что я не позволил королю отнять ни одной пяди земли и ни одной пограничной крепости из наследства Роберта!

Глава 3

Пребывая в ужасном смятении, Генрих быстро шел на юг, в сторону Конше, крепости Ральфа де Тоени. Когда к королю привели покрытого потом разведчика, подтвердившего принесенное нормандским герольдом известие, с ним случилось что-то вроде удара, на губах даже выступила тонкая полоска пены, но с помощью лекаря он пришел в себя и голосом, заставившим собравшихся придворных усомниться в его рассудке, принялся призывать всевозможные проклятия на голову неудачливого Юдаса и торжествующего Вильгельма. Потом он молча лежал, пока придворные перешептывались между собой, а его посеревшие губы были растянуты в леденящей душу ухмылке. Затем король поднялся с повозки, на которую его уложили приближенные, и, дрожа в лихорадке, все же дал необходимые указания. Тем, кто предлагал совершить нападение на войско герцога, был готов горький ответ: король собирался назад, во Францию, и отдал приказ сворачивать лагерь. Генрих бесславно оставлял Нормандию, казалось, он все время оглядывается через плечо и подобно загнанному зверю прислушивается, не доносится ли сюда лай собак Вильгельма. Миновав Конше, король заторопился перейти Итон и пересечь границу между своими крепостями Вернейлем и Тильери.

Спешащий вдогонку Нормандец остановился между этими двумя крепостями и неожиданно сказал, покусывая плеть:

— Я построю донжон, чтобы следить за Тильери, пока не стану здесь хозяином.

Так родилась крепость Бретей, и с течением лет, камень за камнем, росли на берегу Итона ее несокрушимые стены.

— Вверяю ее твоим заботам, Вильгельм, — весело обратился герцог к сенешалю. — Сохрани ее для меня и станешь графом Бретей.

— Клянусь Господом, стану! — поклялся Фицосборн.

Между королем и его вассалом был составлен и подписан договор, согласно которому Генрих обязывался поддерживать Вильгельма и никогда не выступать на стороне его врагов. При заранее подготовленной встрече правители обменялись поцелуями мира — дрожащий человек с согбенными плечами и мешками под глазами и преисполненный энергией стройный воин, рядом с которым француз выглядел еще более дряхлым и хилым. Они обменялись поцелуями, один — с ненавистью в сердце, другой — равнодушно. Король Генрих отбыл, замысливая отмщение, а Рауль д'Аркур, просмотрев четыре пункта, которые и составили договор, сказал, сверкнув взглядом из-под ресниц:

— Вы думаете, он сдержит слово, ваша милость?

Вильгельм пожал плечами.

— Может быть. Если же нарушит клятву, значит, признает себя предателем, а уж я найду на него управу.

До сих пор пока никаких стычек не происходило. Хотя Анжуйский Молот не выступал на стороне Генриха во время последнего похода, это не означало, что он стал ленивым. Мартель пересек Мен, чтобы объединиться с Жоффреем Майеном и разгромить крепость Амбрие, построенную Вильгельмом после падения Донфрона. Вызов Вильгельма застал Анжуйца в собственном графстве, перчатка Нормандца была брошена с высокомерием, заставившим Мартеля побагроветь от ярости. Герцог объявил, что появится перед Амбрие через сорок дней.

Мартель поклялся в присутствии Майена, что если он позволит Вильгельму захватить Амбрие, то ни Жоффрей, ни кто-либо другой могут больше никогда не называть его лордом. Это оказались пустые слова, но произнесенные крайне горячо. Когда нормандские рыцари появились перед Амбрие, Мартеля и след простыл — некому было оспаривать их права.

Герцог спокойно взялся за дело, и гарнизон Анжевена, имея в виду, что его предал собственный лорд, сдался при первом же нажиме. Герцог отстроил поврежденную центральную башню крепости, укрепил ее стены и, напрасно впустую прождав несколько недель, пока Мартель не оправится от страха и не явится на условленную встречу, вернулся в Нормандию. Там он распустил армию, приказав своим тяжело вооруженным всадникам пребывать в готовности, коль случится такая нужда, и явиться к нему в течение трех дней с момента вызова.

И нужда пришла достаточно быстро, как, впрочем, герцог и предвидел. Когда разведка донесла Мартелю, что Нормандец вложил меч в ножны, он собрал в кулак всю свою храбрость и заключил союз со своим пасынком, герцогом Питером Аквитанским, и с Одо, дядей молодого графа Бретани. Аквитанец не понес потерь во время прошлогоднего поражения. Он видел, как кромсают армию великого французского короля; и если он вел своих людей в Нормандию, презирая ее правителя-бастарда, то отступал уже полный тревоги, с чувством невольного уважения к этому человеку. Герцог Питер смутно сознавал, что в лице Нормандского Бастарда он, очевидно, натолкнулся на единственного во всем христианском мире человека, который знал, как применять стратегию в боевых действиях. Но когда Анжу призвал его, войска Вильгельма были уже распущены. Герцог Питер собрал своих людей под несколько запятнанное знамя и повел на соединение с человеком, который давным-давно заработал себе прозвище Молот.