— Болота, поглядите на болота сир! Господь наш распятый, смотрите вон туда, топи кишат людьми!

Король подался вперед, стараясь разглядеть, на что показывает Рено. Среди тростников и разросшихся на болотах кустов по только им известным тропинкам бежали люди, перепрыгивая с кочки на кочку, выныривая из зарослей и неотвратимо приближаясь к дамбе.

Король отправил к дамбе посыльного с приказом.

— Да это просто толпа крестьян, — сказал он, не спуская глаз с топей. — Почему ты так испугался, Рено? Обещаю, ты скоро увидишь, как мы их разобьем.

Он глянул на держащегося в некотором отдалении всадника и заметил:

— Ха, Волк больше не мешкает! Господа, ему не нравится вид моих солдат.

Вдруг голос короля резко изменился, и он хрипло прошептал:

— Боже, что это?

Генрих вцепился в плечо Клермона, в ужасе уставившись на людей, рассеянных по болоту.

— Лучники! — прошептал он. — Стрелы…

Мартель находил все увиденное очень странным и даже несколько приободрился.

— Хо, хо! Бастард, наверное, думает, что он на охоте? Неплохая шутка!

— Какая шутка! — кричал в голос король. — Господи, помилуй. Кто шутит? — И он позвал Сен-Поля, чтобы отдать новые приказания.

За рекой лучники Вильгельма в первый раз пустили стрелы в цель. Какие-то из них не долетели, какие-то просвистели над головами французов, но многие попали в цель. Люди на дамбе начали беспорядочно метаться под их смертельным ливнем; тех, кто по приказу короля попытался выстроиться в боевой порядок, чтобы отразить атаку рыцарей, охватила паника, они сбились в кучу на узкой дороге, неспособные нанести ответный удар, потрясенные невиданным доселе нападением. Некоторые копейщики храбро ринулись через болото, чтобы подобраться к лучникам, но, не зная троп, проваливались в трясину.

У короля от злости дрожали руки. Он сгоряча хотел развернуть повозку и вернуться на переправу, но не успел отдать нового приказа, потому что приближенные стали умолять его не делать этого и наконец понять, что в обратном направлении перейти реку невозможно.

Вода быстро прибывала, пока Генрих дергал своих лошадей, отдавая один приказ за другим и часто противоречащий один другому, тем временем лучники и копейщики с болот растянулись по берегу реки для защиты переправы.

— Сир, сир, наша пехота больше не может идти вброд! — возвестил Сен-Поль.

— Но рыцари еще могут! — бросил в ответ король.

Тут вмешался Мондидье:

— Сир, это сумасшествие! Мы не можем перейти, потому что попадем под эти проклятые стрелы. Ничего невозможно сделать!

Он прикрыл свои глаза рукой от солнца.

— Смотрите, как Дю Лак сопротивляется! Сир, он держится стойко.

— Приближается Бастард, — Сен-Поль заметил внезапно появившегося всадника в конце дамбы, — своей собственной персоной. Даже можно разглядеть золотых львов на фляжке. Сейчас наши ему покажут! О сердце Христа, неужели никто не может справиться с этими лучниками?

Новый шквал стрел просвистел над дамбой, для наблюдателей с восточного берега стало ясно, что французский арьергард, приведенный в смятение налетающей издалека смертью, был охвачен слепым ужасом. Нормандские копейщики с болот добрались наконец до дамбы и атаковали захватчиков, а кони, наседая, чтобы выйти скорее на берег, тем временем смели передовые ряды французов. Те, сбитые с толку, не знали, куда деваться. В воздухе продолжали петь стрелы, пешие нормандцы уже смешались с французами, сражаясь врукопашную, а нажим рыцарей оттеснял врагов туда, где они становились добычей лучников и вооруженных всадников, удерживающих брод позади.

В бессильной ярости наблюдал король Генрих, как половину его армии разносят в клочья. Он было попытался бросить своих рыцарей прямо через предательскую реку вплавь, но вода прибывала слишком быстро, а ураган стрел все время заставлял возвращаться назад. Король сгорбился на спине жеребца, не в силах оторвать взгляд от сумятицы на западном берегу, и видел, как его люди отчаянно бьются не за то, чтобы отбросить нормандцев, а только чтобы избежать гибели, на которую, казалось, можно было наткнуться всюду, куда ни повернись.

Пока остальные стояли, окаменев от ужаса, Мондидье первым пришел в себя и, запинаясь, произнес:

— Мощи святые, да разве это бой? Трусы, отбросьте их назад! Их всего-то ничего! О Господи, там, внизу, что, некому приказать?

Он отвернулся, не в силах больше смотреть на беспорядочную свалку на дамбе.

Наконец приближенным удалось отвлечь короля. Он безвольно сутулился на коне, позволяя им поступать как вздумается. Ни один человек из арьергарда не уцелел. Борьба продолжалась среди повозок и телег; те, кого не убили в рукопашном бою и не сразили смертоносными стрелами, пытались уйти через болота. Одни с ужасными криками погибали в топях, медленно засасываемые жидкой грязью и зеленой водой, других преследовали нормандские крестьяне и либо убивали, либо брали в плен. Лишь немногие прорывались к реке в отчаянной попытке переплыть на ее восточный берег, но тяжелые кольчуги тянули на дно, да и справиться с течением было непросто. Воды реки вспенились, в потоке плыли мертвые тела и отрубленные конечности, дамба была забита перевернутыми повозками, вокруг был рассыпан корм для коней, валялось награбленное добро. В одном месте дорогу блокировала туша убитого коня, в другом груда мертвых тел, и какой-то раненый бедняга предпринимал последние отчаянные попытки выбраться из-под нее.

Хью де Гурне выдернул стрелу, застрявшую в его толстой тунике.

— Благодарствую, ваша милость, — мрачно пошутил он.

Конь Вильгельма остановился среди разбросанного всюду добра. В пыли блестели продавленные чаши, отрезы сверкающей золотой нитью парчи были смяты неугомонными копытами, серебряные сосуды, украшенные драгоценными камнями, цепи, блистающие фибулы утопали на дороге в крови убитой лошади, труп которой валялся поблизости.

Герцог наблюдал за отступлением французского арьергарда через реку, но, услышав де Гурне, повернулся к нему и увидел стрелу.

— Ты не ранен? Извини, Хью, я этого не хотел.

— Пустое, царапина. Она уже была на излете, когда попала в меня. Но неужели ваши лучники не могут не стрелять по своим, ваша милость?

— Конечно нет, обещаю, такого больше не случится. Но разве не мои лучники сегодня выиграли бой?

— Если им отдавать разумные приказы, они неплохо выступают, — согласился де Гурне, осторожно ощупывая плечо.

— Да неужто, Хью, ты наконец признал полезность лучников? — спросил граф Роберт Ю, пробираясь среди мертвых тел. Он снял шлем и швырнул его оруженосцу. — Если бы эти дурни остановились, когда увидели, что мы завязали бой с французами, мы бы потеряли не более дюжины убитыми, так мне кажется. Что ты скажешь на это, Вальтер?

Лорд Лонгевиль кивнул.

— Да, я видел, как ударило в нескольких наших людей, но это оттого, что стреляли плохо обученные крестьяне. Если бы у нас был отряд хорошо подготовленных лучников, имеющих знающих командиров… — Он поджал губы, обдумывая, как организовать такой отряд.

Рауль перехватил выразительный взгляд герцога, на губах которого играла улыбка.

— Вальтер, а стоит ли вообще сохранять моих лучников? — невинно спросил он.

Лорд Лонгевиль прервал свои размышления.

— Сохранить? Конечно сохранить! Еще бы! Воины всего христианского мира после сегодняшнего урока французам начнут их использовать! И разве мы должных их распустить просто из-за того, что они плохо обучены, ваша милость? Нет, ни в коем случае, просто следует обдумать, как во время боя подавать им команду. — Он, успокаиваясь, кивнул своему молодому господину. — Только сохраняйте спокойствие, сеньор, и скоро вы увидите в работе совершенно иной отряд лучников.

Герцогу ничего не оставалось, как покориться такому мудрому решению.

— Благодарю тебя, Вальтер, — сказал он, сохраняя серьезность.

Пробираясь через оставшиеся после боя руины к дороге и проходя мимо Рауля, он шепнул ему на ухо:

— Вот увидишь, еще неделя — и Вальтер со стариком Хью будут убеждены, что это они сами придумали стрелы!

Вильгельм поскакал взглянуть на захваченных в плен, а граф Ю задержался, чтобы услышать продолжение спора, затеянного между двумя добрыми друзьями, Жиффаром и де Гурне, все о том же: как лучше располагать в бою отряды лучников.

Остатки французской армии отступали. Вся добыча, фураж и военное снаряжение пропали, и, казалось, катастрофа повредила рассудок короля. Когда он наконец заговорил, то настаивал лишь на скорейшем возвращении во Францию. В довершение он поругался с графом Анжуйским. Мартель, в неистовстве, прорычал:

— По крайней мере, не я распорядился о столь трусливом отступлении. Нет, клянусь святыми мощами Господа! Если бы приказы отдавал я, то непременно бы встретился с Бастардом в битве, лицом к лицу. На что Генрих разразился издевательским смехом и припомнил ему все прежние грехи: отступление и из-под Донфрона, и из-под Амбрие. Пребывая в унылой хандре, союзники пустились в обратный путь. Покалеченное, с большими потерями войско кое-как добралось до границы, стремясь как можно скорее очутиться в безопасности на земле Франции. Это был последний в истории раз, когда Генрих решил помериться своими силами с герцогом Нормандским.

Вскоре стало известно, что крушение надежд сильно подорвало здоровье короля. Казалось, после поражения он постарел не менее чем на десять лет и стал вялым и безразличным, что весьма шокировало его приближенных. Генрих был вынужден просить у герцога Вильгельма мира. Но в то время, как его советники ломали головы над тем, как смягчить унизительность выдвинутых Нормандией условий, он сидел в стороне, кутаясь в мантию и тупо уставившись в пространство. Когда ему зачитали окончательный текст договора, он только равнодушно кивнул головой, будто услышанное не имело важного значения. И лишь когда речь зашла о возврате Тильери обратно Нормандии, король казался раздосадованным: его губы скривила гневная гримаса, в полуприкрытых глазах мелькнула былая страсть. Но этот порыв быстро прошел и он равнодушно со всем согласился, наказав советникам проследить, чтобы мир был заключен как можно скорее.

А в Руане герцогиня вновь лежала в объятиях Вильгельма. Она прижималась к металлу его кольчуги, но, казалось, не чувствовала, как сталь царапает ее кожу. Матильда жадно спросила:

— Господин, вы отвоевали назад Тильери?

— Как и обещал, — ответил муж.

Женщину просто лихорадило, глаза, щеки, сердце пылали, губы требовали все новых ласк.

— Ах, Вильгельм, только ты достоин быть отцом моих сыновей! — нежно воскликнула она.

Он чуть отстранился от нее, потом крепко сжал в объятиях.

— Это ты насчет бюргерской крови, которая смешалась с твоей, графской?

В голосе герцога проскользнула жесткая нота, но если Матильда и вспомнила о нанесенном ему семь лет назад оскорблении, то лишь вскользь. Она вообще едва слушала, что говорит муж, снова и снова переживая его триумф.

— Ах, Сражающийся Герцог, если бы я была девушкой! — воскликнула она. — Ты бы достоин был взять меня в качестве награды!

Матильда воспламеняла мужа, прогоняя из его головы все мысли, кроме одной, — желания обладать ею. Он крепче прижал жену к груди и нежно прошептал:

— А если ты уже не девушка, то мне нельзя тебя взять, мое Стереженое Сердечко?

— Я вся твоя!..

Менее чем через год Нормандия избавилась от двух своих самых больших врагов. Король Генрих, слегший после подписания мира, с трудом протянул зиму и весну и вскоре, истерзанный скорбью, умер. Кончина Мартеля последовала на два месяца раньше смерти короля. Было похоже, что герцог Вильгельм лишил их жизненной силы.

Мартель разделил свое графство между двумя сыновьями.

— С той стороны нам больше нечего опасаться, — прокомментировал это событие Вильгельм.

Филипп, сын короля Генриха, унаследовал корону Франции, но поскольку он был еще ребенком, в завещании регентом был назначен Болдуин, граф Фландрский. Этим распоряжением король как бы компенсировал все совершенные им в жизни глупости. Невозможно было отыскать более подходящего, честного, проницательного человека, чтобы возложить на него бразды правления. Но вассалов Оверни и Вермандуа, Аквитании и Гаскони, Бургундии и Ангулема выбор короля привел в смятение.

Если бы Францией правил Болдуин, то Нормандия бы избавилась от своего последнего могущественного врага. Целых тринадцать лет герцог Вильгельм был вынужден защищаться: сначала от собственных мятежных баронов, потом от Франции и Анжуйца, наставивших на него копья. Но теперь, когда ему исполнилось тридцать два года, он был в безопасности. На востоке находился давший клятву верности Понтье, на западе Анжу было разделено между сыновьями Мартеля, на юге Францией правил мудрый граф, приходившийся Вильгельму тестем.