Та в ответ, как бы невзначай, упомянула имя своей сестры Эдгиты, королевы. Матильда удивленно приподняла свои тонко очерченные брови и мягко посочувствовала:

— Увы, как ее жаль, ведь она не подарила своему повелителю наследника!

Гундред разозлилась, что было вполне объяснимо.

— Может быть, в этом скорее виноват король, — резко возразила она.

Матильда улыбнулась, баюкая на коленях своего последнего ребенка, еще закутанного в пеленки. Улыбка выражала то ли вежливую заинтересованность, то ли некоторое недоверие. Гундред поняла, что лучше перевести беседу в более безопасное русло.

Зато по отношению к Эльфриде никакой подчеркнутой вежливости герцогине проявлять не пришлось. Едва девушка увидела младшего милорда Вильгельма, рыженького четырехлетнего бутуза, то бросилась на колени и протянула к нему свои нежные руки. Нельзя было найти более верной дороги к сердцу Матильды, она даже решила простить Эльфриде длинные золотые косы, по сравнению с которыми ее собственные локоны казались поблекшими.

— Вы любите детей? — спросила Матильда.

— О, конечно, как же иначе, мадам! — Эльфрида робко взглянула на хозяйку.

— Вижу, нам будет хорошо вместе, — решила герцогиня.

Будучи женщиной проницательной, она быстро поняла, что происходит между Эльфридой и Раулем. Матильда уже давно строила далеко идущие планы, как бы женить этого человека, но он так ловко увертывался, что вот уже несколько лет, как она прекратила всякие поиски достойной невесты для него. Но теперь ее зоркое око углядело множество проявлений чувства, возникшего между Раулем и саксонкой, и она не знала, радоваться ей или огорчаться. Матильда осторожненько выпытала у леди Гундред, какое приданое дают за девушку, — оно оказалось значительным, но, по мнению герцогини, не настолько велико, чтобы быть достойным невесты любимого фаворита герцога. Она выложила свои соображения мужу, который вытаращил глаза от изумления, поскольку сам до сих пор ничего еще не заметил. Убедившись, что Страж наконец начал интересоваться не только своим господином, Вильгельм расхохотался, предвкушая удовольствие понаблюдать за Раулем, попавшим в девичьи сети. Вопрос о приданом его не интересовал, но жена продолжала настаивать:

— Разрешить ей выйти замуж — это право эрла Гарольда, а захочет ли он увидеть ее мужем нормандца?

— Это станет моим правом, прежде чем дело дойдет до свадьбы, — ответил герцог. — Если она нравится Раулю, обещаю, что дам ей богатое приданое, бережливая ты моя женушка.

При ближайшей встрече с Эльфридой Вильгельм решил приглядеться к ней повнимательнее. Заметив устремленный на нее прямой взгляд, она не отвела глаз: девушка серьезная и открытая выглядит отважной — герцог решил при первой же возможности побеседовать с ней. Когда Вильгельм хотел, то мог выглядеть вполне безобидным, поэтому Эльфрида неожиданно обнаружила, что этот внушающий страх властелин на самом деле человек веселый и общительный. Позднее она призналась брату, что считает герцога и герцогиню самыми добрыми людьми на свете.

Эдгар был удивлен и несколько обеспокоен. Конечно, он видел, как Рауль относится к Эльфриде, и втайне надеялся, что сестра выйдет за него замуж, ведь это были самые близкие ему люди. Но его потрясло то, как восторженно девушка говорит о герцоге: в голове не укладывалось, как может человек, преданный эрлу Гарольду, испытывать хоть какие-то чувства к Вильгельму.

Что касается эрла, то он вел себя при нормандском дворе со свойственной ему непринужденностью. Гарольд обожал и соколиную, и обычную охоту, а поскольку он был человек веселый и к тому же мастерски обращался и с собаками, и с лошадьми, то бароны вмиг полюбили его. Эрл был горд и привык распоряжаться, но при этом никогда не ставил себя выше остальной компании, поэтому, куда бы он ни пошел, у него появлялись друзья. Всю свою жизнь Гарольд был прежде всего человеком, которого обожали мужчины, но при этом имел репутацию великолепного любовника. Говорили, что у него было множество возлюбленных, Эльфрик даже называл имя одной дамы, настолько красивой, что ее прозвали Лебединой Шейкой, утверждая, что она — любовница эрла. В настоящее время эта леди пребывала в Англии, ожидая возвращения своего знатного возлюбленного, в то время как он отдыхал в Руане, воспламеняя сердца нормандских дам мимолетно брошенным взглядом или внезапной улыбкой. Гарольд привлекал к себе женщин, как яркий свет манит порхающих мотыльков. В Руане было не менее десятка пар сердец, которые эрл с легкостью покорил бы, если бы того желал, но он удержался, легко обойдя обольстительные ловушки, и лишь одна женщина могла считать, что он стал ее рабом. Это была герцогиня собственной персоной.

Наблюдая за своей госпожой, Рауль преисполнился изумлением, смешанным с дурными предчувствиями. Матильда вовсе не старалась увлечь эрла. Правда, она стала старше, но все еще сохранила то магическое очарование, которое когда-то привлекло и теперь удерживало герцога. Сейчас ее колдовские глаза обратились на Гарольда. Рауль видел все это, и лоб его избороздили морщины удивления, смешанного с неодобрением. Он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы поверить, что в ее сердце есть место для кого-то еще, кроме мужа и любимых сыновей. Присмотревшись повнимательнее, Рауль заметил полное отсутствие любви в ее глазах, но зато в них таилась такая опасность, какой он не видел с того самого времени, когда она только собиралась покорить герцога.

Однажды вечером, перед ужином, он задержался на галерее, глядя вниз, в зал, где маленькими группами собирались придворные. Эрл Гарольд стоял возле кресла герцогини, и казалось, что между ними существует какая-то неуловимая связь. Рауль, нахмурившись, стоял и размышлял над увиденным. Вдруг позади послышались шаги, и к нему подошел герцог.

Вильгельм остановился рядом с фаворитом и взглянул вниз, в зал. Не отрывая глаз от группы, столпившейся у кресла Матильды, он спросил:

— Что ты на это скажешь, Рауль? Как понять, что представляет собой Гарольд?

Ответ последовал незамедлительно:

— Он не выставляет на обозрение свои мысли, очень храбр, это человек сильных страстей.

— Мне кажется, я его понял, — сказал Вильгельм. — Он более хитер, чем хотел бы казаться, сомнений нет, он — лидер и, вполне возможно, правитель. Этот человек еще не встречал равного по силам противника.

Герцог спокойно наблюдал, как Матильда улыбается прямо в лицо эрлу, казалось, его ничуть не волнует поведение жены, а ведь по своему характеру он терпеть не мог соперников: к его собственности никто другой не имел права и прикоснуться.

Рауль с удивлением заметил в глазах Вильгельма удовлетворение, что немедленно возбудило дремлющую подозрительность.

— Ваша милость, когда эрл отплывет в Англию? — спросил он сурово.

Вильгельм скривил губы.

— Разве похоже, что я разрешу Гарольду выскользнуть из моих рук? Наконец-то я получил его и ни за что не дам уйти.

Рауль разволновался.

— Но ведь он отдался на ваше милосердие! Доверившись вашему благородству!

— Друг мой, тот, кто лелеет такие амбиции, как Гарольд, не должен доверять никому, — заметил Вильгельм.

Рауль изумленно посмотрел на герцога и помрачнел.

— Ваша милость, когда вы распорядились освободить Гарольда из Понтье, Эдгар молил меня заверить его, что эрл не будет предан вторично. А сейчас, перед глазами Господа, вы даете мне повод думать, что он не без причин задался таким вопросом! — Он заметил какое-то подобие улыбки на губах Вильгельма и машинально схватил его за руку. — Сир, я был предан вам все эти годы, слепо следовал вашим распоряжениям, уверенный, что ваш путь никогда не приведет к бесчестью. Но сейчас вы изменили себе — взыгравшее честолюбие заставляет вас быть жестоким, забыть обо всем, кроме короны. Ваша светлость, мне страшно за вас, поэтому умоляю, если вы решили причинить зло Гарольду, поверившему в ваше благородство, то возьмите мой меч и переломите о свое колено, потому что тогда вы больше не повелитель ни мне, ни кому-то другому, верящему в рыцарское достоинство.

Герцог обернулся и некоторое время, задумавшись, изучал лицо Рауля, а потом сказал:

— О, Страж, ты будешь моим, пока не умру я или ты. Ни Гарольд, ни даже прекрасная Эльфрида не смогут отлучить тебя от меня.

Услышав эти слова, Рауль вздрогнул, но твердо ответил:

— Только вы сами можете сделать это.

— А я этого не сделаю. — Герцог постучал пальцем по руке фаворита. — Да отпусти же наконец. Неужели каждый прохожий должен видеть, что ты со мной так бесцеремонно обращаешься? Я буду заботиться о развлечениях Гарольда, как о своих собственных, но из Нормандии он не уедет. — Вильгельм дружески взял Рауля под руку и медленно повел по галерее. — Прошу, верь мне. Я ни в чем не стесняю эрла, он живет во дворце, как мой самый почетный гость, причем его развлекает моя жена, сам видел.

— Если вы ни в чем его не будете стеснять, он может ускакать на побережье, когда захочет.

— Он слишком умен для этого. Рядом с ним мои доверенные люди, и ему не уйти от их недремлющего ока. Эрл прекрасно понимает, что если сейчас я только прошу его остаться с нами, то впредь могу применить для того и силу. Думаешь, он глуп? Уверен, что нет. Гарольд даже не рискнет проверить свои подозрения, ведь только сумасшедший дразнит волка в его норе. Таким образом, я держу Гарольда на цепи, скрепленной его собственной подозрительностью.

Рауль не смог удержаться от усмешки.

— Вильгельм, неужели вы можете надуть меня этими гладкими речами? Что я, вас не знаю? Если Гарольд бросит все и представится возможность сбежать, разве его не схватят прежде, чем успеют закричать: «Ату его»?

— Я просто обязан буду так поступить, — спокойно ответил герцог, — но в мои намерения не входит открыто лишать саксонца свободы. Думаю, в этом и не будет необходимости.

Они подошли к комнате герцога, войдя в это небольшое душное помещение с узкими оконцами, прорезанными в толще каменных стен. Всюду висели гобелены, изображающие житие святых, посередине стоял стол и пара кресел. Герцог сел, облокотившись рукой о столешницу.

— Вильгельм, не стоило бы так поступать, — вернулся к прежней теме Рауль. — Гарольд пришел, не замышляя дурного, а его предали.

— Он пришел сознательно, зная, что я — его враг, не веря ничему, кроме того, может спастись от более серьезной опасности.

— Если эрл знал, что вы — его враг, то как же он решился отдаться в ваши руки? Он же мог предположить, что вы подсыплете ему яду в вино или подстроите какой-нибудь несчастный случай на охоте.

— Ну, спасибо, Рауль, хорошо же ты думаешь обо мне! А я-то решил, что не заработал репутацию человека, избавляющегося от своих врагов такими методами. Пойми, если Гарольд умрет в Нормандии, то весь христианский мир будет считать меня его убийцей. Разве тогда святая церковь поддержит мои притязания на английский престол? Да ни один человек! Нет, Гарольд прекрасно понимает, что ему не грозят ни яд, ни случайная стрела. Просто он не может от меня уйти.

— До коих же пор? Держать его здесь вечно?

— Нет, я не буду удерживать его вечно. Он только должен дать клятву поддержать мои притязания на английский трон. Как только она будет принесена, я тотчас отпущу его в Англию.

Рауль медленно добрел до окна и прислонился к холодному камню стены плечами. Его мрачный взгляд, казалось, так и сверлил герцога.

— Он не сделает этого.

— Еще как сделает.

— Пытками от такого, как эрл, клятву не вытянешь.

— Никаких пыток, никакого страха смерти. Но король не молод и может умереть, кто знает когда, сегодня, или завтра, или через год. Если Гарольда не будет в Англии к моменту погребения Эдварда, неужели там не найдется никого другого, жаждущего при возможности захватить корону? Например, этот никчемный кабан Тостиг или те, кто хочет усадить на трон ребенка Этелинга, там Эдвин и Моркер, сыновья Эльфрика, в жилах которых течет кровь Леофрика. Пусть только Гарольд получит известие, что здоровье короля ухудшилось, он не решится больше затягивать отъезд и даст клятву без всякого принуждения с моей стороны.

— А потом отречется от нее, сказав, что вы его вынудили. Что тут можно сделать?

— Если он нарушит договор, то перед всем миром станет клятвоотступником. В этом случае церковь будет за меня, а я с места не двинусь без благословения святого отца. Как только Папа объявит, что он на моей стороне, я смогу оставить Нормандию и никто не осмелится нарушить ее границы во время моего отсутствия.

Рауль молчал. Повернувшись к окну, он глядел на небо и проплывающие по нему облака. Перед ним открывалось будущее, которое не могло не пугать. Там манила и слава, а для Нормандца, наверное, — и блестящее будущее, не идущее в сравнение ни с какими, даже самыми смелыми мечтами, но прежде следовало окунуться в грязную коварную политику и пролить море крови.