Джорджетт Хейер - Роковой сон

Он уже хотел было уйти, но Эдгар остановил:

— Скажи, ты предан герцогу? Ты сам?

— До самой смерти! — искренне выдохнул Рауль. — А теперь позволь мне удалиться.

Казалось, гнев Эдгара угас на глазах.

— Не уходи, друг, я тебя понимаю. Эх, Рауль, на что можно надеяться и что такое дружба, если мы с тобой рассоримся из-за всего этого? — Он коснулся было руки друга, но тут же безвольно опустил ее. — Между нами обнаженный меч, но я все равно счастлив, что мы вместе сражались в Бретани. — Сакс опустил голову, задумавшись, но тут же поднял снова. — Мы оба связаны обязательствами по отношению к нашим лордам, но когда я думаю о том, что было в прошлом — наша дружба и все эти маленькие радости, — я слышу, как некий голос в моем сердце кричит, не слушая призывов быть преданным своему долгу: «Боже, сделай так, чтобы у меня не было господина!»

— О Боже, и в моем сердце творится то же самое! — вскричал Рауль с горькой усмешкой, протягивая Эдгару руку. — Несмотря на меч…

Тот пожал ее. Казалось, ему трудно было говорить, но наконец он все же вымолвил:

— Ты должен был ехать с нами в Англию. Но теперь… этого не случится, Рауль! Я так хотел проводить тебя к супружеской постели, но вчерашний день положил конец нашим мечтам и всему тому, чем мы оба так дорожили.

— Понимаю, — ответил Рауль, — позволь, однако, мне хотя бы лелеять надежду, Эдгар… — Он замолчал, пожимая другу руку. — Нет, я не могу этого сказать… Я должен увидеть ее еще раз. Когда вы отплываете? Как можно скорее? — Он неуверенно усмехнулся. — Господи, Боже мой! Как будет пусто без тебя в Руане!

Они отправились из Байе утром. Эрл скакал рядом с герцогом, будто ничего и не произошло накануне. Никто не вспоминал о клятве, но по прибытии в Руан заговорили о его помолвке — невеселом событии в жизни маленькой Аделы. Она не доставала и до локтя своего жениха и разрывалась между гордостью, оттого что у нее будет такой муж, и благоговейным страхом перед ним. Гарольд всегда легко находил общий язык с детьми, он взял ее на руки и поцеловал в щечку. И память о его улыбке осталась в ее сердце на всю ее жизнь.

Больше в Нормандии ему делать было нечего. На следующий день после обручения эрл направился к побережью, в его свите ехал и Рауль, стараясь держаться поближе к палантину Эльфриды.

Они уже простились. Девушка, рыдая, как малое дитя, еще была в его объятиях, а он гладил ее волосы и шептал ободряюще вселяющие надежду слова:

— Я приеду, чтобы просить твоей руки, жди меня и верь! Это будет скоро. И под видом кого бы я ни прибыл, помни, что я люблю тебя и жизнь бы отдал, чтобы разделить твои страдания! Помни об этом всегда, моя любовь!

Она обещала, удивляясь и пытаясь по выражению его лица понять смысл его слов.

Рауль продолжал:

— Больше я ничего не могу добавить к сказанному. Только помни! И хотя будущее принесет и боль и печаль, помни одно: и Эдгар, и я — мы оба связаны узами, которые невозможно разорвать.

— Но я боюсь! — воскликнула девушка. — Какая печаль от этого ужасного расставания! Какая боль! О Рауль!

— Возблагодарим Господа, если не будет никакой иной печали! Но помни, сердце мое, если случится так, что я смогу добиться тебя только мечом, смертью клянусь, так я и сделаю!

Отступать некуда.

Речь Вильгельма Завоевателя

Вскоре после отъезда Гарольда в Руан прибыли гости из Англии — Тостиг, эрл Нортумбрии, вместе с женой и детьми, преисполненный мрачного озлобления. В пересказанной им истории соседствовали предательство, ненависть и отсутствие братских чувств. Концы с концами связать было трудно, ясно было одно: последние дни его правления были ознаменованы такой жестокостью, что подданные, как один, восстали и призвали на помощь Моркера, сына Эльфгара, причем их поддержал и эрл Гарольд. С этого места рассказ становился совсем уж нечленораздельным…

Герцог Вильгельм, иронически посмотрев на гостя, не пожелал тратить на него времени. Юдит же, запершись наедине с сестрой, высказалась более внятно.

Она располнела, в каштановых волосах пробивалась седина. Обладая спокойным характером, она большую часть времени проводила в праздности, поедая в непомерных количествах засахаренные сливы, а выходки мужа, как, впрочем, и все остальное на свете, не волновали ее. Юдит, лениво оглядев Матильду, заметила:

— Ах, моя дорогая, смотрю, ты все еще такая изящная! Кстати, ты родила мужу семерых или восьмерых?

— Восьмерых, трое из них сыновья, — гордо ответила Матильда.

— Они очень похожи на него. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как Сражающийся Герцог ворвался в наш будуар в Лилле и отстегал тебя?

Матильду давно уже не смущала та давняя история.

— Ровно столько же, сколько прошло с тех пор, как я уложила тебя в постель Тостига.

Юдит доела очередную засахаренную сливу и тщательно облизала пальцы.

— Да, воспоминание не из приятных. Тогда он был дураком, а сейчас стал просто зверем. — Она зевнула. — Отправившись в изгнание, Гарольда не победишь. А во всем виновата это тощая кошка, Эдгита.

— Королева? — Матильда оторвалась от своего шитья.

— Они с Тостигом сговорились в прошлом году покончить с Госпатриком. Король тогда ничего на это не сказал, но тут твой муж отпустил Гарольда; замечу, кстати, что последствия этого необдуманного поступка он вскоре почувствует — и с Тостигом было покончено в течение месяца после возвращения эрла. — Казалось, женщина задумалась. — Мой муж строит грандиозные планы, как и все они, сыновья Годвинсона, но, боюсь, ему не удастся воплотить их в жизнь, не тот он человек. Больше я ничего не скажу.

Герцогиня подумала о своем муже, так непохожем на мужа сестры, и про себя улыбнулась. Удобно развалившись на постели, Юдит наблюдала за ней сонными глазами.

— Понимаю, кролик, о чем ты думаешь! Что твой выбор более правильный, нежели мой. Не отрицаю! Герцог Вильгельм в мужья годится. Но помню также, он даже слова мне не сказал, когда пришел за тобой, так сказать, поухаживать по-своему…

Несколько недель эрл Тостиг провел в Руане, выставляя напоказ свои обиды, а на Рождество отправился во Фландрию. Сестры с чувством расцеловали друг друга на прощанье, но прежней близости между ними уже не было, у каждой появились свои тайны и ни та, ни другая не сожалели, что видятся, наверное, в последний раз.

Праздники прошли спокойно. Рауль отправился домой навестить отца, вспоминая по дороге, как частенько он проделывал этот путь когда-то вместе с Эдгаром. Шевалье пришпорил коня, чтобы передохнуть, но все равно рядом неотступно скакал призрак друга и, казалось, даже слышались звуки его любимой песни.

Дома Юбер забросал его расспросами об Эдгаре и удивился, услышав, что тот покинул Нормандию, отправившись домой в Англию. Память у старика пошаливала, но он не любил в этом признаваться, неожиданно спросил:

— А у него была сестра?.. — и, будучи очень довольным, что смог вспомнить такое, порылся в памяти, торжествующе воскликнув: — Эльфрида!

Рауль вздрогнул, услышав это имя, произнесенное после долгих месяцев молчания. Он уже привык к мысли, что она существует лишь в его мечтах; впалые щеки рыцаря залил яркий румянец, и он ответил:

— Да, у Эдгара есть сестра.

— Никогда ее не видел, — пожалел Юбер, — но самого сакса хорошо помню и люблю его. Что погнало его в Англию?

— Отец, он же сакс, — напомнил Рауль.

— Слышал, слышал, — съязвил старик, — но он так долго жил среди нас… достаточно долго, чтобы сделать своим домом Нормандию. Он вернется?

Рауль с сомнением покачал головой и отвернулся к очагу, склонившись над ярким пламенем, чтобы отец не мог видеть выражение его лица.

— Жаль, — заметил Юбер.

Он впал в молчаливое созерцание и долго сидел так, глядя на огонь, будто воскрешая картины былого, потом улыбнулся чему-то, склонил голову и впал в легкую дрему. А когда проснулся, то уже не вспоминал Эдгара, зато хорошо помнил, что предстоял ужин.

В Руане герцог проводил Рождество в веселье, молитвах и охоте. Милорд Роберт пристроил мешочек с мукой на полуоткрытой двери своего грузного двоюродного деда Вальтера, а когда «ловушка» сработала и в этом обвинили шута, наследник решил, что день прожит не зря.

После праздников настали жестокие холода, вода в дворцовых рвах замерзла, снег покрыл свинцовые крыши. Мужчины выходили на улицу в подбитых мехом плащах, а сыновья герцога устроили во внутреннем дворе ледовую дорожку, что оказалось даже более увлекательным развлечением, чем они предполагали, потому что не менее трех взрослых, нечаянно на нее наступив, шлепнулись и еле поднялись.

Холод, который заставлял иных подолгу сидеть у огня, казалось, только питает энергию герцога. Иногда он целые дни проводил на охоте, и в лесах не переставая слышались рожки его егерей, поднимающих дичь. Закаленные, крепкие дворяне сопутствовали ему в этих вылазках, но было замечено, что самый преданный друг держится в стороне от других. Обычно шевалье д'Аркур плотно кутался в алый плащ, дрожа на сильном ветру, и молил Бога, чтобы герцог разрешил ему удалиться.

— Рауль не в духе, потому что расстался со своей прекрасной девой, — однажды лукаво заметил Гранмениль.

Ответом ему послужил холодный как лед, прямой взгляд шевалье. Правда, содержащаяся в словах придворного, не делала ее более сладкой для него.

Если Рауль и объяснял свое нежелание участвовать в охоте отвращением к холодной погоде, то в этом своем неприятии был не одинок. Однажды под Новый год герцог поплыл на лодке через Сену в Квевильский лес, чтобы поохотиться на оленя, причем на сей раз из всей компании только он единственный не дрожал от холода. Оголенные ветки деревьев были покрыты инеем, земля замерзла и поскрипывала под ногами, в чистом воздухе от дыхания людей появлялись облачка пара. Охотники постукивали ногами, чтобы разогнать по жилам кровь. Гранмениль, согревая дыханием закоченевшие пальцы, заявил:

— Это погода не для охоты!

В этот день герцог убил двенадцатилетнего оленя. Он будто не чувствовал холода, щеки его полыхали румянцем, а мантия была сброшена, чтобы освободить руки. Егеря гнали еще одного зверя, Ральф де Тоени попытался пристроить стрелу в луке, но со смехом заявил, что пальцы его не слушаются. Вильгельм де Варенн выстрелил и промахнулся. Герцог вытащил стрелу и стал прицеливаться.

В этот момент и появился гонец из Руана, который подбежал к герцогу и опустился перед ним на колени, не дав тому даже пустить стрелу. Его кожаная туника и сапоги с выступившими пятнами соли на них свидетельствовали о том, что он прибыл издалека и очень спешил.

— Лорд, — обратился он к герцогу, — мне приказано разыскать вас здесь!

Герцог недовольно опустил лук, повернулся и насупленно посмотрел на гонца. Сердитое слово уже было готово сорваться с языка, но что-то удержало его. Вильгельм передал лук слуге и подал знак приближенным отойти подальше.

— Говори! Какие новости ты привез из Англии?

— Лорд, король Эдвард мертв и похоронен на Крещение, все церемонии погребения уже закончены. Коронован Гарольд Годвинсон.

— Коронован! — Герцог побледнел. — Это правда?

— Да, господин. Он был помазан архиепископом Стигандом, который не имел права этого делать. В Англии сейчас правит Гарольд. — Гонец замолчал, не осмеливаясь продолжать.

— Выкладывай, что еще случилось? — приказал герцог.

— Лорд, Гарольд взял в жены Эльдгиту, вдову Гриффида и дочь эрла Эльфгара, — пробормотал гонец.

Герцог сжал кулаки, будто хотел кого-то ударить. Он вернулся к ожидавшим его в тревоге охотникам. Не промолвив ни слова, Вильгельм грубо выдернул из рук пажа свою мантию и набросил ее на плечи. Так же молча, что всех пугало гораздо сильнее, нежели вспышки гнева, он быстро пошел к реке.

Этот безмолвный уход был настолько непонятен, что охотники не знали, что и подумать. Хью де Гранмениль тупо уставился на де Тоени, а Варенн тихо удивился:

— Что же произошло? Никогда не видел нашего герцога таким. Давайте поедем за ним следом, но, чур, ничего не спрашивать.

Бароны отдали оруженосцам свои луки и в полной тишине последовали за своим господином к реке. Они видели, насколько он был мрачен и как нервно теребит мантию, но никто не решился задать прямой вопрос. На берегу их ждала лодка, Вильгельм ступил в нее, не обращая внимания на опасный крен, и пристроился на корме, не говоря ни слова и не обращая внимания на свиту. Он глядел на другой берег, машинально теребя складки одежды. Гранмениль, искоса следивший за ним, заметил, как уголки губ Вильгельма исказились гримасой, и предостерегающе махнул де Тоени. Такую же гримасу они впервые увидели, когда он два года назад, в припадке жестокого гнева, прогнал обоих. Поэтому, вздрогнув, де Тоени приложил к губам палец, призывая к молчанию. Сегодня они были ни в чем не виноваты, но чувствовали признаки надвигающегося, готового разразиться гнева своего господина и боялись его.