Правда, у него не оставалось времени долго заниматься небесными проблемами. На верфях строились корабли, леса звенели от мощных ударов топоров дровосеков, огромные поваленные деревья везли к побережью на телегах, в которые впрягали мощных быков. И тут, у моря, над ними начинали колдовать корабельные плотники. Оружейники тем временем ковали мечи и наконечники для копий, кожевники шили туники для лучников.

Герцог послал письма во Францию, сообщив о своих намерениях, и сделал мудрому регенту кое-какие предложения. Граф Болдуин внимательно прочитал их и передал жене:

— Вполне возможно, мадам, ваша дочь будет носить королевскую корону, — только и сказал он.

Графиня вскрикнула от неожиданности и жадно ухватилась за депешу.

— Он высоко метит, этот внук кожевника! А что с Тостигом и моей второй дочерью? Душой клянусь, Матильда всегда была хитрой скрытной маленькой кошечкой! Ведь ни словом не обмолвилась, когда Юдит в последний раз была в Руане!

Граф взял у нее письмо и запер его в шкатулку.

— Признаюсь вам честно, мадам, если я и должен поддержать одного из своих зятьев, то это будет не Тостиг, — сухо сказал он. — Нет сомнений, Франция не должна в этом участвовать. Будьте спокойны, сын Вильгельм, мы не нарушим границы, пока вы будете отсутствовать, но иной помощи от нас не ждите. — Он рассеянно погладил свою бороду. — Хотя сам не знаю… Впрочем, если кто-либо выразит желание пойти с Нормандцем в Англию, надеясь на богатую добычу, я возражать не буду. У Франции и так слишком много хлопот с этими вечно голодными господами, пусть развлекаются на стороне.

Оказалось, что многие «голодные господа» и в самом деле хотят попытать счастья в Англии. Герцог повсюду рассылал письма с обещаниями земель, денег и титулов любому, кто пойдет с ним. Рауль с ужасом наблюдал, как летит в разные концы света эта опасная корреспонденция. Он попытался вмешаться, но герцог никого не желал слушать.

Подобные предложения возымели свое действие и собрали под знамена Вильгельма всю шваль Европы, всех ее авантюристов. Жаждущие приключений приезжали из Бургундии, Лотарингии и Пьемонта, щеголяя заплатами на поношенных штанах. Рыцари Аквитании и Пуату, напротив, являлись великолепно одетыми, а мелкие правители даже брали с собой подданных: они были готовы рискнуть жизнью в обмен на возможность ухватить владения в Англии. Юстас аль Грено, граф Булонский, над которым когда-то посмеялись в Дувре, прислал известие, что сам поведет отряд. Ален Фержан, кузен графа Конана, поклялся собрать войско в Бретани. Из Фландрии прислал осторожное письмо шурин герцога, интересуясь, на какое вознаграждение за услуги он может рассчитывать, если решится рискнуть своей драгоценной персоной.

Его письмо застало Вильгельма в Руане. Тот сидел в своих покоях, а два писца строчили под его диктовку, множа груду писем на столе. Герцог прервался, чтобы изучить план корабля «Мора», который строила ему в подарок герцогиня. Кораблестроитель почтительно ожидал рядом. Снаружи, у входа, двое мрачных людей сидели над списком материалов, которые жаждали представить герцогу, а старший плотник размышлял, одобрит ли господин заказанные проекты деревянных крепостей.

Вильгельм вскрыл пакет от Болдуина-младшего и пробежал глазами содержание послания. Отрывисто рассмеявшись, он скомкал лист в руках.

— Подайте пергамент! Нужен хороший свиток! — приказал он и окунул перо в чернильницу. — Рауль, ты где? Скатай-ка этот лист и поставь на него печать. На этот раз моя шутка, уверен, придется тебе по душе. Прочитай письмо молодого Болдуина и все поймешь сам.

Он начал писать что-то на небольшом листке.

— Но на пергаменте еще ничего нет, — осторожно напомнил один из писцов.

— И не надо, глупец! Рауль, ты уже закончил? Оберни теперь этот стишок вокруг свитка и отправь поскорее моему благородному родственнику.

Передав листок Раулю, герцог вернулся к планам корабля.

Шевалье прочитал стихи и расхохотался. Герцог написал всего две строчки:


Любезный брат мой в Англии найдет,

Что на себе пергамент сей несет.


— Прекрасный ответ, — одобрил Рауль и обернул листок вокруг свитка. — Хотел бы я, чтобы вы так отвечали всем остальным подобным типам.

Но герцог ничего не ответил, и шевалье с тяжелым сердцем продолжал наблюдать за его работой. «Немногие правители заработали громкие имена своими справедливыми деяниями, — размышлял он. — Про герцога говорили, что он неподкупен и судит о человеке только по его делам. Барон и раб равно могли рассчитывать на его правосудие, а непокорных ждала быстрая расправа. Но сейчас всепоглощающая мечта получить королевский престол делала его все более равнодушным, почти черствым к людям. Нападение нормандской армии на Англию уже сама по себе достаточно скверная авантюра, — думал Рауль, — но напустить на эту землю орду иностранной швали, которой движет отнюдь не рыцарская преданность, а исключительно надежда на грабеж, означает на века покрыть себя несмываемым позором».

Несколько позже он излил душу Жильберу д'Офей:

— Неуправляемые, прожорливые, как свиньи, копающиеся в земле в поисках трюфелей… О Боже! Что за армию мы собрали!

Друг успокаивающе заметил:

— Я понимаю тебя, но надеюсь, хорошая нормандская кровь превратит этот сброд в настоящих солдат.

— Скажешь тоже, «понимаю», — усмехнулся Рауль. — Ты даже не понимаешь, что Вильгельм не сможет держать этих оборванцев в руках, едва только перед ними замаячит перспектива грабежа.

— Знаешь, такое мне тоже не по нраву, — спокойно согласился Жильбер, — но я предан Нормандцу и считаю, что, согласно моей клятве верности, обязан за него сражаться, будь то здесь или за границей. Что ж до тебя, — он серьезно посмотрел на друга, — то ты связан с ним лишь дружескими узами и, наверное, поэтому можешь себе позволить ненавидеть затеянное. — Он наморщил лоб, пытаясь поточнее выразить свои мысли. — Ты тревожишься о Вильгельме, не так ли? Знаешь, я его подданный, но никогда не был ему другом и иногда завидовал тебе, но потом решил, что твой путь ох как нелегок. Знаешь, Рауль, с таким человеком, как Вильгельм, наверное, лучше не дружить.

— Приятель, а знаешь ли, то, что ты сказал, попахивает изменой, — развеселился Рауль.

— Нет, это не измена, а просто правда. Что хорошего от такой дружбы? Какое удовольствие? Считаю, никакого! Вильгельм думает о завоеваниях и королевствах, а не о тебе в частности, да и ни о ком другом.

Рауль бросил на него быстрый взгляд и тут же отвел глаза в сторону.

— Я с тобой согласен и всегда об этом знал, и в его дружбе ничего для себя никогда не искал. Вильгельм держится в стороне ото всех, но много лет назад, когда мы с ним были еще мальчишками, я стал ему служить, веря, что он принесет Нормандии мир и мощь. Я поверил в него, а дружба… она пришла позднее.

— Он действительно принес Нормандии и мир, и мощь.

— Да, и то, и другое. Никто никогда не сделал более, чем он, для нашей страны. Ему можно вручить и тело, и душу, не боясь, что тебя предадут.

— Ты все еще так считаешь, Рауль?

— И буду так думать всегда, — спокойно ответил тот.

Жильбер в сомнении покачал головой.

— Я думал, что его захватнические притязания изменили ваши отношения.

— Ошибаешься! Я знаю его настолько хорошо, насколько вообще может знать человек человека. Конечно, он хочет заполучить корону, но за этим скрывается и нечто иное. Теперь понимаешь, какой я дурак, если, зная обо всем, еще и огорчаюсь тому, что он собирает в свою армию всякую шваль.

Жильбер взглянул на друга с любопытством.

— Знаешь, я часто задумывался, что же заставляет тебя безраздельно отдавать ему свое сердце?

В серых глазах промелькнула улыбка.

— О, да ты читаешь то, что у меня на сердце! Нет, Жильбер, Вильгельм с такой нежной материей дел не имеет. В молодые годы я перед ним просто преклонялся, мальчишкам такие вещи, сам знаешь, необходимы, но не могут длиться вечно. Поклонение сменилось уважением, чувством глубоким и более прочным. Да… а потом пришла дружба, может быть, конечно, несколько странная, но все еще… Ну да ладно, хватит об этом! — Он встал, направляясь к выходу. — А сердце предлагают только в обмен на сердце. По крайней мере, мое не покинет меня иным способом.

— Но… Рауль, какие странные вещи ты говоришь, не знаю, что и думать… Уверен, что если он и способен кого-то любить, так это прежде всего тебя.

— Эх! — вздохнул шевалье, собираясь уходить и меланхолично изучая щеколду на двери. — Я бы скорее сказал так: он любит меня настолько, насколько может вообще любить какого-то другого человека. Это все потому, дружище Жильбер, что… — Он замолчал и широко улыбнулся. — Так уж оно есть.

Дверь за Раулем закрылась.

Все лето в Нормандии кипела бурная деятельность, а разговоры велись только о намечаемом походе. Флот, состоящий почти из семисот маленьких и больших судов, был пришвартован в устье реки Див. Армия разрослась до огромных размеров, и если в ней и состояли тысячи иностранцев, то тем не менее две трети составляли нормандцы, поэтому, как бы искатели приключений ни собирались вести себя в Англии, в Нормандии они подчинялись строгим порядкам, исключающим разбой или набеги на селения.

В начале августа герцог получил вести из Норвегии, которых давно ждал. Тостиг и Гарольд Хардрада собирались отплыть на север Англии в середине сентября. Они намеревались отобрать у Моркера Нортумбрию и потом пойти на юг, к Лондону, со всеми теми англичанами, которые присоединятся во время похода к их войскам.

— Вы послужите мне еще более плодотворно, чем я полагал, дружище Тостиг, — обрадовался герцог. — Гарольд, насколько я его успел узнать, немедленно двинется на север, чтобы разбить вашу армию…

Через четыре дня, двенадцатого августа, герцог выехал из Руана к Диву. Там собрались двенадцать тысяч вооруженных всадников, двадцать тысяч пеших воинов, а в устье реки прилив чуть покачивал сотни судов, стоящих на якорях, главным среди них была «Мора». Алые паруса свисали с ее мачт, а на носу красовалась деревянная скульптура амура, собирающегося выпустить стрелу. Судно было построено очень добротно и красиво, проконопачено волосом, позолочено, а на корме у него располагалась каюта, освещаемая серебряными лампами. Вход в нее прикрывали тканые занавеси.

Около «Моры» стояли на якоре суда Мортена, числом сто двадцать штук, на двадцать больше, чем построил Одо. Граф Эвре дал восемьдесят прекрасно оборудованных кораблей, граф Ю — шестьдесят.

Герцогиня с милордом Робертом сопровождали герцога. Наследник чрезвычайно важничал, потому что его имя вместе с именем матери было внесено в указ Вильгельма о назначении регентов на время его отсутствия. Правда, юноше более всего хотелось выступить вместе с армией. И даже когда он побывал в военном лагере, налюбовался блеском солнца на стали, а потом взошел на борт «Моры», это желание не пропало и настолько окрепло, что он осмелился все выложить отцу.

Герцог в ответ только покачал головой. Он все объяснил ему, но мальчик был в полном отчаянии:

— Мне четырнадцать лет и я уже не ребенок, милорд. Я имею право пойти на войну, — требовал он, угрюмо глядя на отца.

Вильгельм снова посмотрел на сына, такая настойчивость в нем ему даже нравилась. Стоящая позади Матильда испугалась, что разрешение будет получено.

— Успокойся, жена! — улыбнулся ей герцог. — А ты, сын мой, еще слишком молод для такого похода, к тому же помни, что ты — мой наследник. Если я не вернусь, ты должен стать герцогом Нормандии.

— Ой, что ты говоришь, Вильгельм! — Герцогиня побледнела.

Отец подал Роберту знак, что вопрос решен и он может удалиться.

— Что, дорогая, боишься? — взглянул он на Матильду.

— Почему ты так говоришь? — Она подошла совсем близко и положила обе руки ему на грудь. — Ты победишь, ты ведь всегда побеждал, муж мой!

— Неужели я в этом не уверен? — будто спрашивал он себя, пытаясь беспристрастно оценить, что чувствует в эти мгновения.

Вильгельм обнял жену, но мысли его были на сей раз далеко от нее.

Женщину охватила нервная дрожь, никогда прежде мужа не мучили подобные сомнения.

— Вы не уверены, ваша милость? Вы? — Она легонько потрясла его за плечо.

Вильгельм взглянул на Матильду.

— Знаю, любимая, это будет самая жестокая моя битва. Я рискую всем: жизнью, состоянием, процветанием моей страны. — Его брови нахмурились. — Но я не сомневаюсь. Мне была предсказана победа.

Матильда встрепенулась.

— Кем предсказана?

— Моей матерью. Когда она еще носила меня во чреве и подошло время рожать, ей приснился странный сон, будто из лона ее выросло могучее дерево, и ветвями своими протянулось к Нормандии, Англии… Теперь мне понятно: деревом тем был я.