Нормандские военачальники попытались остановить стремительное отступление пехоты и снова выстроить ее в боевой порядок, отведя в задние ряды. По шеренгам всадников пронеслась команда, и нормандцы снова пошли в бой.

Одинокий воин вырвался на коне вперед и запел во весь голос песнь о Роланде, подбрасывая меч в воздух и ловя его на лету. Это был Тейлифер, обладатель прекрасного голоса. Его громогласное: «Ахой!» слилось с ревом рыцарей, выкрикивающих хорошо знакомый припев. Певец в последний раз поймал свой меч, ухватил его покрепче и послал коня прямо на изгородь надо рвом. Она не выдержала напора и сломалась, а Тейлифер рубил наотмашь врага, наперекор всему заканчивая песню. Вокруг него мелькали мечи, песня вдруг оборвалась, и он упал, сраженный дюжиной ран.

Последовавшие за ним рыцари и бароны дружно бросились на изгородь. Кони проваливались в ров. Боевой клич нормандцев «Тури!» смешался с ревом саксов «Прочь! Прочь!». На правом фланге дерзко атаковал Роберт де Бомон, ближе к центру — лорд Мулен ла Марш, он сражался настолько яростно, что люди потом прозвали его Вильгельмом Вепрем.

На передовой линии развевались золотые львы Нормандца. Тустен все время был рядом с герцогом, отчаянно удерживая древко знамени. Мортен сражался рядом с братом, ни секиры впереди, ни напор всадников позади не могли оттеснить его от Вильгельма, но вдруг страшный удар, предназначенный ему самому, снес голову коня под ним. Животное упало, всадник, невредимый, вскочил на ноги. Рауль закричал: «Бери моего! Скорее!» и, каким-то чудом выбравшись из самой жестокой свары, соскользнул со спины жеребца, успев передать поводья Мортену, который кивком поблагодарил и взлетел в седло. Один из воинов Рауля тут же пробился к нему и сунул в руки поводья: «Вот конь, милорд!»

— Молодец, парень, выбирайся-ка сам побыстрее отсюда! — выкрикнул шевалье.

Он пришпорил жеребца и снова ринулся в самую гущу битвы.

По рядам пронесся ропот. На левом фланге дрогнули бретонцы и воины из Мансо, которых вел Ален Фержан. Им противостоял лишь отряд ополчения, но мирные люди были так смелы от переполнявшей их ненависти, что яростные удары обращали кровь в жилах бретонцев в воду и заставляли нападающих в панике отступить. Командиры орали на них и пытались повернуть назад, нанося по их коням удары мечом плашмя, но ураган метательных топоров и камней, запущенных из пращей, довершил начатое. Все левое крыло отступило в беспорядке вниз по склону, сметая на пути собственную пехоту, которая успела снова выстроиться в боевой порядок.

— Сеньор, бретонцев разбили! — Рауль пытался пробиться поближе к Вильгельму. — Бога ради, скорее назад!

И центр, и правый фланг тоже начали отступать в страхе перед саксонскими секирами. Герцог отдал приказ отходить и поскакал вниз по склону, стремясь занять такую позицию, которая позволила бы ему охватить взглядом всю линию боя. Всадники отступали организованно, только коня Тустена убило копьем, попавшим ему в шею, и воины, как ни изворачивались, но перестали видеть золотых львов. По рядам пронесся слух, что герцога убили, и над полем боя пронесся звук, похожий на пронзительный стон. Войско охватило смятение.

— Да жив он, жив! — закричал что было мочи Жильбер д'Офей.

Герцог сбросил шлем, чтобы подтвердить это перед строем, и пронесся вдоль шеренг, призывая:

— Смотрите, я жив и, с Божьей помощью, победа будет за нами!

Около уха Вильгельма просвистел дротик, Фицосборн ухватил поводья его жеребца и потянул за собой вниз по склону, пытаясь отыскать в этом аду безопасное место.

Кто-то дал Тустену нового коня, и львы снова затрепетали в вышине. У многих отлегло от сердца.

А тем временем смятение охватило в тылу тех, кто был ответствен за смену лошадей и доспехов: увидев поражение левого крыла войска, они бросились отступать. За ними помчался белый жеребец, на котором сидел епископ Одо в развевающемся белом стихаре.

— Немедленно остановитесь! — загремел он. — Мы победим!

Одо махнул палицей в сторону своих воинов, приказывая:

— Задержите этот сброд, пусть не мешает!

На левом фланге назревали иные события. Английские ополченцы, увидев, что враг в панике бежит, покинули свои укрепления и беспорядочной толпой, издавая победные крики, стали преследовать отступающих.

Увидев это, герцог бросил вперед кавалерию. Рыцари под предводительством Котантена и Вильгельма, лорда Мойона, нанесли фланговый удар по фирду, давя и топча лошадьми крестьян. Те, плохо вооруженные, не защищенные кольчугами, были почти все до единого искромсаны в клочья. Бретонцы прекратили отступление и, приведя свои ряды в относительный порядок, снова стали подниматься по склону холма, чтобы завершить разгром. Таким образом была уничтожена большая часть правого крыла англичан. Нормандские всадники покинули вражеское поле мертвых и поскакали на свои прежние позиции в центре.

Наступила столь необходимая маленькая передышка, пока бретонцы переформировывали свои ряды: кто потерял коней в первой атаке, садились на свежих, приведенных оруженосцами. Нормандцы тоже понесли значительные потери. Были убиты Вильгельм Вьепон, Рауль, сын Тессона, и многие другие; их тела остались лежать на склоне холма. Жильбера Аркура ранило в бедро, но он плотно обмотал ногу шарфом и собирался биться дальше. Гнедой жеребец Юдаса остановился рядом с Раулем.

— Головой клянусь, это настоящий бой, смотри, сколько крови! Надеюсь, ты уже достаточно взрослый, чтобы к ней привыкнуть?

— Никто из живых не видел еще такой жестокой битвы. — Рауль дрожащими руками обтер окровавленный меч, его щеки тоже были перепачканы, на доспехах красовалась глубокая вмятина от удара.

По шеренгам проскакали гонцы, протрубили сигнал к началу второй атаки, и рыцари снова начали двигаться вверх по холму. Защитная изгородь, ранее во многих местах проломанная и покосившаяся, теперь была просто сметена, но всадников за ней встретила стена щитов. Бой шел с переменным успехом, ров заполняли отрубленные конечности, разбитые шлемы, изуродованные до неузнаваемости тела бретонцев и саксов. То здесь, то там сакс падал мертвым среди нормандцев, но стена щитов казалась непробиваемой, а секиры по-прежнему безжалостно рубили.

Из переднего ряда один сакс бросился прямо на герцога и изо всех сил ударил секирой его огромного испанского коня. Животное в агонии рухнуло, но герцог, целый и невредимый, вскочив на ноги и сжимая свою булаву, нанес нападавшему удар такой силы, что размозжил его бронзовый шлем и свалил на землю. Перед Вильгельмом мелькнуло на мгновение удивительно красивое лицо, напоминавшее своими чертами лицо эрла Гарольда. Раздался похожий на рыдание, полный муки вопль: «Гирт! Гирт!», и из шеренг саксов вырвался юноша, бросившись к упавшему. На него тотчас наехал рыцарь с кличем: «Сен-Марк! Сен-Марк!» и тут же был разрублен надвое ударом секиры. В какой-то миг Рауль увидел, как молодой сакс героически защищает тело Гирта, но скоро и он пал под копыта коней окруживших его нормандцев.

Из сотен саксонских глоток вырвался яростный вопль:

— Гирт и Леофин! Оба убиты! Прочь, нормандские мясники! Прочь!

Герцог поскользнулся на залитых кровью останках своего коня и ухватился за поводья лошади рыцаря из Мена, оказавшегося рядом и попытавшегося оттолкнуть руку Вильгельма с криком:

— Отпусти мои поводья! Дай проехать!

Но мышцы его рук стали просто железными, и он принудил напирающего жеребца остановиться.

— Клянусь величием Господа, ведь я твой сюзерен! Слезай с коня! Я — Нормандец!

— Каждый за себя! Не слезу! — неустрашимо отвечал рыцарь.

Внезапно в глазах герцога загорелся гнев.

— Ах ты, пес!

Он схватил рыцаря за пояс и, словно перышко, выбросил из седла. Рыцарь упал, а герцог вскочил на коня и стал пробиваться вперед.

Перед ним на знамени Вильгельма Мале затрепетала фантастическая птица, вдали раздавался яростный боевой клич «Тури!» людей лорда Сангели. Рядом кто-то призывал Сен-Обера, своего святого покровителя. А над всеми криками господствовал громкий голос лорда Лонгевиля: «Жиффар! Жиффар!» Старик Вальтер, пеший, бился врукопашную с тремя саксонскими воинами, его с трудом сбили с ног, и он упал, в последний раз выкрикнув боевой клич.

Герцог ухитрился проложить себе путь в этом столпотворении и напал на убивших лорда Лонгевиля.

— Вставай, вставай, Вальтер, я с тобой! — взывал он.

Его булава обрушилась на деревянный шлем одного из саксонцев, мозги брызнули на землю. Конь герцога хрипел и вставал на дыбы, но им управляла твердая рука. Остальные саксонцы в страхе разбежались, и Жиффар с трудом поднялся.

— Садись позади, ты, старый боевой пес! — скомандовал герцог, перекрикивая шум боя.

— Ни за что, пока рука может держать копье! — возразил Жиффар, и, схватив поводья мчавшегося мимо коня без всадника, взгромоздился на седло.

Тысячи мертвых врагов уже лежали на поле боя, но стена из щитов все еще каким-то чудом держалась. Полдень давно миновал, и солнце, не делая ни для кого исключения, безжалостно палило изнемогающих от зноя противников. Нормандские всадники еле тащились, их атаку отбили второй раз, а на холме по-прежнему стояли потрепанные, но непобежденные саксы.

Земля пропиталась кровью и скользила под ногами, а склон холма был усеян кошмарными людскими останками: ладонями, все еще сжимавшими древки копий отрубленными от плеча руками, окровавленными головами, превращенными в бесформенную массу телами; можно было наткнуться на человеческий палец, конское ухо или ноздрю, ранее бархатисто-гладкую, а теперь липкую от запекшейся крови.

Вымотавшиеся вконец всадники отступали, но саксы неутомимо продолжали обрушивать на них свои метательные орудия. Те, кто сидел на лошадях, походили теперь на кули с мукой, а сами кони еле передвигали широко расставленные дрожащие ноги, пена покрыла их морды, головы беспомощно свесились к земле, а бока были изранены шпорами.

Мысли об Эдгаре теперь оставили Рауля. Весь мир перед ним был залит кровью: она, пульсируя, вытекала из перерезанных артерий, медленно сочилась из ран, засыхала на обрубках туловищ, рассеянных по полю.

Рауль опустил скользкие поводья на шею Бертолину и попытался вытереть руки о штаны. Он соображал, кто же из его друзей остался живым: кажется, во время жаркого боя он слышал голос Фицосборна, а впереди вроде мелькнули знакомые фигуры Гранмениля и Сен-Совера, отирающих пот с лица.

Кто-то тронул его за локоть.

— На-ка, выпей малость, — деловито предложил Юдас.

Рауль обернулся. Брат по-прежнему, как и в мирное время, флегматичный и спокойный, правда весь перемазанный кровью, протягивал ему фляжку.

— Благослови тебя Бог, Юдас! — благодарно кивнул Рауль, глотнув крепкого вина. — Я почти выдохся. Что же теперь будет? Слушай, а ты все еще не утратил охоты воевать?

— Конечно нет! — безмятежно подтвердил брат. — У меня появился зуб на одну дубину из Ко, который столкнул меня в ров во время последней схватки, так что, кажется, я стал хромым. Когда все кончится, уж я, будь уверен, с ним посчитаюсь! У него в руках еще был такой флажок с изображением жареной головы кабана. Ты, случайно, его не знаешь?

— Нет. — Рауль, превозмогая усталость, все же рассмеялся. — Не знаю, брат!

Вдоль шеренг проскакал всадник. Бароны, посовещавшись с Вильгельмом, поехали к своим отрядам. По рядам передали приказ строиться и ждать.

Правое крыло — булонцы под командованием графа Юстаса — пошло вверх по склону и повторило маневр, который ранее удался на левом фланге. После обмена бешеными ударами с английским фирдом нормандцы дрогнули, разомкнули ряды и бросились назад, изображая беспорядочное отступление. На вершине холма рассеянные между крестьянами таны напрасно пытались удержать их на месте. Простолюдины обезумели в жажде крови и не видели, что ранее случилось с их собратьями, желая лишь одного — преследовать удирающего с поля врага. Не слушая предводителей, они с яростными криками бросались в погоню. В воздухе замелькали топоры, косы, дротики, тысячи голосов кричали: «Победа! Победа! Прочь, прочь! Мы победили!»

Нормандские всадники, стоящие в центре, развернулись с боевым кличем, перекрывшим вопли крестьян, обрушились на английский фланг. Пологие склоны холма покрылись упавшими, все еще пытающимися вывернуться из-под копыт. Отряд, совершивший обманный маневр, остановился, повернулся и напал на англичан. Стоящие на вершине холма видели, как десятками, сотнями гибнут простолюдины; немногим удалось уйти с поля боя и добраться до своих товарищей на вершину, тысячи навсегда остались лежать на истерзанной копытами земле, захлебываясь собственной кровью, раздавленные пронесшейся кавалерией.

Но эта хитрость, однако, обернулась против самих нормандцев. Большая часть тех, кто изображал отступление и бежал с холма, намеренно создавая беспорядок, попали в капкан, и игра быстро превратилась в печальную действительность: на пути оказался вырытый саксами у подножия холма ров, заполненный валежником и дерном. Люди проваливались в него один за другим, пока их тела не образовали огромную бесформенную гору. Скачущие позади всадники, не в состоянии сбросить скорость, пролетали прямо по упавшим. Спинные хребты оказавшихся на земле были размозжены, головы разбиты, ноги переломаны, а угодившие на самое дно задыхались под тяжестью упавших сверху.