Когда доктор Кен вернулся в Англию, его заменил доктор Ковелл. Он много путешествовал и совсем не походил на доктора Кена. Он был более мягок, более склонен держать свое мнение при себе, но я скоро поняла, что и он недолюбливает Уильяма, считая, что отношение ко мне моего мужа должно бы более соответствовать моему сану.

Из Англии опять поступили известия об Анне. На этот раз претендентом на ее руку явился другой Георг – принц Датский. Судя по всему, он оказался довольно приятным человеком, крайне непритязательным, и, поскольку он был только вторым сыном датского короля Фридриха, он мог поселиться в Англии и Анне не пришлось бы покидать своих близких. Я могла себе представить, что уже одно это могло расположить к нему сестру. А когда я услышала, что полковник Черчилль был другом принца и сама Сара высоко ценит его, я нисколько не удивилась, узнав, что и Анна на этот раз вполне удовлетворена своим предстоящим замужеством.

Сама я жила в это время очень уединенно. Большим утешением для меня была Анна Трелони и моя старая няня, миссис Лэнгфорд. Ее муж был священником и одним из моих придворных капелланов. При мне были сестры Вилльерс и Бетти Селбурн с Джейн Рот – теперь уже Джейн Зулстайн – и одна хорошенькая голландка по имени Трюдейн.

В Гаагу прибыла еще одна из сестер Вилльерс, Катарина. Она вышла замуж за некоего месье Пюисара, француза, состоявшего на службе в Голландии.

Мой отец часто писал мне, и я знала, что Уильяма наша переписка беспокоила. Он пристально наблюдал за мной и не желал, чтобы я часто показывалась на людях. В тех редких случаях, когда это бывало, народ рассматривал меня с большим интересом, и мне казалось, что я им нравлюсь. Об этом свидетельствовали их улыбки, и, хотя они были несклонны выказывать свои чувства, было заметно, что они ко мне расположены. Уильям замечал это. Самого его встречали с величайшим уважением, но без особой симпатии, и народная симпатия ко мне озадачивала его. Видимо, поэтому он и предпочитал, чтобы я не слишком часто покидала дворец.

В добавление к фрейлинам, моим подругам, он назначил еще нескольких местных уроженок. Им были даны приказания исполнять все мои желания и следить за тем, чтобы за мной тщательно ухаживали. Когда они впервые появились, я встретила их недоброжелательно, так как они казались мне кем-то вроде тюремных надзирательниц, но вскоре я убедилась, что это были очень милые девушки, и расположилась к ним.

Теперь, оказавшись в чужой стране, я поняла, как мало я училась, и мое невежество беспокоило меня. Я решила больше читать и очень увлеклась чтением. Кроме того, я начала понемногу рисовать, вспоминая наставления моего карлика-учителя Ричарда Гибсона.

За этими занятиями я приятно проводила время. Однако все больше людей задавались вопросом, почему я позволяла своему мужу управлять собой.

– Принцесса Оранская живет отшельницей, – говорили они, – и похоже, что ее муж только этого и желает.

Но я любила свои книги и рисование. Я полагаю, что по натуре я была миролюбива. Я никогда не хотела подчеркивать свое высокое положение. Больше всего мне хотелось быть в дружеских отношениях с окружающими. Я всегда считала, что вспышки гнева редко на пользу людям. Мне кажется, что в какой-то степени меня привлекала и личность Уильяма. Я знала, что он нехорош собой, дурно сложен, холоден и сух. Судя по такому описанию, его можно было представить себе наделенным самыми непривлекательными чертами. Но в нем чувствовалась какая-то сила. В нем была та властность, которая имеет особую притягательность для некоторых женщин. Видимо, я была из их числа.

Итак, я скромно жила в Лесном домике или в Дирене, который я посещала время от времени, поскольку говорили, что воздух там мне полезен, и, конечно, во дворце в Лу. Окружающие меня, священник доктор Ковелл, Бетти Селбурн, миссис Лэнгфорд и Анна Трелони, по-прежнему сетовали, что принц Оранский плохо обращается с женой, но сама я в тот период не переживала по этому поводу.

Новостей из Англии все ждали с нетерпением. Было ясно, что кризиса не миновать, хотя билль, согласно которому мой отец не мог занять трон в случае смерти брата, не прошел, потому что король помешал этому, распустив парламент.

В отличие от моего отца герцог Монмутский очень нравился народу – протестант, сын короля, – но к несчастью для него, а по мнению некоторых, и для Англии он был рожден вне брака. Будь он законным сыном, всего этого беспокойства удалось бы избежать.

Однако изменить обстоятельства его рождения было невозможно.

Я могла представить себе, как король наблюдает за выходками своего сына, забавляясь ими, как он забавлялся в последнее время почти всеми делами, важными и неважными, как бы говоря тем самым окружающим: всерьез это предстоит решать вам, когда меня уже здесь не будет.

Но, когда мой отец вернулся из Шотландии, король встретил его с большой радостью. Министров, требовавших его изгнания, одолели те, кто желал его возвращения; но тот факт, что наследник престола так долго вынужден был находиться вдали от двора, создал очень неловкую ситуацию.

Мой отец взял на себя свои прежние обязанности. Его враги никуда не делись, но они казались теперь не столь могущественными, и, хотя отец не был популярен, многие предпочитали лучше увидеть на троне его, чем ожидать возможных междоусобиц.

Однако были и те, кто с этим не соглашался. Это и привело к Солодовому заговору.

Казалось, заговор с целью убийства короля невозможно было себе представить. Он был по-прежнему популярен, и все надеялись, что он еще долго проживет, потому что, пока он оставался на троне, все было в порядке. Но он не позволил провести закон, лишавший его брата права на престол, и теперь этот брат, наследник престола, вернулся домой. Некоторым должно было казаться, что любовь короля к брату взяла верх над его здравым смыслом; и они решили во что бы то ни стало лишить моего отца короны. Они задумали убить его, а вместе с ним и короля.

К счастью, заговор был плохо задуман, и один из заговорщиков, струсив, признался в готовившемся покушении. Король и его брат должны были быть убиты по дороге из Ньюмаркета в Хафедшир, в доме, принадлежавшем солодовнику. Отсюда и название заговора.

Все эти события вызвали немало пересудов в Гааге, поскольку там знали и некоторых заговорщиков. Одним из них был лорд Рассел, а другим Алджернон Сидни, не раз бывавшие в Голландии, я подозревала, что они и приезжали сюда за тем, чтобы заручиться согласием моего мужа в случае их успеха принять корону.

Уильям скрывал свои чувства, но я видела, что он огорчен, и не из-за Сидни и Рассела, которые были казнены после суда, а из-за того, что заговор, который устранил бы тех, кто стоял между мной и престолом, не удался.

* * *

Анна вышла за Георга Датского. Как жаль, что я не могла присутствовать в королевской часовне Сент-Джеймского дворца в тот день. Судя по всему, она легко забыла Малгрейва и была вполне довольна женихом, которого ей нашли. Как редко это случается, и блаженны те, с кем это бывает!

Сара Черчилль по-прежнему была при ней. Анна хотела, чтобы та оставалась ее фрейлиной, и Сара согласилась из-за тех преимуществ, какие придавало ей это положение.

Тем временем я продолжала вести свою уединенную жизнь, читала, рисовала, гуляла, не видя никого, кроме своего ближайшего окружения.

С большой скорбью я узнала, что герцога Монмутского подозревают в причастности к Солодовому заговору.

Я верила, что он искренне любил своего отца Карла; он всегда выказывал к нему большую привязанность. Мне было известно, что он и мой отец не были друзьями. Я уверена, что Джемми считал отца глупцом из-за его открытой приверженности католицизму; а моему отцу, естественно, не нравилось, что Джемми принимает на людях вид и манеры наследного принца, хотя и не имеет на это законных прав.

Теперь у Джемми были неприятности. Они у него и раньше бывали, но король всегда был снисходителен и каждый раз прощал его. Джемми в большой степени обладал обаянием Стюартов и был во многом похож на отца, хотя и не обладал, увы, его мудростью.

На этот раз его вряд ли простили бы. Сидни и Рассела казнили за участие в заговоре, как же можно было простить Джемми? Король поступил, как он обычно поступал в таких ситуациях. Он уклонился от решительного поступка. Джемми не арестовали, но отправили в изгнание. Самым подходящим местом казался Брюссель, куда он и выехал.

Вильгельм приветствовал его по прибытии в Голландию, что было отмечено и обсуждалось.

Мне сказали, что, когда король услышал об этом, его это очень позабавило, и он заметил в своем обычном невозмутимом духе, что его удивляет такая дружба между двумя соперниками, пытающимися завоевать одну и ту же даму. Под дамой он подразумевал английскую корону.

Повсюду было неспокойно. Все ожидали, что произойдет дальше. Каково было моему дяде, думала я, знать, что все они желают его смерти.

На посту английского посла Алджернона Сидни сменил Томас Чадли, принятый Уильямом не особенно милостиво. Чадли прислали следить за ним, поскольку его расположение к Сидни и Расселу было хорошо известно.

Чадли объединился с теми, кто не одобрял обращения со мной принца и по-прежнему писал об этом в Англию.

Неделя шла за неделей, и я наслаждалась занятиями, заполнявшими мою уединенную жизнь. Я не желала быть втянутой в политику, особенно теперь, ввиду растущей враждебности между моим мужем и отцом.

Я с нежностью думала об отце, вспоминая эпизоды моего детства, но мое раздражение против его нынешнего неумного поведения росло.

Я много читала о церковных учениях и все больше убеждалась, что разрыв с Римом был благом для Англии и что религию, допустившую инквизицию со всеми сопутствующими ей жестокостями, следует всячески избегать. Правда, протестанты тоже притесняли католиков, но в Англии никогда не было такой жестокости, как в царствование Марии Кровавой, и все меры, предпринятые, чтобы это снова не повторилось, были правильны. Уильям не допустит этого, мой отец вернет все это обратно.

Однажды Уильям пришел ко мне и сказал:

– Герцог Монмутский прибывает в Гаагу.

– В Гаагу? – воскликнула я в изумлении. Джемми жил в Голландии, и Уильям принял его дружески, но пригласить его в Гаагу – и в качестве почетного гостя – было оскорблением не только для моего отца, но и для короля. Джемми, конечно, был его сын, но он находился в изгнании.

– Но… – начала было я.

Уильям нетерпеливо отмахнулся. Он не вдавался в объяснения. Достаточно было того, что Джемми приезжает по его приглашению.

– Мы должны хорошо его принять, – сказал он.

– Мы? Вы хотите, чтобы и я присутствовала при вашей встрече?

Он взглянул на меня холодно, почувствовав в моих словах невысказанный упрек за то, что обычно он всеми силами пытался не допустить моего участия в подобного рода церемониях.

– Разумеется, вы давно знакомы с герцогом и поможете развлечь его, – сказал он. – Так что будьте готовы.

После этих слов, словно боясь услышать от меня какие-либо неприятные вопросы, муж сразу ушел.

Я была озадачена. Должна ли я позволять обращаться с собой таким образом? Сижу взаперти, как под домашним арестом, а потом вдруг, без всяких объяснений, меня извлекают из моего уединения. Конечно, я понимала, почему это делается. Я – дочь своего отца, а мой отец и Монмут – враги.

Я понимала, что должна была бы твердо отказаться от этой встречи, но мне, как всегда, не хватило твердости. Я не могла объяснить себе своих чувств к Вильгельму. Он был холоден со мной, никогда не проявлял ни любви, ни нежности; и все же я покорялась ему. Я всегда ощущала в нем силу, заставлявшую меня забывать его невысокий рост и физическую слабость; силу ума и характера, которыми он превосходил всех известных мне мужчин. Я знала его достаточно, чтобы понимать, как мужественно он боролся с собственными недугами, из которых вечные боли в суставах были не самым мучительным. И все-таки я никогда не слышала от него никаких жалоб.

Но была и еще одна причина, почему я все-таки согласилась выполнить просьбу мужа. Вопреки всему происшедшему, мне и самой хотелось увидеть Джемми. Анна и я всегда с нетерпением ожидали его посещений. Он танцевал с нами и рассказывал нам невероятные истории о своих приключениях, о своем непревзойденном мужестве и отваге. Все это были выдумки, и мы это прекрасно знали, но нам все равно было с ним весело.

Шли дни, и неожиданно я поймала себя на мысли, что почти с нетерпением жду приезда кузена.

Я уже давно не появлялась на придворных празднествах. Правда, был один случай, когда Вильгельм нарушил мое уединение, но и то не для того, чтобы доставить мне развлечение, а чтобы унизить меня.

При Сент-Джеймском дворе мы всегда отмечали годовщину трагической гибели моего деда, короля Карла I. Это был день траура. Анна и я оставались у себя, и вместе со священником мы горячо молились за душу страдальца.