– А я, – резко возразил ему принц, – хочу, чтобы, пока вы находитесь в моей стране, вы повиновались ее законам.

– Я должен напомнить вашему высочеству, – сказал Чадли, – что я не являюсь вашим подданным. Я служу здесь королю Англии и всегда буду служить ему.

В руках Уильяма была трость, с которой он почти не расставался. Я думаю, нередко он ощущал слабость и потребность опереться на что-нибудь. Он взмахнул тростью на расстоянии всего лишь нескольких дюймов от лица Чадли, и было очевидно, что он еле сдержался, чтобы не ударить его. Я могла себе представить молчание, которое за этим последовало, и что бы произошло, если бы Уильям совершил такой поступок.

Однако принц, очевидно, вовремя взял себя в руки, вспомнив об уважении, которым должен пользоваться посол дружественной страны.

Чадли холодно заметил:

– С разрешения вашего высочества, я удаляюсь.

Так завершилась эта сцена.

Уильям был, наверно, вне себя от гнева на неуступчивость посланника и на собственную несдержанность.

Чадли, разумеется, сообщит о том, что произошло, в Англию, и принц прекрасно понимал, какое это произведет дурное впечатление при дворе Карла.

* * *

От отца пришло письмо. Он был оскорблен и разгневан торжественным приемом герцога Монмутского в Гааге и тем, что я не только принимала в этом участие, но и делала это с удовольствием. Он был удивлен моим поведением. Герцог Монмутский находился в изгнании, так как его подозревали в намерении убить короля и его самого. Похоже было на то, что принц Оранский, их родственник, вел себя скорее как враг, чем друг.

Отец также писал, что ему известно, что я не вмешиваюсь в государственные дела, но я должна поговорить с принцем и сообщить ему, какое впечатление это производит на него и Карла.

Я улыбнулась, вообразив себя объясняющейся с Уильямом. Мой отец явно не представлял себе положение дел. «Принц может заблуждаться сколько ему угодно, но герцог Монмутский пойдет на все, когда дело дойдет до схватки за корону, если он, герцог, переживет короля и меня», – продолжал отец.

Я отложила письмо. Неужели он думает, что Монмут и Уильям станут ждать его смерти? Мой бедный слабый отец! Как он мог настолько обманываться?

Как мало он знал о том, что происходило вокруг!

* * *

Веселая жизнь во дворце шла своим чередом. В честь герцога Монмутского был дан бал. Это было чрезвычайное событие, так как Уильям ненавидел балы. Он считал их проявлением глупого легкомыслия и пустой тратой времени. Но на этому балу он появился – хотя и не задержался надолго. Он даже протанцевал со мной один раз – что было совсем уж невероятным.

Я думаю, муж всячески стремился выказать себя ревностным защитником протестантизма, и, поскольку Джемми был ярым протестантом или, по крайней мере, хотел казаться таковым, Уильям старался создать впечатление, что сам он если и готов был претендовать на английский трон, то только потому, что не хотел видеть на нем короля-католика; а теперь, когда появился претендент-протестант, он готов бескорыстно отойти в сторону.

Итак, Уильям танцевал – не очень грациозно, по правде говоря, – но все же танцевал!

Что до меня, то мне хотелось танцевать без передышки. Бал напомнил мне дом и празднества, которые бывали у нас. Неудивительно, что пребывание Монмута в Голландии осталось для меня навсегда прекрасным сном.

И это все из-за Джемми. Он был такой энергичный и веселый. Мы гуляли вместе. Уильям знал об этом и не возражал, хотя раньше я не могла никого принять без его одобрения. Это была для меня такая перемена, что я чувствовала себя птицей, получившей наконец свободу после долгого заключения в клетке.

Мы много смеялись. Джемми всегда сопровождал смех. Мы говорили о прошлом. Мы обещали друг другу, что такие визиты будут повторяться.

Как-то мы оказались возле покрытого льдом пруда.

– Мы должны покататься на коньках, – сказал Монмут.

Я ответила ему, что никогда раньше не каталась.

– Тогда я научу вас. Нельзя упускать такой случай. Сейчас так холодно, что лед прочен и вам не нужно бояться, потому что я всегда буду готов подхватить вас. Со мной вы будете в полной безопасности.

Как было весело скользить по льду, хотя мои нижние юбки изрядно и мешали мне.

– Одна нога вперед, потом другая, – повторял Джемми нараспев. Мы смеялись и смеялись. Я потеряла равновесие, и Джемми подхватил меня в свои объятия.

Наблюдавший за нами народ разделял наше веселье. Я думаю, людям нравилось видеть, как мы развлекаемся. Я давно уже не была такой беззаботной и счастливой; и у меня не было чувства вины, потому что Уильям позволил мне веселиться.

Однако произошел один неприятный инцидент.

Как я слышала, это было время карнавала. Я не знала, что в Голландии бывают такие празднества. Я бы так и не узнала об этом, если бы не Джемми.

На каждом пруду и озере в Голландии люди в маскарадных костюмах и в масках выехали на лед на своих санях.

Уильям сказал, что мы должны прокатиться вместе. Джемми тоже был с нами.

Было странно предположить, что Уильям когда-либо мог так легкомысленно проводить время, но, судя по тому, как он управлял санями, можно было с уверенностью предположить, что дело это для него не в новинку.

Народу было много, и нам навстречу выехали еще одни сани. Там был в маске, но вполне узнаваемый, посол Чадли. Он не мог не узнать и нас. Мы ожидали, что он свернет в сторону, но он и не подумал этого сделать, так что нам пришлось свернуть, чтобы дать ему проехать.

Уильям поджал губы и прошептал:

– Я больше не потерплю такой дерзости. Я устрою так, чтобы его отозвали.

Когда мы вернулись, гнев его не остыл, и он тут же написал письмо в Англию, настаивая на отставке Чадли.

Но и Чадли был не из тех, кто легко сдается. Он тоже написал в Англию. Впоследствии я узнала, что он объяснил, что поступил так, как воспитанный человек должен поступать в подобном случае. Он не обязан был уступать кому-либо дорогу, а, полагая, что принц и принцесса Оранская не желают быть узнанными под масками, он и сделал вид, что не узнал их.

Но, несмотря на его оправдание, Чадли отозвали, и вскоре его место занял Бевил Скелтон. Впрочем, я думаю, в свое время Уильям еще пожалел об этой замене.

* * *

Я никогда не забуду тот февральский день, когда в Гаагу пришло это известие. Джемми и я веселились, даже не догадываясь, как скоро кончится все наше веселье и чем оно кончится.

Я так радовалась жизни, что не хотела и думать о том, что такая радость не может длиться вечно; во всяком случае, я не ожидала что конец ей положит такое событие.

Мне пришло послание от Уильяма. В нем мне предписывалось немедленно явиться к нему, так как у него были для меня важные новости. По своему обычаю я тут же повиновалась, и, как только я предстала перед ним, я поняла по его возбуждению, что случилось нечто действительно серьезное.

– Король Карл умер, – без всякой подготовки сказал он. – Он умер несколько дней назад. Известие не сразу дошло до нас. Первого числа этого месяца с ним сделался удар, и еще думали, что он может поправиться, но это был уже конец.

Я была ошеломлена. Мы этого ожидали, но я испытала сильное потрясение. Никогда мне уже больше не увидеть моего доброго дядю, всегда улыбавшегося мне. Скорбь поразила меня, потому что вместе с горем пришло и сознание, что теперь начнутся серьезные осложнения. Мой отец, Уильям, Джемми; для всех для них это так много значило, все они добивались одной цели.

Мне хотелось только одного – уединения.

Уильям продолжал:

– Теперь в Англии новый король. Яков II, ваш отец.

Губы у него подергивались. Он никогда не думал, что так случится. Несмотря на то, что мой отец был католиком, народ признал его королем. Но я не могла тогда порадоваться за отца, я думала только о милом добром дяде, покинувшем нас навсегда.

* * *

Я сидела одна у себя в спальне. Я не ложилась, так как знала, что мне не уснуть. Мысленно я была в Уайтхолле.

Что будет дальше, спрашивала я себя. Мой отец – король. Я чувствовала, что мы на пороге больших испытаний, и мне было страшно.

В дверь тихонько постучали, и вошла Анна Трелони.

– Здесь герцог Монмутский, – сказала она. – Он сказал, что должен поговорить с вами.

– Так поздно… – отозвалась я в испуге.

– Он сказал, что дело не терпит отлагательств.

Я вышла в приемную и застала там Джемми. Он был в походной одежде и выглядел растерянным и очень печальным.

Он взял меня за руки и, притянув к себе, поцеловал.

– Мэри, милая Мэри, я уезжаю.

– Неужели сегодня ночью?

Он кивнул.

– Я был у Уильяма. Он говорит, что я должен ехать. Я не могу оставаться здесь. Пока был жив мой отец, все было по-другому. Он любил меня, Мэри, и я даже не могу вам сказать, как я любил его. А теперь его нет… и нет никого…

– Что вы намерены делать, Джемми? Куда вы направляетесь?

– Прочь отсюда. Уильям дал мне денег. Он сказал, что не может оскорбить нового короля, предоставляя мне убежище.

– Как это все печально, – сказала я.

– Ваш отец теперь король, Мэри. Я знаю, он вас любит. Если бы вы попросили его позволить мне вернуться… написали ему… убедили бы его в моей невиновности…

– Я сделаю все, что смогу, но я не уверена, что мне удастся повлиять на отца. А куда вы направитесь сейчас, Джемми? Где вы остановитесь?

– Я еще сам не решил окончательно. Меня ведь нигде не ждут, и я никому не нужен. Если бы только мой отец был жив. При его жизни я всегда знал, что у меня есть друг.

– Я ваш друг, Джемми, и вы нужны мне.

Он грустно улыбнулся.

– Я знаю. Я это хорошо знаю. Вот поэтому я и решился просить вас похлопотать за меня перед отцом.

Я кивнула.

– Я сделаю это, Джемми.

– Дорогая Мэри, милая маленькая кузина.

– Да благословит вас Бог, Джемми. Я буду молиться за вас.

Мы обнялись, и он удалился.

* * *

Пришли письма от моего отца. Одно из них было адресовано мне. В нем говорилось о его восшествии на престол и о последних часах жизни покойного короля. Отец был с ним, когда король умер. Отец также писал о его неизменной любви ко мне. Это было трогательное и нежное письмо. Уильям получил официальное извещение о восшествии на престол нового короля.

Он прочел письмо отца ко мне и оставил его у себя.

Теперь он делал вид, что никогда и не предполагал никакого другого развития событий.

Он даже показал мне письмо, написанное им отцу.

Он заверял его, что герцог Монмутский явился в Голландию как проситель, и потому что он был сын покойного короля и ему было известно о привязанности короля к молодому человеку, он, Уильям, оказал ему обычное гостеприимство, но что теперь он отослал его. Он писал также, что ничто не может изменить его добрые чувства к моему отцу и что он был бы самым несчастным человеком на свете, если бы король ему в этом не поверил. Он будет верным другом короля Якова до последнего дыхания.

Я была поражена, что он мог так выражаться, что было совсем не в его характере, и я знала, каковы были его подлинные чувства к моему отцу. Но Уильям был из тех людей, которые, поставив себе цель, не остановятся ни перед чем для ее достижения. Я подумала, как будет реагировать на такое письмо отец. Может быть, когда-нибудь я узнаю.

Тем временем я погрузилась в глубокую печаль. Я не могла не думать о покойном дяде и о том, как изменится теперь Уайтхолл. Я тревожилась и об отце. Он стал королем, но по-прежнему оставался католиком, и кто знает, что еще могло произойти?

Не забывала я и моего непутевого кузена Джемми и очень скучала по нему.

* * *

Напряжение в Гааге спало. Уильям был несколько озадачен происшедшим, так как в глубине души был убежден, что моему отцу никогда не позволят надеть английскую корону. Но ему позволили, и, по-видимому, без единого протеста. Он короновался в день святого Георга, и церемонию осуществлял архиепископ. Сменилось несколько министров, но не было никаких причин утверждать, что при новых назначениях предпочтение отдается католикам.

Однако на Пасху отец открыто присутствовал на католической мессе, и я чувствовала, что спокойное положение долго не продлится.

Не выходил у меня из головы и Джемми. Я знала, что он скитается по Европе, изгнанник, лишенный права вернуться домой. Уильям больше не принял бы его в Гааге, так как всеми силами пытался убедить моего отца в своей преданности. Поэтому бедному Джемми не приходилось рассчитывать на гостеприимство в Голландии. Как непохожа была его нынешняя жизнь на те счастливые дни, которые мы провели вместе.

Я написала отцу, как я и обещала Джемми, письмо с просьбой разрешить ему вернуться. Я уверена, писала я, что герцог Монмут не был посвящен в планы заговорщиков относительно готовящегося покушения, что он очень несчастлив и жаждет вернуться домой.