Я сразу поняла, как это было бы опасно. Если бы я пригласила иезуита, об этом бы пошли разговоры. Я знала, как распространяются подобные новости. Все бы сочли, что я склоняюсь к религии моего отца. Понимал ли он это? Может быть. Он готов был пойти на все, чтобы сделать из меня католичку и развести с мужем.

Меня это рассердило. Когда-то меня принудили к замужеству, пусть, но теперь я сама приму решение, какую религию мне избрать. Я не хотела расставаться с мужем, хотя несколько лет назад я с радостью ухватилась бы за эту идею. Но не теперь.

Да, отец должен был понимать, что, если бы я встретилась с отцом Морганом, это было бы равносильно заявлению, что я всерьез задумываюсь о переходе в католичество. Но именно этого он и хотел.

«Я никак не могу принять иезуита», – написала я.

Я рассказала об этом Уильяму. Я увидела на лице его одобрение, и это одобрение доставило мне радость.

– Вы правы, – согласился он. – Вы не должны видеться с этим человеком.

– Разумеется, нет, – сказала я. – Я думаю, я напишу какому-нибудь важному лицу в Англии на тот случай, если распространятся слухи о такой встрече. Я напишу епископу или архиепископу, чтобы подтвердить мою приверженность англиканской церкви.

– Прошу вас так и сделать, – сказал Уильям. – Это правильное решение.

Не откладывая, я сразу же написала письмо Уильяму Сэнкрофту, архиепископу Кентерберийскому, в котором изложила свои чувства. Я написала, что, хотя я и не имела случая видеть его лично, я желала бы, чтобы ему было известно, что меня более волнует судьба церкви в Англии, чем моя собственная, и что мне доставляет глубочайшее удовлетворение слышать, что духовенство твердо придерживается своей веры. Я убеждена, что Бог сохранит нашу церковь, раз Он посылает ей таких людей.

Ввиду конфликта, существовавшего между моим отцом и англиканской церковью, я ясно показала этим, на чьей я стороне. А поскольку я являлась наследницей престола, это имело особую важность.

Когда я показала это письмо Уильяму, он ласково улыбнулся и посмотрел на меня почти с любовью. Думаю, с этой минуты он перестал бояться, что я стану на сторону отца. Я твердо заняла свое место рядом с Уильямом.

* * *

Однажды, разговаривая со мной, Гилберт Бернет сказал:

– Мужчина не должен подчиняться своей жене.

Я согласилась:

– В Писании говорится, что жена должна подчиняться мужу.

Гилберт помолчал немного и затем продолжал:

– Судя по событиям в Англии, решительный момент недалек.

– Что, вы думаете, может случиться? – спросила я.

– Я думаю, что короля Якова свергнут.

– Ему не должны причинять никакого вреда, – сказала я. – Может быть, он уйдет в монастырь. – Я замолчала, подумав о его любовницах. Как он сможет жить в монастыре? Куда он денется? В изгнание во Францию? Скитаться с места на место, как он делал это в юности, до конца дней? Если только с ним не случится ничего плохого, подумала я. Потерять королевство – это уже большое горе.

Я печально задумалась о его судьбе. Гилберт отвлек меня.

– Повсюду недовольство, – сказал он. – Король должен знать об этом. Чувствуется, что долго так не может продолжаться.

Я содрогнулась. Гилберт пристально взглянул на меня.

– Если короля свергнут, ваше высочество станет королевой Англии, а принц останется вашим супругом.

Тут я поняла, к чему он клонит, и сказала:

– Принц будет со мной. Мы будем держаться вместе.

– Но на равных правах, ваше высочество.

Я промолчала, а он продолжал:

– Не знаю, согласится ли принц занять такое незначительное положение. Он – человек действия, повелитель.

– Он имеет право на престол, – сказала я.

– До него есть еще и другие.

– Анна, – сказала я, – и ее дети.

– Все будет зависеть от вашего высочества. Если бы вы провозгласили принца королем, то как король он мог бы править вместе с вами. Готовы ли вы на это?

Я почувствовала, что вся разгорелась от удовольствия.

– Я не стану править без него. Он необходим мне. Он – мой муж. Я буду королевой, и Уильям, несомненно, должен стать королем.

Я видела, как был доволен Гилберт, и мне стало ясно, что он уже давно хотел заговорить об этом со мной и теперь испытывал облегчение, достигнув желанного результата. Я догадалась также, что это Уильям поручил ему узнать мое мнение.

Вероятно, он тут же пошел к Уильяму и передал ему мой ответ, потому что с того времени Уильям изменил свое отношение ко мне.

Он стал приветливее; он говорил со мной о государственных делах и даже выказывал некоторую привязанность.

Я была в восторге и впервые после визита Джемми чувствовала себя счастливой. Я понимаю теперь, что нас разделяло мое право на корону. Теперь мы были равны как будущие властители, а как мужчина он считал, что имеет еще и преимущество.

Странно, но я не возражала; я была так счастлива, что наши отношения изменились.

* * *

В это время я часто получала письма от сестры. Она была довольна своим замужеством и совершенно оправилась от потери лорда Малгрейва. Георг Датский оказался очень приятным человеком; к тому же при ней была Сара Черчилль, с которой она не желала расставаться.

К сожалению, Анна очень невзлюбила нашу мачеху, что меня удивляло. Мария-Беатриса, такой, какой я ее знала, была очень мила и очень стремилась быть в хороших отношениях со своей новой семьей. До моего отъезда из Англии я убедилась, как она полюбила нашего отца. Она поняла, что должна примириться с его изменами, и видела в нем просто доброго человека.

Я могла только догадываться, что причиной конфликта между Марией-Беатрисой и Анной были религиозные проблемы – так же как между мной и отцом.

Мария-Беатриса опять была беременна. Это имело большое значение, потому что, если бы у нее родился мальчик, он стал бы наследником престола. И уж, конечно, они с отцом постарались бы воспитать его настоящим католиком. Все упиралось в это обстоятельство.

Анна была непримирима в своих обвинениях. Она всегда любила сплетни, и ей нравилось, когда вокруг нее плелись интриги.

Она писала, что «миссис Мэнселл» ездила в Бат и вернулась оттуда сильно пополневшей. «Миссис Мэнселл» она называла королеву, а наш отец был «мистер Мэнселл». Я думаю, ей казалось, что так никто из посторонних не поймет, о ком она пишет.

Мне было известно, как и другим, что она придумала имена для себя и Сары Черчилль: она сама звалась «миссис Морли», а Сара Черчилль была «миссис Фримэн».

Как бы то ни было, я знала теперь, что «миссис Мэнселл» выставляла напоказ свое положение и прекрасно выглядела, хотя раньше в такие периоды она имела болезненный вид.

Анна давала мне таким образом понять, что мачеха вовсе не беременна, но притворяется, чтобы в положенное время мог появиться ребенок, который не был бы на самом деле «маленьким Мэнселлом».

Мне казалось, что эта ситуация доставляла ей удовольствие, что удивляло меня, когда я вспоминала, как обожал ее наш отец – почти так же как меня – и как он всегда старался сделать все, что мог, для нашего счастья.

Все мы ожидали рождения этого ребенка, и не одна только Анна относилась ко всему этому с подозрением.

Тем временем Мария-Беатриса все полнела.

«Она стала огромна, – писала Анна. – При этом она отлично выглядит, что кажется мне несколько подозрительным».

Сестра писала мне, что они недавно поссорились и «миссис Мэнселл» в приступе раздражения бросила перчатку в лицо Анне. Анна намекала, что бедняжка, наверно, очень нервничает, не зная, как им произвести на свет этого предполагаемого младенца. Анна решила присутствовать при родах, чтобы лично во всем убедиться.

Мне было жаль Марию-Беатрису. Я могла себе представить, как она была несчастна. Она переживала за моего отца. Возможно, она видела, к чему шло дело, яснее, чем он сам.

Я вновь и вновь пыталась найти для него оправдания, но я не могла стереть из памяти образ Джемми, обращающегося к нему с мольбой, образ Джемми на плахе, где они так жестоко изуродовали его прекрасную голову.

Наконец наступил день, когда все обнаружилось. Родился мальчик. Это могло все изменить. Явился наследник престола. Мое место было занято. А как же Уильям? Не сожалел ли он теперь о своей женитьбе?

Рождение ребенка стало знаменательным событием. Из-за этого народ решил, что мой отец должен отречься.

Ходило множество слухов. Анна не присутствовала при родах. Несмотря на чрезмерную полноту Марии-Беатрисы, ребенок родился на месяц раньше срока.

Анна была в Бате на водах. Отец убедил ее поехать туда, хотя доктора не советовали. Казалось, что любой поступок отца и мачехи вызывал подозрения. Анна намекала, что отец уговорил ее уехать, не желая, чтобы она присутствовала при родах.

«Роды начались внезапно и очень быстро закончились, – писала Анна. – А затем вынесли и показали народу очень миленького младенца».

Распространяли нелепую историю о том, что ребенка принесли в постель королевы в грелке на смену тому, которого она родила. Говорили, что никакого ребенка не было вообще, а королева только притворялась беременной, дожидаясь, пока не принесут в грелке здорового ребенка.

Это была совершенно невероятная история, но дело было в том, что в народе не верили, что ребенок был от короля.

Они решили, что мой отец должен уйти.

* * *

Письма от Анны продолжали приходить. Они в основном касались младенца.

«Моя дорогая сестрица не может вообразить себе мою тревогу и беспокойство, поскольку, к сожалению, я должна была отсутствовать, когда королеве пришло время рожать. Поэтому я никогда не узнаю, ее ли это ребенок или чужой. Быть может, он наш брат, но один только Бог знает, так ли это…»

Я перечла письмо еще раз. Неужели она убеждена, что наш отец пошел на такой обман? Я не верила, но мне хотелось верить. Мне стыдно, но я желала, чтобы Уильяму – и мне – все удалось и он получил корону Англии. Я желала этого для него, поскольку, если этого не произойдет, его женитьба на мне будет для него вечным разочарованием. Была и еще одна причина: я была полностью убеждена, что в Англии не должно быть католицизма. Единственным способом предотвратить это – было отнять корону у моего отца.

Анна была против него по той же причине, я думаю. Почему она так не любила нашу мачеху? Я желала верить этой истории с грелкой, хотя и знала, что это была ложь.

Анна никогда не писала столько писем. Я думала, уж не Сара ли Черчилль побуждала ее к этому. Я знала, что муж Сары, приобретший в армии большое влияние, был другом Уильяма. Анна продолжала писать о своих сомнениях по поводу ребенка. «Может быть, это и ее ребенок, – писала она, – но этому верят единицы, а тысячи не верят. Со своей стороны, я всегда останусь одной из неверящих». Позже она писала с некоторым удовольствием: «Принц Уэльский был болен три или четыре дня, и ему было так плохо, что многие говорили, что скоро на небе станет одним ангелом больше».

Я постоянно думала об отце и мачехе и о том, насколько им известно то, что происходит вокруг них.

Все больше англичан приезжали к голландскому двору. Это были недовольные, ожидавшие того дня, когда из-за моря явится Уильям, чтобы завладеть короной.

Маленький принц не умер. Он поправился, и оппозиция зашевелилась: приезжали еще люди, велись секретные переговоры, и по всей Голландии, и в армии и в доках шла бурная деятельность. Было очевидно, что предстояли великие события.

Я получила письмо от отца. Мне кажется, ему не верилось, что я была в числе его противников.

Он писал:

«Здесь только и говорят о тех приготовлениях, которые делаются в Голландии, и что предпримет флот. Время покажет. Я не верю, что тебе известно о решении принца Оранского, которое очень всех здесь встревожило. Я слышал, что ты была в Диерене и что принц прислал за тобой, чтобы рассказать о своих планах вторжения в Англию. Я знаю, что они возмутят тебя, поскольку уверен, что не в твоем характере одобрить такое несправедливое предприятие».

Мне было больно читать это письмо. Я вспоминала нашу близость много лет назад: как я – трех– или четырехлетняя девочка, ожидаю его приезда, как он берет меня на руки и сажает себе на плечо и в разговоре со своими капитанами напрашивается наивно на комплименты в адрес своей замечательной дочери. Тогда я так любила его. А теперь он… окружен врагами.

Англичане продолжали прибывать в Голландию, надеясь принять участие в экспедиции Уильяма. Они привозили послания, призывавшие его к действию. Уильям был уверен, что вместо отпора он встретит восторженный прием.

Флот готовился к отплытию. У побережья были сосредоточены пятьдесят военных кораблей и несколько сот транспортных судов. Кризис приближался, и я видела, что он был неизбежен. Я надеялась, что найдется какой-то компромисс. Быть может, отец откажется от своей религии. Нет, этого никогда не случится! Может быть, он отречется. Это был бы разумный выход.