Виктория Холт - Роковой выбор

Церемония продолжалась, и я заметила, что присутствующих было меньше, чем я ожидала. Вероятно, это было из-за новостей из Ирландии, и некоторым не хотелось показываться на нашей коронации, в случае если наше царствование будет кратким.

Известие о прибытии моего отца в Ирландию быстро распространилось, и в народе говорили, что было нечто знаменательное в том, что оно совпало с днем коронации. Я чувствовала напряженность в окружавших нас людях.

Мы нервничали все время в ходе церемонии, и когда настал момент возложить у алтаря наше приношение в виде золотых монет, ни у меня, ни у Уильяма не оказалось денег. Последовала длительная пауза, когда нам вручили золотой сосуд, куда должны были быть опущены монеты. Я ощутила замешательство вокруг нас. Мы знали об этой части церемонии, но забыли о ней из-за тревожных известий.

Стоявший рядом лорд Дэнби поспешно достал двадцать золотых гиней, и все было улажено, но в таких случаях люди склонны усматривать всякого рода предзнаменования.

Гилберт Бернет, произведенный в сан епископа Солсбери за его заслуги, произнес проповедь. Его голос громко раздавался в Холле. Уильям был доволен. Он мог надеяться, что Гилберт Бернет подчеркнет вину моего отца и превознесет новых монархов, занявших с Божьего благословения его место. Он выбрал текст «Тот, кто правит людьми, должен быть справедлив, пребывая в страхе Божием».

В этот день было множество всяких недоразумений, и все они объяснялись, я думаю, полученным нами утром известием. Церемония началась с опозданием, отсутствовали малодушные, боявшиеся смены власти и не желавшие присягнуть не тому, кому следует; запоздали мы и с прибытием на банкет.

А затем, следуя традиции, сэр Чарльз Даймоук въехал верхом в зал и бросил перчатку, бросая тем самым вызов всякому, кто станет оспаривать право Вильгельма и Марии на престол. Все это входило в церемонию коронации, и, я полагаю, не было еще случая, когда бы вызов был принят. В это время уже стемнело, и оттуда, где я сидела, я не видела, куда упала перчатка. К общему изумлению, не успела перчатка упасть, как к ней подобралась какая-то старуха, схватила ее и тут же скрылась. Невероятно было, чтобы это была какая-то калека, потому что, подобрав перчатку, она скрылась, прежде чем кто-либо успел ее задержать; вместо перчатки Чарльза Даймоука там лежала дамская перчатка.

Вызов был принят.

Это мог быть только кто-то из сторонников моего отца.

Это был в высшей степени странный и неприятный жест. Но он ни к чему не привел. Даймоук не счел это за настоящий вызов и пренебрег им. Но говорили, что на следующее утро на том месте в Гайд-парке, где обычно состоялись поединки, какой-то человек со шпагой ожидал сэра Чарльза Даймоука.

Правда это или нет, я не могу сказать. Было так много слухов. К концу дня я была в изнеможении. Я думаю, это был самый долгий и самый несчастливый день в моей жизни.

Церемонии, последовавшие за коронацией, явились для Вильгельма тяжелым испытанием. У него не хватало терпения на соблюдение старинных обычаев; он хотел заняться делом управления страной. Незначительные события докучали ему, а он был не из тех людей, кто умел скрывать свою скуку.

Для меня это было легче. Я была совершенно другая по натуре. Мне нравилось видеть вокруг улыбающиеся лица, и я не переносила продолжительного молчания. Мне нравилось выслушивать мнения окружающих и, должна признаться, мне нравилось посплетничать.

На следующий день после коронации нам пришлось принять всех членов палаты общин, явившихся поздравить нас. Я знала, что Уильям находил это пустой тратой времени. Корона была уже у него на голове. Это было единственно важное обстоятельство. Все другое не имело значения.

Мне в таких случаях уделялось больше внимания, может быть, потому, что меня считали законной наследницей престола, а может быть, просто потому, что со мной было легче разговаривать. Уильям видел это и злился и на поздравителей и на меня тоже. Я изумлялась, что с его умом он не мог скрывать свое раздражение и усвоить более приветливую манеру общения, которая расположила бы к нему многих и многих.

Он был доволен, когда он мог удалиться в Хэмптон-Корт. Строительство шло там быстро, и на месте старого дворца воздвигалась новая элегантная постройка. Я была рада, что часть старого тюдоровского дворца уцелела, что создавало интересный контраст.

Я думала, что Хэмптон-Корт станет любимым местопребыванием Уильяма и моим тоже.

Я проводила много времени в обществе Анны. Восторг, испытанный мной при встрече, несколько поостыл. Она всегда раздражала меня своей апатичностью, а теперь, когда она должна была вот-вот родить, ее апатичность стала просто фантастической.

Она обычно сидела молча, улыбаясь какой-то бессмысленной улыбкой. Говорила одна я, рассказывая ей о людях, которых я встречала и какое они на меня производили впечатление, о моей жизни в Голландии и о различиях между голландцами и англичанами. Она сидела, добродушно кивая, но я была не уверена, доходило ли до нее то, о чем я говорила.

Она изменится после рождения ребенка, думала я.

Иногда я начинала беспокоиться о ней. Она стала колоссальна. Анна всегда имела склонность к полноте. Я вспоминала, как она сидела с нашей матерью, поедая сладости. Эта привычка осталась у нее. Когда я пыталась протестовать, она пожимала плечами.

– Это все из-за ребенка, – говорила она. – Он будет настоящим гигантом.

Анна была очень привязана к мужу, а он к ней. Как непохоже на нас с Уильямом! Конечно, Георг ничего из себя не представлял, но он был добр и любезен со всеми. У него не было мудрости Уильяма; он никогда бы не стал великим правителем, зато какой он был обворожительный человек! И как Анна была довольна своим замужеством!

И все же временами мне казалось, что Сара Черчилль была для нее важнее Георга. Ей всегда нравилось иметь ее поблизости. Может быть, когда Сара была при ней, ей не нужно было утруждать себя разговором, потому что Сара говорила без остановки. Держалась она высокомерно.

По обычаю после коронации производились новые назначения и награждения поместьями и титулами. Так было и на этот раз. Например, Гилберт Бернет стал епископом Солсбери, Уильям Бентинк – герцогом Портлендским, а Джон Черчилль – графом Мальборо. Сара была очень довольна, и Анна была счастлива ее триумфом.

Между ними была очень тесная связь – Сара командовала, Анна подчинялась. Я полагаю, Сара управляла и своим мужем так же, как Анной.

Между мной и Сарой существовала некоторая враждебность. Сара, разумеется, должна была относиться с уважением к королеве и не могла открыто оскорбить меня; но мне казалось, что наедине с Анной она пыталась настроить ее против меня.

Ее неприязнь ко мне началась с истории с двумя пажами, происшедшей когда я была в Голландии. Анна в это время поселилась рядом с Уайтхоллом, в Кокпите, где некогда жила леди Каслмейн, фаворитка дяди Карла.

В придворном штате произошли некоторые изменения, и Анне потребовались еще два пажа.

Люди, занимавшие такое положение, как Сара, пользовались привилегией продавать выгодные придворные должности, и Сара продала эти места за тысячу двести фунтов, получив значительную прибыль; но поскольку эти должности были в штате принцессы Анны, которая могла стать когда-нибудь наследницей престола, эта цена показалась вполне приемлемой заинтересованным семействам.

Она уже, наверно, поздравляла себя с успехом, когда обнаружилось, что эти пажи были католиками. Поскольку в это время многие уже были настроены против короля Якова, а Анна считалась истинной протестанткой, этого нельзя было допустить.

Я написала Анне, что пажей следует уволить немедленно. Создалась затруднительная ситуация, поскольку Анна знала о выгодной сделке Сары, а Черчилли всегда нуждались в деньгах и добывали их где только могли. Но ввиду грядущих событий ничего не оставалось делать, как уволить этих двух пажей.

Сара очень не хотела возвращать деньги семьям, заплатившим за эти должности, которых молодые люди лишились. В конце концов было решено, что Сара оставит себе четыреста фунтов и вернет остальное.

Когда это совершилось, Сара была очень недовольна. Она во всем обвиняла Уильяма и меня, считая, что, если бы не мое письмо, никто и не узнал бы, что новые пажи принцессы – католики.

Деньги имели для Сары большое значение, и она никогда не могла простить мне потерю восьмисот фунтов.

Я всегда чувствовала ее враждебность и не доверяла ей.

* * *

Анна вот-вот должна была родить. Наступила жара, и она стала еще более апатичной, чем раньше. Я начала беспокоиться о ней. Она относилась к деторождению, как и ко всему остальному, очень спокойно. И в эти жаркие летние дни она лежала в безмятежном ожидании. Я волновалась куда больше.

Она поселилась в Хэмптон-Корте. Он полюбился ей так же, как и мне, и я была довольна, что она оценила усовершенствования, сделанные по распоряжению Уильяма.

Он часто бывал во дворце. Пристально следя за событиями в Ирландии, он был встревожен поддержкой, оказанной там моему отцу. Он рассказал мне кое-что об этом и добавил, что мы должны быть готовы сразиться с ним, если возникнет необходимость.

Мы часто гуляли вместе по парку. Я очень гордилась его планировкой, поскольку сама принимала в ней участие. Обычно я брала мужа под руку, а не он меня, и он не возражал, видимо нуждаясь иногда в моей поддержке. Он быстро утомлялся, хотя ни за что бы не признался в этом.

Я видела усмешки на лицах некоторых англичан, не более расположенных к Уильяму, чем он к ним. Я была выше Уильяма и располнела. Разумеется, по сравнению с Анной я казалась эльфом, но рядом с Уильямом все выглядело по-другому.

– Я видела, как вы прогуливались с королем, – явно желая уколоть меня, сказала однажды Сара. – Он опирался на вашу руку. Какой прекрасный пример для верных супругов!

Она знала, почему он опирался на мою руку, как знала и о его связи с Элизабет Вилльерс. Сара не была мне другом.

В один жаркий июльский день у Анны родился ребенок. Я настояла, чтобы быть с ней во время родов, и испытала такое облегчение, услышав крик младенца. Это был мальчик. Как все были этим довольны!

Анна была в восторге, да и я была вне себя от радости, видя ее в таком необычном для нее состоянии. Анна впервые предстала передо мной матерью, и материнство шло ей.

Она казалась почти красавицей, когда, всматриваясь в ребенка близорукими глазами, спрашивала:

– Он здоров… все у него в порядке?

Ее заверили, что младенец вполне здоров, а его громкий крик звучал для нас как музыка. Мальчик! Наследник престола!

В спальне было полно народа. Тут был и Уильям. Георг, отец ребенка, полный гордости и восторга, с обожанием взирал на жену и сына.

Это была очень трогательная сцена.

– Мы назовем его Вильгельмом в честь короля.

Уильям выглядел довольным. Я понимала, что, по его мнению, мальчик явился на свет в самый подходящий момент. Народу это понравится. Ребенка воспитают протестантом, и он унаследует корону. Наконец-то явился наследник-протестант, и угроза со стороны короля Якова, пытающегося собрать армию в Ирландии, несколько отступила.

Этот малыш имел очень большое значение.

* * *

Я тоже приняла участие в уходе за моим маленьким племянником. Анна была еще слаба после пережитого ею испытания и впала опять в блаженное состояние апатии. Для меня было наслаждением держать на руках ребенка. Мальчик выглядел очень бодрым. Уильям уже дал ему титул герцога Глостерского. Я уверена, ни одному ребенку так не радовались.

Вскоре, однако, начались опасения по поводу его здоровья. Младенец похудел и капризничал. Неужели все опять должно было повториться? Ребенок появляется на свет, все надеются, что он выживет, а потом вдруг он начинает болеть и умирает.

Было невыносимо видеть, как маленький Уильям слабел с каждым днем. Он оставался худеньким, и мы не могли понять, в чем дело. Бедная Анна была в отчаянии. Все остальные ее дети были либо мертворожденные, либо прожили очень недолго. Неужели и с маленьким Уильямом будет так же? Мы все были преисполнены печали. Каждое утро, вставая, я спрашивала моих придворных дам: «Как здоровье герцога Глостерского?» Они ожидали этот вопрос, и ответ был у них наготове: «Плохо, ваше величество, но он жив».

Однажды, когда ребенку исполнился месяц, мне сказали, что пришла какая-то женщина и желает немедленно увидеть меня.

– Женщина, – спросила я, – какая женщина?

– Сильная здоровая женщина, ваше величество. У нее на руках ребенок.

– Позовите ее ко мне, – сказала я.

Ее привели. Она была скромно одета, как одеваются квакерши; глаза у нее были ясные, кожа свежая, и она выглядела вполне здоровой. На руках у нее был пухлый малыш, примерно того же возраста, что и Уильям, но насколько он был непохож на маленького герцога! У него были гладкие пухлые щечки, но что произвело на меня особое впечатление, это его спокойный довольный вид.