– Андрей Петрович и есть ангел, – принялась утешать ее Татьяна. – Точно знаю – на Небе он! Зла Андрюша никому в своей жизни не сделал.

– Это так, – поддержал ее Никита, – во всем белом перед Господом представился.

– Представился? Почему представился? – опять заволновалась Долгорукая. – Что такое вы все время говорите да сказать не можете?

– Мария Алексеевна, – ласково прошептала Татьяна, – нет больше нашего Андрюшеньки... Ушел он от нас.

– Умер он, – просто сказал Никита и осекся – Татьяна метнула на него такой сердитый взгляд, что ему стало неловко за свое случайное бессердечие.

– Умер? – Долгорукая болезненно поморщилась. – Не мог мой сыночек умереть, не может того быть, никак Не может...

– Так и есть, Мария Алексеевна, – кивнула Татьяна, – уж поверьте мне – не ушел Андрей Петрович. Здесь он, во мне.

– Ты о чем это, глупая? – нахмурилась Долгорукая.

– Здесь, под сердцем, – для вящей убедительности показала Татьяна. – Это он, это его ребеночек у меня.

– Дитя? От Андрея? – Долгорукая с интересом посмотрела на нее и взгляд ее отчасти прояснился. – Тогда береги его, никому не говори! А то, как прослышат, накинутся на тебя и отнимут Андрюшу. Как у меня отняли.

– Боже, да что это с нею? – Татьяна расстроилась и умоляюще посмотрела на Никиту – тот понимающе покачал головой и, подойдя к Долгорукой, взял ее под руки и поднял с постели.

– Пойдемте, Мария Алексеевна, я вас к семье отведу, вместе всегда легче горе переживать.

– Да нет у меня никакого горя, – улыбнулась она. – Вот только тайна есть. И у тебя, Татьяна, тоже тайна есть. Ты береги ее, никому правды не открывай, а не то разверзнется земля под ногами, расступится пучина морская, и откроется картина ада ужасная.

– Как скажете, – по-доброму промолвил Никита и, точно маленькую, повел княгиню из комнаты.

Едва они ушли, Татьяна откинулась на подушки и тихонько заплакала. Больше всего на свете ей хотелось сейчас зарыдать по-дикому, упасть на пол, биться головой, растрепав по-вдовьему волосы. Сколько раз она видела в деревне, как истошно вопили бабы по сгинувшим на поле боя рекрутам, и лишь просила Господа, чтобы уберег ее от такой судьбы. Но разве уйдешь от нее, от судьбы-то?

А она ведь глупость заподозрила – вообразила, что Сычиха про кровосмешение говорит, когда в бреду на нее да на Андрея смотрела. Знала, колдунья, его конец, потому и предупреждала. Но они не поняли, не догадались. Впрочем, может ли когда человек в гордыне своей поверить в неизбежное?

Татьяна вздохнула – нельзя ей волноваться, ей о маленьком беспокоиться надо, чтобы рос счастливым и здоровым. Татьяна вдруг испытала такой прилив нежности к еще не рожденному ребенку, что захотелось сказать и сделать для него что-то приятное. Она стала гладить себя по животу и напевать что-то протяжное и убаюкивающее. Голос у нее был низкий, бархатный, и песня выходила величавая, теплая. Мелодия текла, как река в погожий день, – плавно и свободно, как будто сама по себе несла свои воды в необозримую даль. Даль светлую и прекрасную, в которой нет ни боли, ни горя, где цветут волшебные сады, и птицы щебечут подголоском ее песни. Там дышится легко и шагается без усилий, точно летишь по воздуху, не задевая земли, не касаясь предметов и деревьев. Там люди такие же добрые – их сердца горячи, а мысли – прозрачны. И время не имеет там никакого значения, потому что – нет всему этому благолепию конца. Смерти нет... смерти нет... смерти нет...

В вечер, предшествующий похоронам Андрея, семья впервые за эти дни собралась в гостиной. Все двигались как-то тихо и сосредоточенно – входили по одному и садились на привычные места: Долгорукая – на свой любимый диванчик, Лиза и Соня – на полукруглый диван у окна, Татьяна – на стул при входе. Князь Петр появился на пороге гостиной под руку с Полиной и, отечески похлопав ее по запястью руки, вежливо пропустил вперед. Полина быстро огляделась и, увидев свободное место, немедленно подалась к нему.

– Нет! – вскричала, смертельно побледнев, Долгорукая, и ее бледность в неярком освещении настенных канделябров казалась попросту мистической.

Полина вздрогнула – на нее со всех сторон смотрели озлобленные женщины. Полина надулась и тотчас бросилась за помощью к папеньке.

– Да чем же я провинилась, отец? – она припала к груди князя Петра и как будто заплакала.

– Ничего, ничего, милая, – Долгорукий успокаивающе притянул ее голову к себе и поцеловал в лоб. – Ты, верно, не знала – это место Андрея. Он всегда сидел в кресле после ужина, когда мы все встречались в гостиной выпить чаю.

– Господи Боже! – прошептала Полина и истово перекрестилась. – Да разве я на покойничье место уселась бы? Сказали бы прежде, я бы и не пошла.

– Это еще почему – покойничье? – обиделась Долгорукая. – Андрюша скоро придет, и мы сможем приступить к чаепитию.

– Маша, – князь Петр укоризненно покачал головой, – держи себя в руках, не одной тебе плохо.

– О чем ты, Петя? – Долгорукая с невинным видом обернулась к нему.

Ее шея двигалась, как у совы, словно была на механических бесшумных шарнирах.

– Маменька, – Соня встала и подошла к ней, – не терзайте себя, этим горю не поможешь. Андрей мертв, и мы должны принять это.

– Андрей жив, – убежденно сказала Долгорукая, непонимающим взглядом обвела всех находившихся в гостиной, и, остановившись на Татьяне, понимающе подмигнула ей. – Мы-то с тобою, милочка, знаем, что он жив. Не правда ли?

– Что это значит? – князь Петр с суровым выражением на лице посмотрел на Татьяну.

– Мария Алексеевна знает, что я ношу под сердцем ребенка Андрея Петровича, – смущаясь, объяснила Татьяна. – Вот и говорит так... А я не спорю – мне самой кажется, что Андрей Петрович не умер, раз во мне растет его дитя. Мне даже кажется, я видела его – вошел в дверь и... Ах!

– Что с тобой, Таня? – удивился князь Петр и, проследив за ее рукой, побелел. – Андрюша, ты?

Ужас охватил всех – в дверях, раскрыв их, но, не приближаясь, стоял Андрей. Он был, каким его запомнили в последний раз – во фраке и рубашке с манжетами, с гладко причесанными волосами и быстрым взглядом из-под тонкой золотой оправы.

Андрей стоял молча и пристально смотрел каждому в глаза, медленно поворачивая голову от одного родного лица к другому.

– Свят, свят! – зашептала суеверная Полина.

– Ты чего это, приблудная? – насмешливо спросила Долгорукая и встала, направляясь к Андрею. – Я же говорила вам – он жив! Не мог он умереть. Я этого не хотела. Он не должен был попасться в эту мышеловку. Я ее для муженька своего развратного готовила – стал бы с безумным бароном стреляться, вот тебе и награда за все хорошее. А еще лучше, если бы тот пистолет к Корфу попал, – радость моя не знала бы меры.

– Маша... – с ужасом воззрившись на жену, прошептал князь Петр.

– Маменька, – всхлипнула Соня, – что вы такое говорите? Как же вы могли?

– А чего здесь такого сложного? – спокойно пожала плечами Долгорукая, подходя к Андрею и обнимая его. – Милый ты мой, как я счастлива, что ты вернулся! Ты на меня не гневайся, Бога ради, я боек подпилила, чтобы он как будто случайно сработал. И зачем ты только ту коробку в руки брал? Но ничего, теперь все позади, мы опять вместе. Все вместе...

– Тане плохо! – вдруг вскричала Лиза, обращаясь к Андрею. – Довольно уже, хватит, слышишь, хватит!

– Простите меня, – заговорил Андрей голосом Репнина и снял с головы черный парик.

Долгорукая безумным взглядом следила за тем, как Михаил снимает очки и отклеивает бачки. Сомнений не осталось – в костюме Андрея перед ними стоял князь Репнин.

– Это жестоко, князь! – вскричала Соня и зарыдала.

– Не приставай к Мише, – бросила ей Лиза, поднося флакон с нашатырем к лицу Татьяны. – Это с моего согласия он решился на маскарад. – Ты безумна, как и твоя матушка, – глухим голосом заговорил князь Петр, схватившийся за руку Полины, чтобы не упасть от пережитого потрясения.

– Не лучше ее, но и тебя не хуже, – огрызнулась Лиза, помогая Татьяне прийти в себя. – Танечка, милая, ты нас извини, но другого способа узнать правду не нашлось.

– Правду?! – зарычал князь Петр. – Какую правду?!

– Умоляю, простите нас, Петр Михайлович, и вы, дамы, – Репнин повинно склонил голову перед собравшимися. – Но я не мог поверить в то, что барон Корф решился убить друга. И тогда я внимательнейшим образом осмотрел пистолеты. Тот, что стрелял, оказался поврежденным. Он был заряжен и сработал бы в любом случае, выстрелив в первого, кто прикоснулся бы к нему. По страшной, невероятной случайности, этим первым оказался Андрей.

– Когда мы догадались, что пистолет поврежден, – продолжила его рассказ Лиза, – мы захотели узнать правду: кто убийца. И тогда возник этот план. Мы были уверены: убийца не сумеет не выдать себя, увидев воскреснувшего Андрея. Только я и представить себе не могла, что это – маменька...

– Вообще-то, честно говоря, лично я подозревал Полину, – признался Репнин. – За ней подобное водилось, однажды она из ревности чуть не сожгла Анну, заперев ее на конюшне.

– Вот еще! – вскинулась Полина. – Нашли изверга! – Да как вы смели подозревать мою девочку? – рассердился князь Петр. – Пожалуй, мне стоит поторопиться с тем, чтобы раз и навсегда избавить тебя от прошлого, дав твое настоящее имя и новую жизнь, которой у тебя до сих пор не было.

– Благодарю вас, папенька, – расцвела Полина, еще крепче прижимаясь к князю.

– Я готов извиниться перед Полиной, – смиренно склонил голову Репнин. – Я думал о ней хуже, чем она есть. Будем считать, что я ошибался.

– Оставь реверансы, Миша! – презрительно сказала Лиза. – Мне нет дела до этой самозванки. Отец, вы действительно настолько увлечены этой деревенщиной, что даже не понимаете, что произошло в вашем доме? Вы не поняли, что ваша жена, мать ваших детей, хотела убить вас, а убила собственного сына, моего брата?! – Лиза, прошу тебя, пусть эта страшная правда останется между нами, – тихо сказал князь Петр, глядя на неподвижно сидевшую на диванчике Долгорукую. После того, как Репнин открылся, она, точно слепая, добрела до своего любимого места в гостиной и замерла там, подобно египетскому сфинксу – величественная и холодная.

Соня и Татьяна переглянулись между собой и согласно кивнули князю Петру.

Лиза растерянно взглянула на Репнина.

– Однако, Петр Михайлович, – твердо сказал он, – вы, кажется, забыли, что по вашему обвинению в тюрьме сидит невиновный человек. Призывая нас всех скрыть правду, вы обрекаете Владимира на каторгу, а, быть может, и на смерть.

– Мне сейчас не до Корфа, – с раздражением ответил князь Петр и попытался подойти к жене, чтобы увести ее из гостиной, но Репнин преградил ему дорогу.

– Я не позволю вам наказывать Корфа за то, чего он не совершал, – тихо, но с угрозой произнес Репнин.

– А я не питаю никакого сочувствия к барону, чтобы прощать ему все его предыдущие прегрешения! – воскликнул князь Петр.

– Так вы решили воспользоваться случаем, чтобы избежать дуэли? – понимающе усмехнулся Репнин. – Вы прекрасно знаете, что Владимир стреляет лучше вас, и хотите избавиться от более сильного соперника?

– Вы обвиняете меня в трусости? – вскипел князь Петр.

– Я обвиняю вас в подлоге и заведомо ложном обвинении! – торжественно сказал Репнин.

– Вы ничего не докажете, – недобро улыбнулся князь Петр.

– Докажу, еще как докажу, – в тон ему ответил Репнин. – Я забрал из вашего кабинета коробку с пистолетами. Это, во-первых, а во-вторых, – у меня есть свидетель – Елизавета Петровна.

– Лиза?! – Долгорукий с возмущением обернулся к дочери. – Ты пойдешь против отца своего?

– Ты не оставил мне иного выхода, папа, – кивнула Лиза. – Ты пытаешься насильно выдать меня замуж за Корфа, которого я не люблю. Ты глух к моим мольбам, почему я должна слышать твои просьбы?

– Но как же честь семьи? – побледнел князь Петр.

– Вы могли бы избежать всех расспросов и разбирательств, – предложил рассудительный Репнин, – если немедленно отправились бы со мною к судье.

– И что мы скажем ему? – недоверчиво покосился на него князь Петр.

– Что еще раз проверили пистолеты и обнаружили, что боек одного из них оказался неисправен, и поэтому смерть Андрея – несчастный случай. И у вас нет претензий к барону Корфу. А что касается княгини, то я настоятельно рекомендую вам как можно скорее увезти ее отсюда и показать хорошему врачу.

Впрочем, судьба княгини – в ваших руках. Делайте с ней, что хотите. – Я жду от вас только одного – мы едем с вами к судье или нет?

– Шантаж? – надменно спросил князь Петр и еще раз обвел взглядом гостиную. Дочери смотрели на него настороженно, и лишь Полина – преданно, с беспрекословной готовностью подчиняться. – Похоже, в этом доме лишь одна Настя поддерживает меня. Хорошо, я подчиняюсь чуждой мне силе. Так и в быть, едем к судье...