Елена Езерская - Роковой Выстрел

Одно плохо: слышала Полина, Лиза как-то говорила Соне, что ждет не дождется, пока Сычиха поправится, что она, дескать, точно скажет – Анастасия Полина или нет. Не то, чтобы Полина в своем счастье сомневалась, но все же скребли у нее на душе кошки – мелко так да противненько. А вдруг и в самом деле – очнется лесная ведьма да не признает в ней Настю, что тогда? Куда ей деваться с таким позором?

Мысль об этом натолкнула вдруг Полину на действия, и, пока семья по церквам разъезжала, она к Забалуеву подалась и все ему про себя новую рассказала. Глаза у Андрея Платоновича мигом загорелись, и он немедленно велел ей написать заявление на его имя, как предводителя уездного дворянства, чтобы взял на себя заботу о признании ее дочерью князя. Писать, правда, пришлось под диктовку да пару раз переписывать, ибо с грамотностью у Полины всегда были сложности, но, в конце концов, проблему эту осилили, и Забалуев обещал ей завтра же заехать к Долгоруким и проверить, как ей живется в имении – не обижают ли девушку почем зря...

Вернувшись от Забалуева, Полина застала Долгоруких в трауре – княжна Репнина отказалась венчаться с Андреем. Хваткая Полина тотчас поняла, что ставки ее пошли вверх. Княжна-то, рассказал Полине Дмитрий, как оказалось, приревновала Андрея Петровича к Таньке, что служанкой жила у них сызмальства, и еще ребеночка от молодого Долгорукого, кажись, прижила. Только Полину-то не обманешь – она эту правду давно знала. Что Танька за Никиту собралась – так грех свой скрывала, потому что для Никитки всегда один свет в окошке был – Анька, проклятая разлучница и интриганка.

Полина сразу к князю в кабинет побежала, и Долгорукий, встретив в ее взгляде готовность слушать, отводил душу, сетуя на обиду, нанесенную Репниной. Полина молча кивала, иногда неопределенно поддакивала, но про себя отмечала, что князь по-настоящему потрясен случившимся. Видать, что-то за этой свадьбой еще стояло. Никак, князь себя со стороны рассмотрел, свое в сыновнем горе увидел.

Потом князь Петр попросил отвести его в столовую, но ужин, проходивший в растерянности и при отсутствии Лизы и Андрея, внезапно прерван был выстрелом, долетевшим из кабинета. Полина вздрогнула: ведь они только что оттуда ушли, не напали ли грабители.

Сидевшие за столом переглянулись, словно спрашивая друг друга – не ослышались? А потом все разом бросились в кабинет.

Вид окровавленного Андрея испугал Полину – не то, чтобы она смерти боялась, но как-то стало не по себе, неуютно, что ли. Хотя из события этого ей-то уж точно выгода была прямая и очевидная: одним Долгоруким меньше, ее наследство больше. Полина долго и выразительно ахала и стонала, заламывая руки и по-простонародному хватаясь за голову. И, пока другие занимались обезумевшей от ужаса княгиней и раненым Андреем, Полина никого не допускала к «папеньке» – сама ему воду ко рту подносила, платочком обмахивала, чтобы легче дышал, гладила по плечам, снимая напряжение.

Князь Петр ее заботой был тронут и все время, пока приехавший вскоре доктор Штерн не констатировал смерть Андрея, держал ее за руку – крепко-крепко, как будто не просто искал поддержки, а молил ее – помоги, помоги!.. И на какой-то миг Полина даже растерялась – она не Бог, и уж если медик ученый ничего путного сделать не смог, то она и подавно. И потом ей за здоровье Князева сыночка молиться не резон: оживет, поправится и опять по новой жениться надумает, а ей – опять же проблема, что с ним, непоседливым, делать.

Однако неожиданно для себя Полина в какой-то момент заметила, что случившееся не просто потрясло Долгоруких – разрознило и сделало беспомощными. И, осознав это, она немедленно взяла власть в доме в свои руки и принялась командовать слугами, а те, видя абсолютную невразумительность поведения хозяев, и сами невозможно потрясенные смертью Андрея Петровича, сделались покорными ей и беспрекословно выполняли ее четкие распоряжения.

Умершего Андрея обрядили и снесли в домашнюю церковку, свечей поназажигали... Долгорукую заперли в ее комнате, и доктор Штерн дал ей сильного успокоительного, князя Петра увели в спальную, а Соня с Лизой и сами ушли, обнявшись, точно искали друг в дружке сил противостоять своему страшному горю. Полине никто не мешал управлять, и она почувствовала всю полноту власти, которую чужая беда часто дает в руки посторонним и случайным людям.

Когда она убедилась, что все в доме стихло – хотя тишина эта была пугающей, как бывает затишье перед грозой – и сама наведалась в церковку.

– Варвара? – удивилась Полина, застав выходящую в притвор кухарку Корфов. – А тебя чего нелегкая принесла? Я думала, ты должна подле своего барина-убийцы крутиться.

– Какая же ты, Полина, бессердечная! – шепотом сказала Варвара. – Такое горе – Андрей Петрович погиб! Он ведь не чужой мне, почитай, с младенчества они с Владимиром Ивановичем как братья.

– Хорош братец! – криво усмехнулась Полина. – Пристрелил князя, и все!

– Что – все?! Что – все?! – осерчала Варвара. – Ты-то что знаешь? Как смеешь Владимира Ивановича обвинять? Никогда он на друга руки бы не поднял, ошибка это, не стрелял он, не мог стрелять!

– Это уж пусть суд разбирается, – пожала плечами Полина. – Не нашего ума такие дела судить-рядить, да только я своими глазами и пистолет видела, и Андрея Петровича в крови.

– А тебя это как касается? – тихо спросила Варвара. – Ты-то здесь кто? Отчего распоряжаешься да свое мнение выставляешь?

– Да ты и не в курсе, Варя? – догадалась Полина. – Я ведь теперь здесь, в имении, не последний человек. Я – дочь князя Петра, нареченная Анастасия.

– Что это тебе в голову взбрело, Полька? – замахала на нее руками Варвара. – Что мелешь? Какая ты Анастасия? Аполлинария ты, да и то лишь потому, что я так тебя назвала, когда безродную в корзинке на ступеньках дома обнаружила.

– Это ты – глупая, – нахмурилась Полина, – а я свою родословную знаю. Ты меня в одеяле нашла с буквой А вензелечком, а одеяльце принадлежало полюбовнице князя Петра; что приходится мне матерью. Она ребенка родила да сберечь не сумела, похитили у нее младенца-то.

– Младенца у Марфы действительно похитили, – покачала головой Варвара, – да только тот младенец – не ты.

– То есть как это не я?! – побелела Полина. – Ты ври, ври да не заговаривайся!

– А мне врать ни к чему! – перекрестилась Варвара. – Я по любому присягну, что одеяльце с буквой А я прежде нашла, да выбрасывать пожалела – больно красивое. А как тебя нашла, то в него и завернула, а имя – точно по букве этой дала, потому как первое, что в голову пришло.

– Врешь! – зашипела Полина и закачалась. Земля словно поплыла у нее из-под ног. – Врешь, подлая! Это ты, чтобы мне досадить! Тебя злоба съедает, что не твоя Анька, а я княжной буду – в шелках да в почете ходить.

– Аннушке твои радости не нужны, у нее своих забот хватает, – Варвара укоряюще посмотрела на Полину. – А вот тебе про все это лучше Сычиху расспросить. Она все здешние тайны знает, точно правду скажет.

– Сдвинулась твоя Сычиха! – озлобилась Полина. – От ранения умом помешалась.

– От ранения? – кивнула Варвара. – Значит, как поправится, так разум и просветлеет. Вот очнется и все по местам расставит – вспомнит, милая. Все вспомнит.

– Убиралась бы отсюда, Варя, подобру-поздорову, – страшным голосом сказала Полина.

– Видать, и впрямь не в себе ты, девка, – испуганно вымолвила Варвара. – Лицо – белое, саму трясет. Неужто так тебе барские денежки голову закружили, что себя не помнишь и честь-совесть пропали совсем?

– Уходи! – зарычала Полина, сжимая кулаки.

Варвара поспешно принялась осенять себя крестом и заторопилась к выходу, а Полина, проводив ее на прощанье уничтожающим взглядом, застонала вдруг по-звериному.

Это что же – понапрасну она понадеялась? Зря картины себе светлые нарисовала, о богатой жизни размечталась? Нет, врешь, никому не отдам ни новое имя свое, ни звание благородное! Сычиха, говоришь, все доподлинно знает? Так пусть же то, что она знает, не откроется никому! Убивать ненормальную, конечно, рука не поднимется, лучше пусть сгинет на чужбине неведомой. Пусть исчезнет с глаз – ушла, мол, блаженная, и пропала с концами. А концы те – ищи-свищи, как ветра в поле...

– Таня, ты куда собралась? – растерянно спросил Никита, входя в отведенную им Корфом комнату во флигеле. – Крестную навестить, – пряча глаза, быстро сказала Татьяна, суетливо собирая свои вещи в узелок, приспособленный из большого посадского платка. Все самое необходимое, что называется, – на первое время. – Она давно меня в гости зазывала, да я все откладывала. И вот, думаю, пора мне откликнуться и наведаться к ней.

– Так зачем идти? – удивился Никита. – Я сейчас тебя мигом на санях довезу.

– Не стоит, по хорошей погодке, по легкому снежку сама доберусь, – отмахнулась Татьяна.

Словно, между делом отмахнулась, но Никита почувствовал – что-то здесь не так.

– И надолго останешься там? – настороженно спросил Никита, подходя к ней и забирая из рук ее узелок. – Когда обратно тебя везти?

– А чего торопиться? – смутилась Татьяна. – Так же вот сама и вернусь. Когда вернусь. Ты узел-то отдай, Никитушка...

– Что же я – изверг какой, и невесте на сносях вещи не поднесу? – нахмурился Никита. – Темнишь ты, Татьяна! Нехорошо это.

– Да нечего мне скрывать, – стала оправдываться она, – просто соскучилась я здесь по родным, в имении барона я мало кого знаю.

– А меня тебе недостаточно? – спросил Никита, незаметно растягивая узел на платке. Узел развязался, и вещи посыпались из него.

Татьяна ахнула и бросилась поднимать, но потянуло в пояснице, и она остановилась, переводя дыхание. Никита положил узел на пол и принялся перебирать Татьяны пожитки.

– Ты что же это, Таня? – тихо сказал он. – Говоришь – крестную навестить, а сама как будто навсегда собралась, и даже заготовочки для дитя новорожденного с собой сунула. А это, кажется, вольная? И письмо еще какое-то...

– Отдай! – Татьяна метнулась к нему, пытаясь вырвать конверт из рук Никиты, но он не отдал, а посмотрел на нее так строго, что она затравленно сникла и, поискав глазами, куда бы присесть, со стоном опустилась на стул у двери.

– Значит, так ты со мной? – только и смог вымолвить Никита, наскоро пробежав глазами письмо Андрея. – Барин опять поманил, а ты сразу и побежала? Врать начала, а, если бы я из Петербурга задержался, так и ушла бы, ничего не сказав, не попрощавшись? Так ты меня отблагодарить решила за то, что помог тебе в трудную минуту, что поддержал тебя, когда Андрей Петрович от тебя отступился?

– Не отступался он от меня! – воскликнула Татьяна. – Его заставили! А любит он меня! Он и прежде мне замуж предлагал, да невеста его словно почуяла что-то, на крыльях принеслась, разметала нас, рассорила.

– Но ведь венчался он сегодня, – Никита с недоумением посмотрел на нее. – А ты, что, в наложницы подалась?

– Не женился Андрей Петрович! – с вызовом бросила ему Татьяна. – Видать, у невесты его совесть проснулась, отказалась она от свадьбы. Прямо в платье подвенечном, из кареты не выходя, в столицу уехала с маменькой и папенькой.

– Кто же такое сочинил? – вздрогнул Никита.

– Сорока на хвосте принесла, – буркнула Татьяна и потом пояснила:

– Дмитрий Варваре на кухне рассказывал. Говорят, Андрей Петрович не в себе сделался – в комнате заперся, ни с кем разговаривать не желает.

– А с тобой, решила, станет поприветливей? – зло спросил Никита.

– Он меня ждет, – глаза Татьяны засветились торжеством и радостью. – Вот письмо красивое прислал, прощения просит, хочет, чтобы мы вместе жили и ребеночек наш в незаконных не ходил.

– Спасибо тебе на добром слове, – с обидой поклонился ей Никита. – Как нужен был, так обещала, что родным отцом дитя звать будет, а как снова барин поманил – не родной стал и немилый?

– Господи, Никита! – Татьяна встала и с покаянным видом приблизилась к нему, заглянула в глаза. – Прости ты меня, грешную! Виновата я перед тобой, но сделать ничего над собою не в силах. Люблю я его, пуще жизни люблю. Нет мне без него ни покоя, ни счастья. Андрей Петрович для меня единственный и родной, и ребеночек наш – по любви, Богом данный. Это свадьба его супротив чувства была, ведь любит он меня, как и я, почитай, с самого детства.

– Неужели ты думаешь, что княгиня Долгорукая позволит сыну на бывшей крепостной жениться? – Никита с сомнением покачал головой. – Да и князь не больно прыток на такие подвиги, свою-то он Марфу бросил, слышали мы эту историю.

– А мы с Андрюшей уедем, – смело вскинула голову Татьяна. – Сами жить станем, где нас и не знают совсем. Заживем ладно, будем маленького растить.

– Какая же ты наивная, – вздохнул Никита. – Да разве так бывает, чтобы все, как по-писаному? Только в сказках, да и среди них со счастливым концом больно мало найдешь.