Ольга Лебедева - Роковые письма

Амалия сидела в кресле, расслабленно откинувшись на подушках. В ее руке застыла книжка, какой-то бульварный роман, баронесса смотрела куда-то в сторону. При виде Маши она приветливо улыбнулась, но из кресла не встала. У Амалии был усталый, больной вид; казалось, что минувшей ночью она совсем не сомкнула глаз.

— О Амалия, как я рада!

Маша постаралась придать своему лицу приветливое, и вместе с тем по возможности независимое выражение. К первому ее понуждало положение гостьи, ко второму — пистолет в кармане шубки, нарочно просторного фасона, для скрытности. Несмотря на миниатюрность этого, почти игрушечного оружия, его тяжесть была приятной и внушала нашей героине чувство уверенности.

Баронесса в ответ молча кивнула, как бы говоря: ах, милая, и я тоже безумно рада тебя видеть, но видишь, в каком я состоянии!

— Вы неважно выглядите! — с тревогою воскликнула девушка. И на сей раз фраза прозвучала вполне естественно.

Амалия по-прежнему сохраняла молчание. Правда, теперь в ее взгляде промелькнула искорка живого, неподдельного любопытства. Казалось, она видит Машу впервые или, во всяком случае, после долгой разлуки. Хотя в их дружбе случались и более длительные перерывы из-за частых отъездов Амалии.

— Да что случилось? — испуганно спросила Маша, и впрямь чувствуя укол опасности из-за этой странной, неестественной сцены.

Ее старшая подруга тяжело вздохнула и вновь окинула девушку задумчивым и в то же время откровенно изучающим взглядом.

— Амалия, — прошептала Маша. — Вы меня пугаете…

— Бедное дитя, — покачала головой баронесса. — Ты все-таки пришла…

— Конечно, — удивленно ответила Маша. — Ведь вы же прислали записку!

— А по дороге ты никуда… не заезжала? — равнодушным тоном сказал баронесса. Словно и не спросила, а и так заранее знала ответ.

— Н-н-нет…

Губы нашей героини дрогнули. Ледяной холодок пробежал по спине, хотя в кабинете было тепло, и в камине весело потрескивали дрова.

— Это правда, Маша?

В голосе баронессы теперь читалось сожаление, ее лицо казалось скорбным и оттого слегка осунувшимся.

— Конечно, — поскорее кивнула Маша. — Куда мне было еще заезжать?

Баронесса помолчала, изредка бросая на юную подругу внимательные, оценивающие взгляды. После чего, не говоря ни слова, протянула ей свою книгу.

Ничего не понимающая Маша взяла в руки роман. Из книжки выглядывал бельм лист закладки.

Девушка вопросительно взглянула на баронессу.

— Читай, — кивнула Амалия фон Берг.

Маша вынула лист, развернула его и…

Строчки и буквы внезапно запрыгали перед глазами. Слова пустились в безумный пляс, затем поблекли, поплыли, точно растворяясь в белесом тумане. Но Маше достаточно было и первых строк послания.

«Господин капитан!

Срочно приезжайте в Андреевку, в имение баронессы. Там будет известная вам А. К.».

— «Непременно задержу ее до вашего приезда. Торопитесь! М. А.» — задумчиво процитировала Амалия, иронически поглядывая на оторопевшую девушку. — Что ж, милый дружочек. По мне, так вполне романтично. Ты не находишь?

Маша не нашлась, что ответить, да было и не надобно.

В следующую минуту сзади ее охватили железные руки, вывернули локти, больно заломили назад. Маша отчаянно рванулась, чувствуя, как руки выламываются из суставов, и увидела нависающий над нею мохнатый волчий треух.

Багрий!

Конечно же, это был он. Верный слуга баронессы, ее преданный пес.

А капитан? Что с ним?

И Маша почувствовала, как ее мысли начинают путаться, а голова кружится все быстрее. Так, что все предметы в кабинете, вся обстановка сливается в стремительную, безумную круговерть дьявольской карусели.

— Ты прусская, а я — русская… — упрямо прошептали ее губы. И более Маша уже была над ними не властна.

— То-то и оно, — сурово пробормотала Амалия, обшаривая ее карманы. — Ничего вы толком сделать не умеете, одна лишь чепуха в голове да грезы девичьи. Вечно надеетесь на авось. Тьфу…

— Ну вот все и сделано. Можно и собираться, Богу помолясь.

Графиня воротилась в кабинет, зайдя в дом с черного хода, в Машиной шубке и надвинутой на лоб ее каракулевой ушанке, застегнутая на все пуговички. Только что Амалия Казимировна, благо что они с юной подругой были примерно одного роста, на глазах у прислуги вышла из имения, самолично запрягла Гнедка и выехала из усадьбы. Теперь Гнедок мерз где-нибудь в ближайшей роще, а Маши Апраксиной для всех уже не было в усадьбе Юрьевых. Это ведь она только что торопливо уехала домой, явно расстроенная встречей с баронессой, так что даже никому из домашних и слова не обронила!

Теперь оставалось под покровом ночи покинуть дом тем же способом. Маша, крепко связанная, с баронессиным платком во рту, молча ожидала своей участи. От кляпа так крепко пахло духами, что к горлу подкатил тошнотворный комок. Да так там и остался, изредка вызывая приступы головокружения. На душе у Маши было так ужасно, тоскливо и темно, что жить вовсе не хотелось. Впрочем, в этом они с баронессой, кажется, полностью совпадали!

— Довезем до Рузавино… — изредка она слышала она обрывки фраз, словно в забытьи. — Там поезда… Оставишь на рельсах… Никто и не узнает…

«Ну и пусть, — думала Маша, равнодушно внимая, как в эти минуты решалась ее судьба. — С чего все начиналось, пусть все тем и завершится».

И она представила закрытый черный гроб, перевитый розовыми лентами — почему-то именно так ей виделось. Маменька с папенькой льют безутешные слезы, вокруг рыдает толпа соседей и знакомых, а у скорбного изголовья, смертельно бледный и невероятно красивый Решетников, с обнаженной шпагою стоит в карауле.

Ей даже на минутку стало искренне жалко, что она не увидит этой торжественной и скорбной картины. А в следующий миг на нее нахлобучили какой-то пыльный мешок, а сверху накинули что-то тяжелое и душное. И бесцеремонно поволокли за руку во тьму.

Где они находятся теперь, Маша никак не могла понять. Сани быстро катили по наезженной колее, поскрипывала какая-то ось и сильно дул ветер. Похитители по большей части хранили молчание. Но и так было понятно: докатят до железнодорожной насыпи, затащат наверх и бросят связанной на рельсы. Кругом темень, машинист и не заметит, как перережет ее. Господи Иисусе…

Внезапно конь заржал, и сани резко встали. Ветер дунул сильнее, и Маша услыхала, как впереди крикнули:

— Амалия фон Берг, остановитесь.

Сани, впрочем, и без того стояли. А голос в ночи был такой знакомый, такой родной…

Но вряд ли один лишь голос капитана Решетникова способен был остановить шпионку с ее подручным. Прямо над головою перепуганной Маши грянул выстрел, а затем ее кто-то, видимо, возница Багрий, сграбастал в охапку и усадил прямо, как спеленатую куклу.

Из саней выстрелили снова.

«Сейчас он выстрелит в ответ», — поняла Маша и в ужасе похолодела. Коли баронесса теперь в ее шубке, стало быть, стрелять в нее капитан не станет. А выстрелит в ту, кто теперь в одежде баронессы, тем паче что кругом, должно быть, темнота несусветная. А это… это…

— Володя-а-а-а!!! — отчаянно завизжала она и забилась в крепких путах. — Это я-а-а-а! Володень-ка-а-а…

Тут же вокруг раздались беспорядочные выстрелы. Если это и был пистолет Решетникова, то как он мог столь часто его перезаряжать? Это даже Маша поняла и усомнилась.

Зато баронесса сориентировалась быстрее.

— Солдаты… — зло прошипела она где-то внизу. Видать, скорчилась на дне саней, от шальных пуль прячась. Стреляли пока, кажется, вверх, для острастки.

— Гони!

Багрий гаркнул на рысака, хлестнул поводьями. Тот взвился на дыбы, но не стронулся с места.

— Куда ж править-то, барыня? — испуганно заорал он. — Они ж засеку устроили!

— На реку гони, — сквозь зубы процедила разъяренная Амалия. — По льду как раз уйдем.

— Дык лед-то гнется, — жалобно заныл Багрий. — Давеча ехал я мимо со станции…

— Гони, сволочь! — завизжала баронесса. И возница, ойкнув с перепугу, зло хлестнул рысака вдругорядь.

— Стой-стой, осаживай! — закричал кто-то рядом с Машею. И это был голос Владимира Михайловича!

— Не балуй, — огрызнулся возница и попытался огреть офицера кулаком. Но этого Маша уже не могла ни услышать, ни почувствовать. Сильная рука обхватила ее поперек талии и, резко потянув, выдернула из саней.

«Как репку!» — мелькнула в голове героини несуразная мысль. Но что поделаешь: не властны мы над нашими помыслами, и в самую драматическую минуту иной раз подумаешь такое, что хоть всех святых выноси! Может быть, это капризная матушка-природа оберегает нас таким образом от страхов, сумасшествий и других умопомрачений в ужасные или волнительные минуты жизни?

— Машенька…

В мгновение ока ее освободили из тяжелых объятий Амальиной шубы, сдернули с головы мешок.

— Аххх… — Она наконец-то глотнула свежего морозного воздуха, так что в первый миг задохнулась.

— Вы целы, душа моя?

Решетников обнимал ее, покрывал лицо и руки горячими поцелуями и все норовил тревожно заглянуть в глаза — все ли в порядке, не зашибли ли его чудесную подругу.

— Все… хорошо… — прошептала Маша. И тоже решилась, ответила поцелуем — быстрым и робким. Так что вмиг залилась краскою. К счастью, в темноте этого было не узреть.

— Держите их, ротмистр! — громко крикнул во тьму Решетников. И лишь теперь разжал объятия.

Маша увидела, что они стояли на перекрестке. Дорога на станцию перегорожена сваленным деревом. А под его защитой прячутся солдаты в темных шинелях, почти сливающихся с окружающими деревьями, и палят в сторону реки. А там, по льду, скрипя полозьями, медленно катят сани.

Видна была лишь фигура Багрия, правящего конем, стоючи в полный рост. Баронесса, по всей видимости, распласталась на дне возка, укрываясь от свистящих солдатских пуль.

— Не стрелять! — хрипло крикнул Владимир Михайлович. — Они нам живыми нужны.

— Не уйдут, — ободряюще пробасил ротмистр Феоктистов. — Там, за излучиной, их живо возьмут в оборот. Я на всякий случай станционный караул туда отрядил, коли загонять придется.

— Вот это молодца! Быть тебе, Феоктистов, с повышением, — радостно заговорил Решетников. — Прекратить стрельбу!

Солдаты разом стихли, лишь слышен был в ночи чей-то негромкий досадливый матерок.

— Отста-а-авить! — рявкнул Феоктистов, так что Маша от испуга едва не подпрыгнула.

Возок между тем неуклонно удалялся по синеющей ледовой глади. Как вдруг…

— О господи… — вздрогнула Маша. — Что это?

Раздался тихий треск, от реки явственно повеяло холодом. Потом еще и еще. А затем длинные ветвистые трещины побежали по льду Листвянки. Казалось, они вознамерились догнать катящиеся впереди сани, точно это была веселая игра.

Солдаты сгрудились у берега и зачарованно смотрели на треснувший лед.

— Батюшки-светы, — пробормотал один из служивых, — никак река просыпается…

И, точно услышав его слова, лед треснул по всему руслу. Лишь сухая бережная шуга с воздушными пузырями под нею еще оставалась целою. А вокруг заворочались льдины, точно на дне проснулся и ожил гигантский червяк, доселе мирно дремавший под спудом зимнего панциря в зачарованном сне. И наконец, хлынула вода.

Все стоявшие на берегу, не сговариваясь, кинулись со всех ног вдоль берега, вслед за уходящими санями. Теперь вода уже полновластно правила на Листвянке. И двигалась гораздо быстрее, нежели четверо копыт и пара стальных полозьев.

Вот возница выронил из рук вожжи. Баронесса вскочила, в ужасе оглядываясь вокруг. А к саням со всех сторон подступала вода. Рысак заржал и, спасаясь, потащил сани к берегу. Тотчас лопнули постромки, лед под конем подломился, и его задние ноги стали быстро погружаться.

Конь взвился на дыбы, бросился вперед из последних сил и… выскочил из тающего плена, прорвался к берегу. А тяжелые сани окружали быстро растущие трещины. Баронесса и ее верный возница отчаянно цеплялись за оборванные постромки, даже не делая попыток соскочить на лед.

— Господи, — пробормотал стоящий подле Маши ротмистр, — да они, никак, обеспамятели от страха.

Раздался страшный треск, льдины под санями подломились, разъехались в стороны. Женский крик, полный страха и отчаяния, прорезал ночную тьму над проснувшейся весенней рекой. Минута — и они ушли под воду.

Лишь черная жижа, с выступающими ледяными обломками, плескалась на поверхности. А потом и ее захлестнула стремительно бегущая вода.

— Что ж, чему быть, тот не виноват, — философски заключил Феоктистов. Однако тут же виновато покосился на капитана — точно он, ротмистр, лично повинен в том, что свершила жестокая и неумолимая природа.