Наталья Павлищева - Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг

Этот запах хорош только намеками, но нос постепенно привыкает, и чтобы самой улавливать свои духи, их требовалось все больше и больше. Фатьма пользовалась амброй много лет, а потому запах был слишком терпким, временами даже невыносимым. Но показывать это султанской сестре не рекомендовалось, следовало терпеть, не отворачивая нос в сторону, иначе наживешь себе врага…

Шах Хурбан пахла смесью гвоздики и почему-то цветов апельсинового дерева. Странная смесь, говорившая о неустойчивом характере самой женщины.

Приторные улыбки и насмешка в глазах, ласковые слова и яд в душе… Но все только пока разговор не зашел о Хуррем Султан. Вот тут сестры были едины: ведьма на престоле!

Мгновенно забыты ехидные замечания по поводу друг дружки, головы склонились ближе, губы поджались, глаза загорелись… Найден, вернее, подтвержден общий враг, личные разногласия можно оставить.

Шах Хурбан рассказывала о нововведениях в столице, к которым причастна Хуррем. Главное, конечно, то, что она переехала в Топкапы!

– Представляете, сестра, оставить гарем в Старом Дворце! Несчастные женщины вынуждены тосковать в одиночестве.

– Как это мог допустить Повелитель? Жаль, меня не было рядом, я бы такого не позволила!

Шах с презрением посмотрела на сестру, предварительно убедившись, что та не видит выражения ее лица. Она бы не позволила! Да кто стал бы спрашивать старую толстуху?! Хуррем творит во дворце все, что считает нужным, если уж сам Повелитель не возражает, кто другой может сказать хоть слово против?

– Ах, сестра, говорят, она даже слушает, что творится на заседаниях Дивана!

– Что?! Присутствует на заседаниях Дивана?!

– Нет, не присутствует, но находится за решеткой, как это делал сам Повелитель.

– Вах! Это не женщина! – объявила якобы сраженная услышанным Фатьма Султан, хотя давно все знала.

– А?! А кто? – шепотом поинтересовалась Шах Хурбан.

– Это дьявол!

– Вы правы, тысячу раз правы. – Обиженная недостаточным вниманием Хуррем к собственной персоне Шах Хурбан была готова поддержать сестру в обвинениях. – Эта Хуррем извела стольких людей… Как хорошо, что вы теперь рядом, вместе мы сможем противостоять этой ведьме.

– Сможем, – обещала Фатьма Султан сестре, решительно сжимая кулачки, словно им предстояло немедленно дать отпор нападению Хуррем.

Роксолана прекрасно понимала, что заговор сестер обязательно состоится, но все ее мысли были заняты уехавшим Сулейманом и сыновьями, ведь любимым мужчинам каждую минуту грозила погибель. После смерти Мехмеда от оспы, которой не болел никто во дворце в Манисе, она не ждала ничего хорошего. Яд, выпущенная стрела, подпиленное стремя, да мало ли что еще способно погубить ее любимых мужчин?

К тому же самые доверенные лекари Сулеймана сами больны и стары. Моше Хамон вообще при смерти, Хасан-эфенди даже в поход не поехал, ему не под силу, Бехрам-эфенди тоже… Прежде чем отправляться в далекий поход, нужно было позаботиться о сопровождающих лекарях, султан уже немолод, болит нога и сердце, разве можно так рисковать?

На сей раз он не спросил свою Хуррем, да и раньше не спрашивал, но раньше султан был моложе и здоровей.

Тоска… тоска… тоска…

Единственная отрада – Михримах и внучка Айше Хюмашах. Сыновья султанской дочери умерли от оспы, а вот у дочери даже маленького пятнышка не осталось. Это все Гекче, многолетняя служанка самой Роксоланы, вернее, давно уже не служанка, Гекче получила свободу, но осталась лекаркой султанши, ее дочери и внуков.

Гекче тайно даже от Михримах привила оспу Айше Хюмашах, девочка переболела без последствий и после того к заразе стала невосприимчива. Мальчикам привить не успели.

Айше названа в честь своей прабабушки валиде султана Сулеймана, но похожа на мать и бабушку – саму Роксолану. У них с Сулейманом удивительно разделились дети, каждый взял внешность одного из родителей. Самый старший Мехмед даже маленьким точно повторял отца, дочь Михримах – материнская копия, умерший еще в детстве от оспы Абдулла был похож на отца, Селим на мать, Баязид внешне вылитый отец. На кого похож Джихангир? Пожалуй, на валиде Хафсу, царевич красив, но изуродован еще в младенчестве, потому его красота кажется особенно болезненной.

Почему же так ноет сердце? Не за упрямого сибарита Селима или беспокойного Баязида, а за Сулеймана и младшего из шехзаде Джихангира.

Роксолана старалась гнать плохие мысли, но они упорно возвращались.

И вдруг…

«Прощаясь с вами, я пообещал писать из Турции. Теперь я решил сдержать обещание. Я полностью сдержу свое обещание и расскажу о своих впечатлениях. Расскажу и о приключениях, случившихся со мной по пути в столицу и Амасью.

По сути, произошедшее со мной нельзя охарактеризовать, как какое-то чрезвычайное приключение. Более того, это было вполне заурядное путешествие. Иногда со мной случались веселые истории, иногда – грустные. Но теперь, описывая их, я ощущаю одно – удовольствие…»

Огьер Гиселин де Бусбек был не совсем честен в письме перед своим однокашником Николасом Михольтом. Но, опасаясь, что письмо прочтут, он не рискнул рассказывать, как еще не став послом Австрии в Османской империи, невольно явился последней каплей, переполнившей чашу гнева султана Сулеймана Великолепного против его старшего сына и наследника престола шехзаде Мустафы.

Боясь повторить судьбу предшественника синьора Малуэцци, которому пришлось отвечать перед османским падишахом за действия австрийского короля Фридриха свободой и в результате жизнью, Бусбек решил быть незрячим и глухим, если дело коснется внутренних проблем османов.

Даже в письме своему приятелю он описывал обычаи турок поднимать с земли любой обрывок бумаги, потому что написанное вызывает у них огромное уважение, и также обходиться с лепестками роз… Конечно, новый посол писал о проблемах отношений Австрии и Османской империи, но только этих. Внутренних дел самой империи он не упоминал, боясь снова попасть впросак и окончить свою службу императору Фридриху, не начав ее.

По пути в Стамбул, а потом в действующую армию османов, где находились в походе против персидского шаха Тахмаспа и султан, и его наследник, и еще двое сыновей, и зять султана Великий визирь Рустем-паша, Бусбек встретил отряд янычар. Воины приветствовали его со всем почтением, показавшимся новому послу даже избыточным, и, между прочим, дали понять, что янычарский корпус поддерживает восшествие на престол нового султана – шехзаде Мустафы.

Прикинув, сколько лет нынешнему султану, а также узнав, что у того серьезно болит раненая в молодости нога, посол принял заверения своих новых знакомых к сведению и… едва не угодил следом за предшественником в тюрьму. Посещать наследника раньше самого султана смертельно опасно – об этом янычары упомянуть забыли. Что им жизнь какого-то неверного, даже посла?

Шехзаде Мустафа принял Огьера Бусбека с распростертыми объятьями. Принц очень понравился послу, он разумен, не воинственен, у Бусбека сложилось впечатление, что следующий султан из тех, с кем можно договориться. А разве с султаном Сулейманом нельзя? Можно, но османам пора бы уже сменить правителя на троне, Сулейман правит тридцать три года, пора уступать престол взрослому сыну.

Посол осторожно поинтересовался у драгомана – прикрепленного к нему переводчика, сколько лет шехзаде Мустафе.

– Тридцать восемь.

У Бусбека невольно вырвалось:

– Ого!

И впрямь пора править, не то собственные сыновья повзрослеют.

А потом случилось страшное…

Уже имевший в руках письма Мустафы, подписанные «Султан Мустафа», что само по себе означало смертный приговор для шехзаде, султан Сулейман еще обнаружил, что австрийский посол направился вместо его шатра к шехзаде!

Много лет назад султан Мехмед Фатих объявил:

– Любой, кто покусится на мою законную власть, будет уничтожен, даже если это мой собственный брат.

Завоеватель Константинополя считал, что лучше потерять принца, чем провинцию, не говоря уже о троне или разжигании гражданской войны, его поддержало высшее духовенство (которое сам султан и возглавлял), а потому его потомки, придя к власти, безжалостно уничтожали родственников мужского пола, могущих претендовать на трон, включая собственных взрослых сыновей.

А тут наследник, которому под сорок, и почти шестидесятилетний султан. Было от чего забеспокоиться Сулейману, обнаружив, что австрийский посол отправился прямиком к Мустафе.

Янычары упорно твердили, что это дело рук султанши Хуррем и ее подпевалы султанского зятя Рустем-паши, бывшего сераскером (главой) похода. Все понимали, что шехзаде Мустафа переступил черту дозволенного, но считали, что султану пора на покой.

Никто не задумывался, что покой будет вечным, а такого едва ли мог желать даже престарелый султан. К тому же Мустафа, придя к власти, непременно уничтожил бы братьев с племянниками – детей султанши Хуррем.

Султан Сулейман опередил сына – приказал уничтожить его самого, а затем и его единственного сына тоже. Матери шехзаде Мустафы Махидевран пришлось оплакивать не только самого Мустафу, но и семилетнего внука.

…Бусбека спасло только то, что сам Сулейман о нем забыл. Все же казнить старшего сына, по своим качествам вполне достойного трона, – не самое легкое дело для отца.

К тому же, поход продолжился, персидский шах вовсе не был намерен сдаваться, несмотря на казнь своего сообщника из султанской семьи. А во всех грехах привычно обвинили султаншу Хуррем и ее зятя Рустема-пашу.

Не написал Гиселин де Бусбек и о том, что в Алеппо умер младший из султанских сыновей шехзаде Джихангир. Говорили, что от тоски по старшему брату, который незадолго до похода приблизил к себе младшего. Никто не желал слушать, что влияние старшего было вовсе не положительным, что и без того больной с детства Джихангир стал принимать дурманящие средства. Опий хорош только для обезболивания изредка, к нему легко привыкнуть, а вот отвыкнуть невозможно. Дозу приходится увеличивать и рано или поздно она становится смертельной.

Но какое кому дело до этого? Умер и умер, на Джихангира никогда не рассчитывали, как на султана, и без него наследников хватало.

Пожалуй, смерть младшего из шехзаде прошла почти незамеченной.

И еще об одном умолчал посол (об этом он рискнул бы писать только в секретном послании своему королю): прошел слух, что шехзаде Мустафа не казнен, ему удалось выжить. Нет, того человека, что вошел в шатер Повелителя, действительно задушили. Но как любой восточный правитель, шехзаде Мустафа был очень осторожен, а потому имел несколько двойников, как две капли воды на него похожих. Янычары шепотом говорили, что вместо настоящего шехзаде Мустафы в шатер к султану, опасаясь расправы, отправился двойник.

Гиселин Бусбек оказался умным дипломатом, он извлек урок из увиденного, верно оценил возможности Османской империи и силу ее правителя султана Сулеймана. Больше ошибок посол не допускал, а ведь служил связующим звеном между Австрией и Турцией еще очень долго, и при сыне Сулеймана, и при его внуке тоже.

Рустем-паша прислал два письма – одно жене Михримах Султан, второе теще – всесильной Хасеки Хуррем Султан, хотя мог бы написать только одной, все равно мать с дочерью словно единое целое.

– Госпожа, гонец от Рустем-паши…

По тому, как нынешний главный евнух Джафер-ага взволнован, ясно, что гонец срочный, а срочный гонец и не от Сулеймана, а от Рустема мог означать только… О нет!

Не успев сорвать печать с письма, почти выкрикнула:

– Повелитель?!

Евнух поспешно ответил:

– Нет, Повелитель здоров, да продлит Аллах его дни.

– Иншалла…

Строчки прыгали перед глазами, от волнения пыталась прочесть слева направо, руки дрожали, пришлось отвернуться от слуг, чтобы не заметили.

Но, конечно, заметили, хотя вида не подали. У нее вышколенные служанки, не хотят потерять свои места и отправиться топить печи в хаммам.

Рустем сообщал, что… Повелитель казнил шехзаде Мустафу!

– О Аллах!

Этого просто не могло быть! Но это было, вот оно сообщение Рустем-паши. На всякий случай глянула на печать, нет, все верно, да и почерк самого Рустема, не секретаря. Зять не умеет писать ровно, его строчки неизменно ползут вверх, потому весь текст получается изогнутым, и закорючка в конце предложения тоже его. Конечно, можно подделать, но зачем?

– Аллах, о чем я думаю, какая подделка, Мустафа казнен!

Эстер говорила, что на сей раз Повелитель решится, знала что-то неведомое ей, конечно, знала.

Роксолана вспомнила о застывших за ее спиной евнухе и служанках. Повернулась, окинула взглядом сверху вниз:

– За предательство Повелитель был вынужден казнить шехзаде Мустафу!

Надо бы не так, не «вынужден казнить», а «казнил», ибо никто не может вынудить сделать что-то Тень Аллаха на Земле. Но сказала прежде чем подумала.