— Да, да, — подхватила Зойка, — все эти тряпки можно купить здесь и гораздо дешевле. Не трать больше валюту. Правда, мама?

— Уместные слова, — усмехнулся Клим. — Оставьте-ка нас с матерью, пойдите, погуляйте. Будьте во дворе, есть серьезный разговор.

Они ушли. Оставшись наедине, Клим сказал просто, словно о чем-то обыденном.

— Я ухожу, Оля. Не от тебя и не к другой. К самому себе. Этих денег пока хватит, устроюсь — буду присылать.

Ольга молча наклонила голову и ушла на кухню.

Собрать вещи бы делом одной минуты. Клим сбежал вниз. Во дворе поджидали взрослые сын и дочь. Присев на скамейку, он со всей серьезностью поведал им о своем решении. Увидел, как опустились их головы, как заблестели девичьи слезы.

— Все, — сказал детям. — Я пошел. Подрастете — поймете, а сейчас примите, как данность. Я вас люблю и не бросаю, — он поднялся, держа в руке небольшой чемоданчик. — Живите, как жили. О деньгах не беспокойтесь.

В билетную кассу очередь была немалая. Все отпускники ехали через Москву, все были недовольны новым порядком покупки билетов с паспортом, но подчинялись. Заняв очередь, Клим поспешил в товарное отделение оформлять доставку машины. Это сьело немало времени, но он успел и там и тут. С билетом и квитанцией в кармане направился в гостиницу.

Ночь была светлая, северная, городская. Солнце стояло за очертаниями кирпичных домов. Климу подумалось, что вот и кончилось для него море, что он свободен и одинок под слабыми мигающими звездочками. Новая жизнь уже началась.

На другой день сын провожал отца.

Посадка уже заканчивалась. В купе шестого вагона с удобствами устраивалось на ночь семейство из трех человек, родители с дочкой. Они обрадовались Шурке, решив, что именно он будет их попутчиком.

— А вот я его пирожком угощу, ну-ка, еще горяченьким, — захлопотала хозяйка, ласково поглядывая на молодого человека.

Узнав, что едет не мальчик, а его отец, они сдержано поздоровались с Климом. Забросив чемоданчик на полку, отец с сыном вышли на перрон.

Вокруг царила обычная вокзальная суета. Спешили с чемоданами, везли на колесиках корзины и баулы, прощались, целовались. Пахло копченой рыбой, северными дарами для южных родственников. Все как обычно. Разве что среди пассажиров чаще обычного виднелись матросские воротники и бескозырки, или что ни взрослые и ни дети еще не успели загореть. На отдых отправлялись целыми классами, человек по двадцать, под присмотром руководителя, сумевшего пронять на совесть очередного спонсора.

Спешили по перрону и мальчики-южане, вносили в купе ящики и коробки со знакомыми наклейками. Босс стоял скрестив руки и наблюдал за погрузкой. Клим усмехнулся, кивнул ему.

Отец и сын прошлись вдоль вагонов.

— Обижаешься на меня, Шурок?

Тот уклонился от прямого ответа. Клим отметил взрослое поведение сына-старшеклассника…

— Не усекаю, скажем так.

Клим потер рукой подбородок.

— Завис я, сын, завис, как твой компьютер. Вот и все.

— Как это, батя? — снисходительно посмотрел тот. — Мой компьютер, между прочим, не зависает.

Клим закурил, посмотрел себе под ноги.

— Когда-то в юности я, видно, выбрал не ту дорогу. Попробуй-ка угадай в шестнадцать лет! Вроде, все, как у людей, живи-радуйся, а мне мелко, глубины нет. Каждый день одно и то же, да и того понять не могу.

— У кого иначе?

— Я про себя говорю. Знаешь, почему я в море ходил? Не поверишь. Чтобы по берегу скучать, стремиться домой. А как вернусь с рейса — на берегу ничего не понятно, ну, и скорей на корабль, в море, о возвращении мечтать.

— Но ты же старпом!

— Поднаторел, верно. А понимать — ничего не понимаю. Только душа горит, просто пылает.

Он замолчал, заметив, что босс тонким кавказским слухом ловит их разговор. До отправления оставалось десять минут. Это много, когда душа твоя уже простилась с прошлым и ты весь устремлен в неведомую жизнь. Шук хмурил брови. Он не осуждал, и по-юношески готов был восхищаться отцом, как всегда восхищался им. И красавец-корабль, которым он гордился перед друзьями, хотя, сказать по-честному, старпом — это еще не капитан, а у его друзей отцы были и капитанами. Вообще, у него были хорошие друзья. И все, как один, шли в морское дело. Кто в училище, кто в армию, на флот.

— Не жалко бросать корабль? — спросил он.

— Нет, — с неожиданной беззаботностью ответил Клим. — Наелся под завязку. Новая жизнь зовет. Не пойму, какая, а зовет. Уходить надо, пока все на мази, вертится, работает, когда и без тебя справляются. Ясно?

— Ясно. Пока уговаривают остаться, да?

— Вроде того. Но это не главное.

— А что главное? — насторожился юноша и затаил дыхание, ожидая того сильного слова, что сразу решит и его проблемы.

— Главное — это твое решение, — Клим посмотрел на большие вокзальные часы..

Они помолчали, направляясь к вагону.

— В Москве один будешь? — ревниво спросил сын.

— Один.

— Силен, отец!

— Не сердись, Шук. Как устроюсь, вызову тебя. Поступишь куда-нибудь учиться. Москва же!

— Спасибо, батя!

— Какой я батя! Бродяга вселенская, а не батя. Все, прощай.

Поезд уже набирал скорость. Вскочив на подножку, Клим прошел в купе.


Нельзя сказать, что Птичий рынок — место, малоизвестное москвичам. Многие любят проводить здесь выходные дни поближе к весне, поближе к лету, и охотно покупают там все, что душе угодно, потому что купить здесь можно предметы простые, необходимые для жизни на природе с удочкой, ружьецом, рюкзачком за спиной. Вот, любуйтесь, пока не поздно, пока не перенесли «Птичку» за кольцевую автодорогу.

Еще издали, при подходе к воротам уже встречают вас продавцы котят и щенков с чистейшими глазами существ, впервые увидевших этот мир, тут же предлагают цыплят, козлят, кроликов, не говоря уже о канарейках и попугайчиках. Где, в каком месте Москвы можно запросто купить козленка? Вот только волков не бывало. Хотя, может, и продали какого, еще слепым щенком, все может быть. На самом рынке тянутся тесные рядки под узкими навесами. Чего-чего здесь только нет! Вот развешены рыболовные сети с ячейками мелкими, средними и крупными на окуня, щуку, на семгу. Тут же выстроились удилища. А сколько лотков с приманкой, с мотылем и червями, аквариумы пустые и полные воды, украшенные зелеными водорослями, гротами. А какие рыбки! На любую мечту. Вокруг стоят любители и говорят, говорят, как на восточном базаре, у каждого свой рассказ, свой случай, смех и хохот.

Народу по выходным дням уйма! Кажется, рынок-то и работал лишь по выходным дням. Воистину, кто не знал Птичку, тот никогда не поймет, куда зовет душа в пустые часы выходного дня! Посетители, в основном мужчины молодого и зрелого возраста, которым все по плечу, прицениваются, торгуются, покупают весело, просто. Душа взлетает на птичьем рынке!

Здесь когда-то покупали снасти и припасы Павел и Сергей, муж Ирины. Все были молоды. Павел и Настя лишь недавно вернулись со строительства гидростанций, Ирина снималась в первых фильмах, а Сережа все решал свои задачи по сверхпроводимости. Какие бывали застолья, какие вечера! А всего-то по случаю поездки на Птичий рынок!

Сегодня на Птичьем рынке Ирина выбирала подарок для Павла. Она ходила уже целый час, даже отдаленно не представляя, что ей нужно, как вдруг увидела его, свой подарок. Вот он, зеленый пятнистый жилет, сплошь состоящий из карманов, с рюкзаком на спине, но совсем не военный, без броневой прокладки, хотя и украшенный погончиками и золотистым ромбом.

— Бронежилет, — подмигнул продавец, проследив ее взгляд. — Семнадцать карманов на любой случай. Все по уму, неси хоть целый магазин.

Жилетов висело несколько. Карманчики на липучках, на кнопках, на молниях, подкладка тоже с карманами изнутри, застежка на вытяжных металлических пуговицах. Длинный карман на груди для авторучки, и для сигарет, и для зажигалки, надежная, долговременная вещь, сшитая на хорошей машине умелыми руками. «Надо брать», — кивнула Ирина и посмотрела на продавца.

— Понравился? — спросил тот.

— Хороший жилет, — уважительно кивнула она.

— Какой размерчик желаете?

— Размерчик… — она стала в тупик. — На плотного такого мужчину выше среднего, вон как тот, — и показала на кого-то в толпе.

— Найдем, — он снял жилет с плечиков. — На свитер в самый раз. Не мужу, стало быть?

Она даже замерла от неожиданности. Ух, как спросил!

— Нет, — ответила она врасплох.

Он склонился поближе, посмотрел ей в глаза, сильный, складный.

— Такая милая женщина и без мужа, — произнес вполголоса, так, что ее бросило в жар. — Встретимся? Сегодня. Давай?

Она смутилась. Хотела отшутиться, но слова не шли. Он не отводил от нее светло-карих, подсвеченных солнцем, глаз.

Она отрицательно помотала головой. Он не согласился.

— А я б тебя любил, и ты б меня любила. Я вижу. Встретимся? Я подъеду, куда?

У Ирины перехватило дыхание. Как давно с нею не разговаривали так, не просили ее. Она молчала. Мгновение было упущено.

Он тряхнул головой.

— В общем, не жилет, а целая кладовка. Все под рукой, сигареты, закусон, а сюда… обмыть, как говорится, чтобы долго носить, — от неуловимого движения его пальцев в боковой внутренний карман словно бы в самом деле скользнула бутылка.

Он завернул покупку в бумагу, вложил в пакет и протянул ей, нежно коснувшись запястья.

— Зря расстаемся!

— Может быть, — грустно сказала она. — Всего доброго.

— Будь здорова, голубка, — нежно попрощался он.


В субботу с цветами и с ярким пакетом в руке она позвонила в знакомую дверь. Открыл Павел, плотный, уютный. Они обнялись. Ирина развернула свой дар. Из внутреннего кармана торчала бутылка «Смирновской», во внешнем блестели пачка сигарет, где-то тарахтели охотничьи спички.

— Ух, ты! — усмехнулся Павел. — Карман на кармане. Я в них не запутаюсь?

— Семнадцать штук с рюкзачком для одеяла.

— Не слабо.

Он подергал клапаны с липучками, расстегнул и застегнул молнии, надел и повернулся в обнове.

— Все под рукой, все по уму, — сказал словами продавца.

— Не тесноват?

— На свитер самый раз, — опять слово в слово ответил он.

Они вновь обнялись.

— Пашенька, — зашептала Ирина, — сорок лет — это не страшно?

— Какие сорок? Это Иван Иванычу на десятом этаже сорок, а мне двадцать пять.

— Все шутишь.

— Ну, сорок и сорок, — небрежно ответил он. — Что делать? не я первый, не я последний. Вперед и с песней!

— А я дрожу как лист.

— Стыдись, Иришка.

— Ой, Пашенька!

— Не трусь, артистка.

— Не тру-усь… Значит, не просто?

Павел посмотрел на нее ласково и серьезно.

— Ах, ты, пичуга малая, — тихо проговорил он, лучший друг ее погибшего мужа. — Смелей, Иришка. Потерявший мужество теряет все.

— А не потерявший?

— Черпает силы в каждом дне.

Гостей пока не было. В гостиной уже белел скатерью длинный стол, уставленный соусниками, солонками, перечницами и стопками тарелок. Праздник ожидался немалый, хватило бы стульев и табуреток.

Настя окликнула ее.

— Пришла? У нас с тобой три часа на все про все.

— Успеем.

— Бери халат, передник, здесь все свои.

Они принялись перебирать рис, мелко резать баранину, морковку для настоящего среднеазиатского плова, такого, каким угощались когда-то в Нуреке. Одновременно подходило пышное сдобное тесто, начинки, приправы.

— Мои пироги весь дом знает. Как начну печь, дух на все этажи.

— Студень порезать?

— Хрен не забудь.

— Сделано. Ух, и злой! Аж до слез.

— Зелень не забудь.

— Настя, Настя, как тебе идет быть хозяйкой!

— А я везде хозяйка. Надо лишь поставить себя, — она понизила голос. — Думаешь, Пашка не хотел командовать? Ого! А я тихенько-тихенько, и снова королева. Пашенька! — крикнула она. — Не откажись, милый, протереть всю столовую посуду и рюмки с бокалами до блеска? А?

Павел вздохнул.

— Просто мечтал об этом. Скатерть я ту постелил, генерал?

— Именно ту самую. Умница моя.

Павел рассмеялся, подмигнул Ирине.

— Ишь какая, видишь?

Ирина взялась за дело. Застучала ножом, готовя салат, почистила селедку, прослезилась от лука. Две хозяйки управлялись на славу.

— Про Костю Земскова еще не рассказала тебе, — говорила, смеясь Анастасия. — Однажды возле студии он покупал яблоки на улице. Взял одно, другое, третье и стал подбрасывать одновременно все три. А продавец тоже умелец оказался, и давай перекидывать тоже по три яблока сразу. Так они и бросали друг другу, пока один гражданин из очереди осторожно не поинтересовался, мол, яблоки вообще-то продаются?