– Какая беда? Рассказывай!

– Вы не понимаете, Даниил Петрович… Это ведь я во всем виновата, я! Ева, она…

– Ева? – удивился Михайловский. – При чем тут Ева?

– Так она приехала же! – взвизгнула Тоня. – Прямо к нам, в Синичку, приехала! Ваша жена!

Сердце у Михайловского замерло, а потом ухнуло куда-то вниз, в желудок. Ева давно стала для него фантомом, призраком из прошлого, который преследовал его постоянно, но тем не менее в этом фантоме не было уже ничего от той, реальной женщины. Михайловский в первый момент даже не поверил Тоне – наверняка она что-нибудь напутала! Разве Ева может быть здесь?! Бред, чушь, нелепая фантазия, ошибка…

– Ева?.. – повторил он.

– Да, она к нам приехала, уж дня три как тому назад… – закивала судорожно Тоня.

– Зачем она сюда приехала? – растерянно спросил он. Потом вспомнил, как Ева не любит путешествия, поездки, перелеты, как страшится покинуть свой обжитый мирок, как пугают ее отсутствие комфорта и дорожные опасности. Ева, дитя большого города, Ева, которая и на дачу-то Михайловского согласилась переехать с трудом…

Представил, как она добиралась до Синички, представил ее на фоне глухого бездорожья, покосившихся изб, в туче мошкары и гнуса – и похолодел. Ева, нежнейшая из нежных, – здесь!

– Так она вас приехала искать!

– О господи! – он схватился за голову. – Погоди… А чего ты так переполошилась, Тоня?

– Так вы ж мне договорить не даете… – вытирая слезы, жалобно запричитала та. – В общем, она с Телятниковым поругалась, и он ее в речку сбросил.

Михайловский не верил собственным ушам. Холодный пот заструился между лопаток.

– Где она? Пошли… Где она?

Тоня побежала вслед за ним.

– Я не знаю… Я же говорю – она в речку упала!

– И что?

– Ничего, – тихо сказала Тоня. – Нет, нам туда… – указала она направление.

Они шли довольно долго, быстрым шагом – у Михайловского даже закололо в боку и снова стало саднить в груди, но он на подобные мелочи не обращал внимания. Ева, Ева, Ева – стучало у него в висках.

– Сколько она здесь?.. Почему ты мне раньше не сказала?

– Я не знаю! Я думала, она вас не любит, я думала… Ну, в общем, я не думала, что все так серьезно! А когда я поняла, что она совсем не такая, как я представляла, я ее решила к вам отвести… Да, собственно, Даниил Петрович, мы сейчас-то к вам с Евой и шли! А тут Телятников…

– Убью! – выдохнул Михайловский. – Убью его, и ничего мне не будет! Все время мечтаю его убить…

Он пока еще не понимал, что на самом деле произошло. А потом услышал шум воды. А потом увидел – за деревьями, пенясь и переливаясь бриллиантовыми брызгами в каменистом широком ложе, текла река Синичка. Вернее, не текла, а неслась, стремительно и весело. И почувствовал страх, переходящий в мучительную тоску…

– Вот, мы здесь были, – показала Тоня. – Телятников вот тут стоял, а Ева…

Михайловский побежал вниз, вдоль реки, Тоня – за ним. Через некоторое время обрывистый склон стал выше, круче. Синичка, бурля, неслась внизу, и было очевидно, что в этом месте никто на берег не смог бы выбраться. Густые заросли терновника преграждали путь.

– Я уже была здесь, – тихо сказала Тоня. – Даниил Петрович, Еву надо искать ниже по течению.

– Отец твой где?

– Дома, они утром с Евой на озеро ходили, лотосы смотреть…

– Надо поиски организовать.

Вероятно, в его лице было что-то такое, что испугало Тоню.

– Даниил Петрович, да она жива! – закричала она. – Ну зачем же сразу о плохом думать, а?..

– Деревня где?

– Там! А вы куда? Господи, Телятников же…

– Телятникова убью, потом с отцом твоим пойдем Еву искать, – коротко сообщил Михайловский.

– Ох…

Но в деревне не было и следа дружинников. Встречная старуха, увидев Михайловского, истово закрестилась. Отец Стратилат, подметавший церковный двор, остолбенел.

– Данила Петрович, вы… Живы?! Неужто…

– Жив я, жив…

– А к нам супруга ваша прибыла! Вот радости-то ей будет… Очень уж она из-за вас переживала!

Батюшка еще ничего не знал о произошедшем.

К ним уже спешил Силин.

– Даниил Петрович! Слава богу, эти разбойники только что уехали… Вы нашлись? Это замечательно!

– Папка, с Евой беда! – закричала Тоня. – Твоя помощь нужна…

Силин, не особо удивленный появлением Михайловского («Словно ожидал этого – может, Тоня ему все-таки рассказала, как меня в сторожке прятала? Ну, да это неважно…»), выслушал их сбивчивый рассказ.

– Значит, так, – спокойно произнес лесник. – Сейчас едем Еву искать. Тоня, ты с нами. Приведи лошадей! А, вон и Андрон… Очень хорошо! – На другом конце улицы появился участковый, верхом. Приближаясь, он с интересом смотрел на них всех. – Андрон тоже с нами будет…

– И я! – рванулся Михайловский.

– А вы, Даниил Петрович, останетесь. – Силин посмотрел на его перебинтованную грудь – сквозь бинт проступило немного ярко-алой крови. – Вы еще слишком слабы для таких походов по тайге.

– Но я…

– Вы нас только задерживать будете. Батюшка, побудьте с ним, – обратился он к отцу Стратилату.

Подъехавшего Андрона немедленно ввели в курс дела, Тоня привела лошадей – отцу и себе, и уже через несколько минут они все рысью спешили к лесу, поднимая тучи пыли на дороге. С Телятниковым, разумеется, решили разобраться после…

– Да-а, дела… – вздохнул отец Стратилат. – Что ж, выходит, воевода наш стрелял в вас тогда все-таки, Данила Петрович?..

– Выходит, так, – отстраненно ответил Михайловский, прижимая ладонь к груди. – Но ничего, я почти в форме…

– Да уж вижу! – печально усмехнулся старик и указал себе на голову: – Эвона… И мне тоже досталось!

Они сидели на деревянной лавке, а солнце постепенно спускалось за лес. Михайловский смотрел на ярко-оранжевый закат, и сердце у него сжималось от той ужасной несправедливости, которая царила в мире. И дело было не только в Никите Телятникове с его молодчиками, а в том, что люди сами мучили себя и совершали глупые, нелепые поступки, которые не всегда удавалось исправить…

Вот за что он, Даниил Михайловский, спрашивается, обиделся на свою жену? Теперь даже и не вспомнить!

«Ева, Ева… И зачем тебя судьба погнала в эти края?.. Тоже мне, жена декабриста! Неужели думала, что сможешь мне помочь? Бедная, глупая… Сидела бы со своими куклами в Москве и горя бы не знала! Почему побежала за мной?..»

Почти полгода прошло с тех пор, как он ее видел. Был непоколебимо уверен, что Ева уже давным-давно забыла о нем. Думал о ней плохо. Ненавидел! Когда лежал, раненный, в лесной сторожке, а весь мир был уверен, что он, Михайловский, мертв, думал еще: «Что там Ева в Москве? Наверняка радуется, что муж пропал, что так легко и просто, без лишних хлопот, закончился этот нелепый брак!» И ненавидел ее еще больше за это…

А теперь выходило, что он кругом был не прав. Ева его исчезновению ничуть не обрадовалась. Совсем даже наоборот… А иначе зачем она сюда приехала?..

«Это что ж такое… – растерянно подумал он. – Она меня – любит?»

…Много позже, уже в полных сумерках, стояли, спешившись, у реки трое – отец и дочь Силины, участковый Федулов. Они обыскали довольно длинный участок вдоль реки, но без всякого результата.

– Надо возвращаться, – тихо сказал Иван Платонович. – Завтра с утра продолжим.

– Ева! – уже охрипшим голосом закричал Андрон, сделав ладони рупором. – Ева Борисовна, отзовитесь!

Они все прислушались. Но никакого ответа, лишь шум воды, заглушавший даже комариный звон. Луна плыла по темно-синему, усыпанному бесчисленными звездами небу, на мгновения отражаясь расплывчатым контуром в бурлящей воде, а потом снова исчезая.

– Это я во всем виновата… – в отчаянии пробормотала Тоня.

– Перестань, – остановил ее отец. – Ладно, возвращаемся!

Они повернули назад. Через некоторое время, когда уже подъезжали к Синичке, Тоня с Андроном слегка отстали от Ивана Платоновича.

– Как ты думаешь, она жива? – печально спросила Тоня. – У меня перед глазами все эта сцена стоит… Она упала, и река ее понесла!

– Не надо, Тоня. Будем надеяться, что Ева жива, – сдержанно произнес Федулов. – А как найдем ее, поеду в город, на воеводу управу искать…

Тоня печально засмеялась:

– Думаешь, у тебя получится? Смотри, Андрон, с губернатором бороться сложно! А Телятников – его любимчик.

– Но сколько можно его терпеть! – с раздражением произнес тот.

– И не боишься?

– А чего мне бояться? Мне терять нечего.

Некоторое время они ехали молча.

– Я виновата… – опять повторила Тоня с тоской.

– Ну вот, снова-здорово! Опять ты эту песню…

– Ты не понимаешь, – вздохнула она. – Я виновата в том, что за других людей вздумала все решать! А она его, Ева то есть, на самом деле любит… И Даниил Петрович ее тоже любит. Только они сами не могли это понять – ходили, переживали, места себе не находили… Зачем? Ведь все так ясно, так просто, так легко…

– Ты думаешь? – холодно спросил Федулов.

Тоня вздрогнула и посмотрела на него – в ночной полутьме лица было почти не видно, лишь смутный контур скул и носа.

– Андрон…

– Что?

– Ты меня ненавидишь, да?

– Дурочка, – шепотом ответил он. – Господи, какая же ты дурочка, Тонька!..

* * *

Как Максу Эрдену, белогвардейскому офицеру, удалось прорваться живым и невредимым через красные кордоны на юг – это особая история…

Но уже летом 1920 года он присоединился к армии Врангеля. Воевал под Перекопом и в низовьях Кубани – надо сказать, до поры до времени весьма успешно.

Но местное население не поддержало восставших, и в конце лета, после трех недель тяжелейших боев, белые части эвакуировались в Крым. Четырнадцатого сентября генерал Врангель начал отвлекающую операцию, которую планировал завершить ударом на северо-запад для соединения с поляками или 3-й Русской армией. Тогда бы белым удалось вырваться из «крымской бутылки».

Выступление началось неплохо, но в тяжелом бою был убит командир Кубанской казачьей дивизии, а другой из командиров самовольно отдал приказ об отходе.

Поляки же заключили перемирие с большевистским руководством – и тем самым закончили советско-польскую войну. И тогда большевики бросили клич: «Все на Врангеля!» Против врангелевцев было сосредоточено больше войск, чем когда-то собирали против Деникина.

К началу ноября врангелевцы потеряли около половины своего состава.

Сиваш сковало льдом (а болотистый соленый Сиваш не замерзал даже зимой!), что значительно облегчило наступление красных, и одиннадцатого ноября главком генерал Врангель отдал приказ об эвакуации «всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, также с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага».

В приморских городах грузились на суда люди – в страшной спешке и давке, полные отчаяния и ужаса.

Был среди них и Макс Эрден.

Оборванный и грязный, больше похожий на бродягу, чем на офицера, он с мрачной апатией наблюдал за происходящим.

Смотрел, как на берегу плакали казаки, прощаясь со своими конями.

Один из чубатых казачьих офицеров снял со своего коня седло и уздечку. Конь всхрапнул, повел ушами. И казак вдруг закричал:

– Эх, Сивко, Сивко! Сколько раз ты увозил меня от беды! Шестьдесят красных я на тебе зарубил! И что ж теперь?! Выходит, оставлять тебя для этой сволочи?.. Ну уж нет! Застрелю, как есть застрелю…

Казак стал рвать из кобуры револьвер, но руки у него дрожали. Конь храпел, отворачивал голову, жалобно ржал, словно чувствуя свою близкую смерть.

Казак неожиданно опомнился, зажал руками лицо.

– Эх, Сивко… – глухо забормотал он сквозь ладони. – Живи, мой Сивко! Только смотри, брат, не вози на себе красного… Не дай ему собой овладеть, сбей с седла гада!

– Охота спектакли устраивать… – с раздражением пробормотал Макс и отвернулся. Он испытывал такую жгучую досаду ко всему происходящему, что его стал бить озноб. Макс Эрден вдруг снова вспомнил о Мите: «Повезло тебе, Алиханов! Ты в родной земле лежишь и горя себе не знаешь, а меня вот черт знает куда судьба гонит… Повезло тебе, брат!»

Утром четырнадцатого ноября Врангель и командующий флотом вице-адмирал Кедров объехали на катере Севастопольскую бухту, где грузились последние суда. Снялись последние заставы; юнкера, охранявшие порт, выстроились на площади.

Вышел барон Врангель, поблагодарил всех за службу и сказал:

– Оставленная всем миром обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю…