– Я всю жизнь отчаянно старалась заслужить твою любовь, Георгий. Пыталась доказать, что ты ничего не потерял, женившись на мне. И любила тебя безоглядно. А ты, как выяснилось, принимал меня за глупенькую пустышку, не умеющую любить. И, главное, не умеющую оценить твою великую любовь.

Георгий передернулся, но промолчал, впившись мне в лицо остановившимся взглядом. Немного помедлив, я с горечью добавила:

– Мне жаль бездарно прожитых с тобой лет. – Это было неправдой, но мне хотелось ударить его так же больно, как он меня в то ужасное утро. – Но теперь я знаю, как нужно жить. Я буду жить так, чтобы нравиться себе. Не своим родителям, не твоим, не детям, а только себе!

Из этого перечня Георгий был исключен априори, и мучительно сглотнул, уяснив это. Отвернувшись от него, я болезненно стянула на груди теплую кофту и устало попросила:

– А теперь, будь добр, уезжай!

Он опустил голову, молча принимая наказание. Но, подчиняясь неодолимому внутреннему импульсу, с натугой спросил:

– Что, Пронин оказался лучше меня во всех отношениях?

Сама не знаю почему, я стыдливо склонила голову. Оправдываться не хотелось, а говорить с достоинством в такой ситуации было невозможно. Не дождавшись ответа, Георгий с горечью сказал:

– Конечно, возможностей при жизни с олигархом куда больше, чем со мной.

Я снова промолчала, и он уже с сердитыми нотками в голосе спросил:

– Но почему ты хотя бы не вышла ко мне в Рублевке, когда я приехал за тобой? Для чего было подвергать меня подобному унижению?

Я не подвергала его никаким унижениям, но Роман вполне мог подтасовать факты. Нахмурившись, попросила уточнить:

– Что ты имеешь в виду?

– Пронин заявил, что ты не хочешь меня видеть и просишь уехать. А когда я потребовал, чтобы ты вышла, вы просто уселись в вертолет и улетели.

Он смотрел на меня, чуть склонив набок голову, изучая каждый мой жест. Можно было, конечно, соврать, чтобы он от меня отвязался и не копался в чуть поджившей ране, но это мне претило, и я ответила правду:

– Меня просто увезли тогда. Силой. Впрочем, так же, как и перед этим. У меня даже телефона не было, чтобы я, не дай Бог, никому ничего не сообщила.

Георгий с силой ударил кулаком по столу.

– Недаром я так и подумал, когда Пронин принялся мне предлагать отступные. Причем совершенно дикие деньги.

Какой-то вредоносный чертик заставил меня язвительно заметить:

– А почему ты не согласился? Мог бы сейчас кататься по свету, жить где хочется и как хочется, и не заботиться ни о чем.

Ему, как встарь, достаточно было одного только укоризненного взгляда, чтобы я почувствовала всю нелепость своего высказывания. Но на сей раз меня это не возмутило, а растрогало, и я с новой силой ощутила горечь от невозможности упасть ему на грудь и забыть все свои невзгоды.

Почувствовав это, он сделал небольшой шаг вперед.

– Рита, ну почему бы нам хотя бы не попытаться начать всё сначала? Ведь ты же понимаешь, что впредь у нас всё будет по-другому.

Проблема была в том, что я не хотела по-другому. Я хотела так, как было когда-то – не омраченная изменой жизнь, неоплеванная любовь. Но это было невозможно, поэтому я лишь отрицательно покачала головой, заставив его потемнеть.

– Теперь понятно, почему ты в последний раз говорила со мной так холодно и отстранено. Даже презрительно.

Этот упрек был по меньшей мере странным, поэтому я взорвалась:

– Ты же сам говорил со мной не менее холодно. Только же сам сказал, что хотел сохранить свое реноме.

Он странно замер и поднял руку, будто требуя тишины в конференц-зале.

– Стоп-стоп-стоп! Я говорю про разговор в феврале, по сотовому телефону, когда я пригрозил Пронину таким скандалом, от которого ему жарко станет. И тогда он дал трубку тебе. А ты заявила, что видеть меня больше не желаешь и всё в таком же духе.

Опешив, я молча глядела на него. С трудом призналась:

– В феврале я болела. У меня что-то было с психикой. Типа нервного срыва. Лечили меня сеансами гипноза. Интересно, могла ли я под гипнозом говорить то, чего не хотела? Или не могла?

Он всё-таки подошел и успокаивающе взял меня за руку – видимо, в моем голосе, как я ни старалась сдержаться, прозвучали истерические нотки. Нахмурившись так, что у него на лбу показались глубокие складки, признал:

– Сначала мне показалось, что это была не ты, но радиопомехи вполне могли исказить твой голос. К тому же ты говорила такие вещи, которые знали только ты и я. Поэтому к концу разговора никаких сомнений у меня не осталось.

Расширенными глазами я уставилась на него, не понимая, как Роман мог дойти до такой низости. Хотя Пронин много раз доказывал мне, что не гнушается любыми средствами.

– К сожалению, во время сеансов гипноза Пронин узнал все мои тайны. Поэтому он сейчас знает обо мне гораздо больше, чем ты.

Вместо того, чтобы расстроиться или разозлиться, Георгий посмотрел на меня посветлевшими глазами и чуть заметно улыбнулся:

– Как приятно, что это была не ты. А то так больно и неприятно, когда самое святое в жизни столь бесчеловечно выкидывается на свалку.

Но меня всё-таки грыз неприятный вопрос:

– Но могла ли я сама это говорить под гипнозом? Голос был мой или всё-таки не мой? Ты не догадался записать разговор?

Отрицательно качнув головой, Георгий пояснил:

– Не на что было. Я не предполагал такого оборота. Что еще меня убедило – та женщина находилась рядом с ним, как могла находиться ты. Я же не знал, что ты больна… А что касается гипноза, то это зависит от врача. Одно дело выспрашивать человека, а другое – заставлять его что-то делать. Но не думаю, честно говоря. Теперь, когда я без негодования и обиды вспоминаю тот разговор, то понимаю, что несоответствий там было уж слишком много. Просто тогда я был в таком состоянии, что их не замечал.

Это меня успокоило, но тут последовал новый вопрос:

– Он от тебя отступился? Вы наконец-то расстались?

Этот немудреный вопрос вызвал у меня приступ неврастенического хохота. Он молча, с сочувствием следил за моими попытками справиться с ним, не зная, что подумать. Ведь, вполне возможно, я так переживала из-за своего разрыва с любовником. Наконец мне удалось выговорить сквозь приступы смеха:

– Я от него удрала!

Это заставило его тоже усмехнуться.

– Недурно. Но он ведь будет тебя искать?

Схватив со стола бутылку с минералкой, я сделала несколько глотков прямо из горлышка, точно так, как недавно он. Вздохнув полной грудью, согласилась:

– Думаю, уже ищет.

Приняв мой тоскливый взгляд за беспокойство, Георгий предложил:

– Давай поедем в Нижний. Там ты в безопасности. Я в любом случае смогу защитить свою жену.

Я бесстрастно смотрела на него, не собираясь соглашаться. На красивом лице Георгия появилось такое несвойственное ему прежде умоляющее выражение, и глубоко внутри меня что-то шевельнулось. Что-то, казалось, уже навсегда похороненное под толстым пеплом взаимной измены и разлуки.

Но я не хотела поддаваться этому обманному чувству. Мне нужно было пожить одной, чтобы понять, наконец, кто я такая и что собой представляю. Покончить с отвратительной раздвоенностью, которая терзала меня в последнее время. А мужчины этому только мешали.

Не желая вдаваться в психологические изыски, я жестко ответила:

– Не хочу. Если бы мне был нужен муж, я могла бы остаться и с Романом.

У Георгия безмолвно зашевелились губы, будто он что-то говорил сам себе. По-птичьи склонив голову набок, спросил, явно зациклившись на своих мужских достоинствах:

– Понятно. Я спрошу по-другому – он лучше меня в постели? Ты чувствуешь с ним тоже, что со мной? Так же извиваешься под ним и стонешь?

Я дерзко ответила:

– Конечно! Но есть еще одно немаловажное для меня отличие: он сам, без моих просьб, признается мне в любви!

Это было мелочно и походило на удар ножом исподтишка, но я уже не могла остановиться. Мне нужно было сделать всё, чтобы бывший муж наконец ушел и перестал будить во мне совершенно ненужные, даже опасные, воспоминания. Я не хотела лишаться с таким трудом обретенного душевного равновесия.

Как подкошенный, Георгий упал на стул, безвольно уронил руки на выскобленную до белизны поверхность кухонного стола и покорно опустил голову, смиряясь с поражением.

Сжав зубы, я настойчиво процедила:

– Уйди, будь человеком! Я ни на что не претендую, но прошу и тебя не вторгаться в мое жизненное пространство! Пойми: между нами всё кончено! – мне очень хотелось добавить «и не по моей вине», но я сдержалась, не желая поворачивать нож в ране.

Но эти не прозвучавшие вслух слова настолько четко витали в воздухе, что Георгий содрогнулся. Встал, с каким-то отчаянным вызовом посмотрел на меня и вышел, тихо притворив за собой дверь. Я поставила чайник, стараясь не прислушиваться к поскрипывающим наверху половицам.

Но вот на лестнице раздались тихие шаги, хлопнула входная дверь, заскрипели петли ворот, и его машина, выкатившись из конюшни на проезжую часть, тихо зашуршала шинами по гравию.

Негромкое шуршание затихло вдали, и я ощутила горечь во рту и пустоту в душе. Но это ерунда – я прекрасно знала, что это пройдет. Стоит немного потерпеть, и я снова стану холодной и рассудительной. Выйдя во двор, я решительно заперла ворота и дверь. Попробую жить в соответствии со старой пословицей: с глаз долой – из сердца вон.

Выпив чаю, пошла наверх. Как я и предполагала, Георгий жил в моей комнате. Поморщившись, стянула с кровати постельное белье и бросила его в стирку.

Наступила ночь, но спать от бунтующих в груди чувств совершенно не хотелось. Накинув старый плащ, я пошла по тропинке к угору, подышать свежим воздухом и подумать, что же мне делать дальше.

Подойдя почти к самому краю обрыва, осторожно заглянула вниз. Подо мной плавно текла Волга. Ее воды были сизыми, почти черными. В спину дул холодный сильный ветер, подначивая распахнуть руки, как крылья, и пуститься в недолгий, но всё-таки полет.

С мрачной саркастичной ухмылкой я посмотрела вдаль и сделала медленный шаг назад. Мутноватая луна скрылась за низкими облаками, и я с замирающим сердцем подумала: вот и начинается моя новая жизнь. Или нет?

Ветер стал еще холоднее, сбивая с ног, и, напрочь продрогнув, я вернулась в дом. На душе было так беспокойно, что я невольно засомневалась: а не поехать ли мне дальше прямо сейчас? Ведь Пронин первым делом будет искать меня здесь.

Но, посмотрев в темное окно, испугалась. Одна ненастной ночью на не слишком хорошей российской дороге? И чем же кончится этот безрассудный вояж? Мой здравый смысл решительно запротестовал, и я, подчиняясь ему, решила провести эту ночь здесь.

Чтобы не заболеть, приняла горячий душ, выпила настой ромашки и легла в свежезастеленную постель. И тут же пожалела об этом – запах Георгия так въелся в подушку, что не перебивался даже ароматом крема, которым я обильно намазалась перед сном. Он воскрешал столько болезненного, того, что я стремилась забыть, что я почти уже решила перейти вниз, в бабушкину спальню, но усталость взяла свое, и я провалилась в забытье, как в пропасть.

Мне снился сон. Из той, прежней, старательно мною забытой жизни. Он был таким сладким, что я, застонав, зарылась лицом в теплое плечо Георгия. Как же мне с ним хорошо! Нет измен, нет страдания и нечеловеческой боли. И Романа тоже нет. Он просто глупая, выдуманная мной нелепая химера.

Мы только вдвоем – Георгий и я. Он так нежно меня целует, что у меня от счастья по щекам сами катятся слезы. Он тихо говорит: «Тише, успокойся. Всё хорошо, всё будет хорошо…»

Припоминаю, что эти слова он говорил, когда, беременную, забирал меня из негостеприимного родительского дома. Значит, я попала в то далекое время, когда считала его чуть ли не божеством. Хотя почему чуть? Настоящим богом. Своим богом.

Он ласкал меня так же, как всю нашу совместную жизнь, зная все мои потайные уголки. Но сейчас он делал это с каким-то странным, ясно ощущаемым мною неистовством. Я долго не могла понять, что это такое, пока меня не осенила догадка – сейчас он ничего не скрывал.

Раньше мне всегда казалось, что он оставляет что-то про запас, что-то такое, куда мне пути нет и не будет, хоть лопни я от усердия. А сейчас он был рядом со мной весь, отдавая мне всего себя.

Но меня этот необычный поворот в наших отношениях ничуть не насторожил – слишком уж хорош был этот нереальный сон. Губы моего мужчины были такими нежными, такими желанными, что я сама принялась целовать его, доверяясь всей душой.

Как замечательно, когда между нами не стоит непробиваемой стеной боль и измена, трусость и гордыня. Ничего нет – только он и я. Но вот он прекратил ласки и осторожно, словно не делал этого давным-давно, лег сверху. Это было немного странно, но я поощрительно погладила его по плечу, выгнулась навстречу, и он сразу же вошел в меня. Меня обожгло неземное блаженство, и я приоткрыла рот, чтобы вдохнуть так не хватавшего мне воздуха.