Даже в полумраке было видно, как он передернул плечами.

— Просто сижу. Кстати, уже много ночей. После набега твоих хазар. Говорю домашним, что ухожу спать на сеновал или на полевой стан, а сам сюда.

Это для меня стало настоящим откровением. Не потому ли все эти дни я спала так сладко и спокойно, что он был рядом?

Я молча подвинулась, и он уселся бок о бок со мной, чуть задевая меня горячим бедром. Мне отчаянно хотелось прижаться к нему, вдохнуть его запах, но я сидела молча, изображая из себя стойкого оловянного солдатика.

Семен не выдержал первым. Обхватив меня за плечи, прижал к себе и простонал:

— Что это за пытка-то, Господи! — и с силой прижался к моим губам.

У меня будто прорвало внутреннюю плотину, и я повернулась к нему всем телом, закинула руки ему за шею и приглашающе приоткрыла губы. Это было безнравственно, но беспредельно чувственно. Возможно, волшебная ночь добавляла в его ласки своего очарования, но мне казалось, что ни с кем из мужчин у меня никогда ничего подобного не было. А ведь мы еще только целовались!

Он провел твердой рукой по спине, и я содрогнулась от поднявшейся откуда-то изнутри всё сметающей горячей волны. Еще немного, и она уничтожит все преграды, существующие между нами.

Внезапно я вспомнила, что он женат, и чувственный морок тут же исчез. Семен еще некоторое время целовал меня, но, не слыша отклика, скоро с сожалением отпустил.

— Ты не хочешь? — вопрос был пустым, и он сам это знал.

Я ответила правду:

— Не могу. Не имею права. — И нехотя призналась: — Ты женат. И не имеешь права меня целовать.

Это было на редкость несправедливо, и он разозлился:

— Да какого лешего! Если бы не твои дурацкие принципы, я бы с женой развелся и к тебе ушел.

— Я в любом случае не могу лишить твоих детей отца, это жестоко.

Он с надрывом рассмеялся.

— Да ты их никак отца лишить не можешь. Прекрасно знаешь, что они не мои.

Явственно звучавшая в его голосе злость так была ему не свойственна, что я брякнула:

— Откуда ты знаешь, что дети не твои?

— Валентина мне об этом как-то прямо сказала. Она давно Григория любит, а он на ней жениться не собирается. Деваться ей некуда, вот и живет. И скорее у меня, чем со мной. Мы с ней давно уже чужие друг другу. Да и близкими-то никогда не были.

Это еще больше всё усложнило, и я только вздохнула, вспомнив не по годам серьезное лицо паренька, носившего фамилию Семена.

— Пусть они тебе не родные, но ведь они именно тебя считают отцом. Да и в глазах закона — ты их отец. А я не могу разрушать семью. Пусть даже и такую условную, как у тебя.

Он только тяжко вздохнул, принимая мой отказ. Мы были в тупике, и оба понимали это.

Судорожно вздохнув, я попросила:

— Не надо тебе ко мне больше приходить. Не трави ни себя, ни меня. Мы можем сорваться, и потом оба будем об этом жалеть.

Он твердо меня перебил:

— Я — никогда!

Я ему верила, но это ничего не меняло. Мы посидели еще немного. Ветер глухо шумел, запутываясь в листве. Веяло осенним холодом, в воздухе пахло дождем.

— Ты на машине?

Я скорее увидела, чем почувствовала, как он покачал головой.

— Нет. Я хожу пешком. Через лес. Это всего-то полчаса, если знать, где идти.

Мне стало страшно.

— Но там ведь наверняка есть дикие звери?

Он чуть слышно рассмеялся.

— У нас дикого зверья уже многие десятилетия никто не видал. Кроме двуногих, естественно. Но те в такие буреломы не шастают. Больше по дорогам орудуют. Вот мне и страшно, как ты тут с бабульками.

Мне было понятно его беспокойство, и я чуть слышно пообещала:

— Я буду осторожна… Кстати, можно на центральной усадьбе поставить дом для моих бабулек? Я заплачу.

Семен мерно покачал головой, раздумывая.

— Поставить-то можно, но вот своих мужиков для этого дела у нас нет. Если только гастарбайтеров нанять.

— Мне всё равно, кто будет строить, лишь бы построили до морозов. Таунхаус. Ну, это длинный такой дом на трех хозяев. У каждой отдельный вход, отдельный участок, но все рядом.

— Мысль хорошая. Но это встанет в миллион, не меньше.

Для меня это была ерунда, и я ему так и сказала. Он в ответ только чуть слышно фыркнул. Что ему не понравилось, не знаю. Может быть, считал, что, не будь у меня таких денег, я бы скорее поддалась на его уговоры? Но деньги-то в нашей с ним истории никакого значения не имели.

На горизонте прорезалась тоненькая розовая полоска, предвещая скорое расставание. Он прижал к плечу мою голову и погладил по волосам. Ладонь у него была широкая и шершавая. И тяжелая, будто он не осознавал своей силы.

Чуть слышно выдохнув, будто собирался прыгнуть в холодную воду, Семен нехотя выговорил:

— Ну ладно. Пойду. Светает. Мне нужно в поле.

Я согласно закивала головой.

— Не приходи больше, прошу тебя. Эти типы больше здесь не появятся, я уверена. Зачем зря сердце рвать? Ни к чему всё это!

Он передернул плечами.

— Что не появятся, то это бабушка еще надвое сказала. К тому же сил оторваться от тебя у меня нет.

Я сердито потребовала:

— Но пообещай хотя бы, что не будешь приходить сюда в дождь!

Он нехотя кивнул.

— Ладно. — И, не успела я порадоваться маленькой победе, как он добавил: — Во всяком случае, постараюсь.

Немного помедлив, будто борясь с собой, всё же встал и, бесшумно перепрыгнув через высокий забор, исчез. Я прислушалась. Едва различимые охотничьи шаги быстро уходили в сторону леса. Стало так одиноко, что мне даже захотелось сделать запретное — разрешить ему приходить ко мне тогда, когда захочется. Ну и всё прочее…

Но я тут же раздумала. Ни к чему плодить напрасные надежды. Причем не только у него, но и у меня. Я понимала, что, чем больше я его вижу, тем сложнее и глубже наши отношения. А мне рано или поздно нужно будет возвращаться в Нижний. Другого не дано. Не могу же я всю жизнь прятаться в этой деревеньке?

Утро началось с мелкого противного дождя, зарядившего на несколько недель. Дороги полностью размыло, и по ним трудно было проехать и на тракторе, не говоря уж о моей малютке. Хорошо, что мои бабульки, предчувствуя ненастье, запаслись продуктами на несколько месяцев вперед.

Семен тоже не появлялся, сердце мне не бередил, и я считала, что это хорошо. По ночам я во двор не выходила и здесь он или нет, не знала. Теперь главное — не начать всё сначала. Но почти каждое утро моя подушка была влажной от невольных ночных слез.

В середине сентября погода снова установилась, я убрала вполне приличный урожай, спустив его в подполье, и призадумалась над дальнейшим житьем-бытьем. Если я решу здесь зимовать, то дров мне нужно будет гораздо больше, чем заготовлено у меня. И как зимовать? В полном одиночестве? Я даже рисовать не смогу, поскольку мои запасы красок и карандашей заканчиваются, а пополнить их негде.

Решила оставаться здесь до той поры, пока у меня вовсе не останется ничего для творчества, и вернуться в Нижний. Поговорить с Георгием, твердо сказать ему о разводе. И как-то объясниться с Прониным. От этой мысли я поморщилась. Совершенно не хотелось встречаться лицом к лицу с человеком, декларировавшем столь странную любовь, но тем не менее этого не избежать. Правда, чем позже состоится это объяснение, тем лучше.

В октябре вновь установилась хорошая погода. Из посланцев Пронина никто меня не беспокоил, и я было решила, что всё обошлось. И даже решилась выбраться на большую землю, то бишь на главную усадьбу, проверить, как там идут дела на моей стройке.

Домик строили не то чтобы на окраине, но и не в центре. Впрочем, место было выбрано очень хорошее — с видом на небольшой лесок. Строили дом, как и говорил Семен, рабочие из Молдавии. На мой взгляд, строили неплохо. Но по телефонным разговорам с Андреевым я знала, что он каждый день бывает на стройке и контролирует все вплоть до забивания гвоздей.

Кровля над внушительным корпусом была уже поднята, и рабочие занимались главным образом уборкой территории, вывозом строительного мусора и укладкой асфальта, что было совершенно верно — еще немного, и погода не позволит это сделать.

Мои бабульки тоже были со мной, но для кого строится этот домик, не знали. Считали, что его строит для себя какой-то местный нувориш. Они в него даже и заглядывать не стали. Дабы, как выразилась баба Нюра, «не обзавидоваться».

Пока мы шастали по улицам, я чувствовала себя зверем в клетке, выставленным на показ. На меня пялились все встречные, число которых прибывало с каждой минутой, видимо, оповещение в селе было на должной высоте. Еще бы — я представляла для них главную героиню в небольшом местном шоу.

Семен тоже был здесь. Ко мне не подходил, чтобы не привлекать ненужного внимания, но, когда считал, что на него никто не смотрит, кидал на меня такие взоры, что меня жар пробирал до самых костей. Естественно, эти взгляды были перехвачены не только сельчанами, но и моими ушлыми соседками.

Когда мы по устоявшейся традиции зашли перекусить в местное кафе, Семен тоже отправился следом, сел с нами и смотрел на меня уже не таясь, с откровенной печалью. Когда мы с бабульками ввечеру добрались наконец до нашей деревеньки, мои соседки напрочь извелись, до того им не терпелось довести до моего сведения свои соображения по этому поводу.

Собрались мы у бабы Нюры, чтобы обсудить, как же нам жить дальше. Мне вовсе не хотелось что-то обсуждать, я считала все обсуждения занятием никчемушным, сродни сплетням, но пожилые женщины были непреклонны.

Откупорив бутылочку вишневой настойки, они, даже не предлагая налить мне, чокнулись друг с другом, одним махом выпили немаленькие порции, и принялись за меня.

Начала баба Нюра, как предводитель местного дворянства.

— Да уж, чего только мы сегодня не наслушались! Оказывается, Валька-то попыталась на тебя наклепать, даже участковому какое-то дурацкое заявление писала. Но Семен уж больно разозлился. Бабы говорят, что он ее даже побил. Ни разу в жизни пальцем не тронул, даже тогда, когда она ему второй подарочек в подоле принесла, а тут накостылял по первое число. И за дело.

Я поежилась. В моем представлении бить человека гораздо слабее тебя, к тому же собственную жену, крайне непорядочно. Боюсь, после этого известия образ Семена изрядно поблек в моем воображении.

— Да уж, — презрительно скривив губки, уточнила баба Маруся. — Наподдал он ей, как же. Не приукрашивай уж. Я ее сегодня видела — ничегошеньки с ней не сделалось. Наверняка и не стукнул даже, а только припугнул. Это уж она сама сплетни раздула, чтоб жалели. Она любого с потрохами продаст, лишь бы ее, бедняжку, пожалели.

Это было отрадной новостью, и я вновь воспрянула духом. Так не хочется, чтобы дорогой тебе человек оказался непорядочным.

В представлении деревенских женщин побои не считались криминалом. Наоборот, были справедливым возмездием, и то, что Валька осталась не побитой, то есть не уразумевшей, что хорошо, а что плохо, что можно, а что нельзя, авторитета Семену в глазах односельчан явно не добавляло. А вот в моих — да.

Еще немного поворчав на непростительную Сенькину мягкотелость, соседки продолжали:

— Но мы-то не об этой дурынде толкуем, а о вас с Семеном. Сегодня все видели, как он по тебе сохнет. Да и ты ведь к нему неравнодушна, не скрывай уж. А что он женат, это ерунда. Валька у нас давно не ко двору пришлась, пусть со своими детенышами к папе с мамой сваливает — тут они захихикали над случайным каламбуром, — а ты тут оставайся. С ним.

Я чуть не зарыдала в голос. Да если б это было можно! Я даже им и объяснить не могла, в чем дело. Ну, как тут объяснишь, если они считают, что одну жену можно запросто поменять на другую. Эта история так напомнила мне мою собственную, что сердце заныло по-настоящему, и я несколько испугалась.

Видя мою бледность, старушки поворчали насчет болезненности молодого поколения и принялись вспоминать, что вот в их младые годы…

Я не стала их слушать, а, попрощавшись, вернулась к себе, выпила валерьянки и прилегла, стараясь успокоиться.

Весь октябрь мы ходили как в воду опущенные. Семен к нам не приезжал, да это при всем желании сделать было невозможно, наша напрочь разбитая дорога походила больше на желтый глиняный кисель, чем на нормальный путь. По ней и пешком-то было не пробраться, не то что на машине. Бабульки рассказывали, что у них тут и гусеничные трактора застревали, не говоря уже о более мелком транспорте. Вот придет зима, подстынет покрепче, тогда можно будет попытаться куда-нибудь выбраться, но не раньше. По болотине Семен, проявляя благоразумие, тоже не ходил.

Видимо, он не так сильно скучал по мне, как я по нему. Я же откровенно тосковала. Чтобы не сорваться, мне отсюда нужно уезжать. Только вот куда? Может, купить квартиру в каком-нибудь окрестном городке и поселиться в нем? Денег у меня хватит, квартиры здесь недорогие. Поймав себя на преступной мысли, что тогда я смогу хоть изредка видеть Семена, окончательно сникла. Нет, мне нужно бежать отсюда, и бежать как можно дальше. Не хочу превратиться в пичужку, сидящую на краю чужого гнезда и довольствующуюся крохами ворованного счастья.