Его ладони испытывали сильный зуд, накрыть их, и он вынудил руки оставаться там, где они были (скорее наслаждающимися на ее спине, так что это была не особо большая жертва от них). Кроме факта, который он внезапно осознал, заключавшегося в том, что он не может ощупывать груди молодой невинной леди посередине ее гостиной, у него появилось довольно болезненное подозрение, что если он прикоснется к ней таким образом, он полностью потеряет себя.

– Пенелопа, Пенелопа, - бормотал он, удивляясь, почему ее имя, было таким вкусным на его губах.

Он алчно жаждал ее, такую горячую и одурманенную страстью. И он отчаянно хотел, чтобы она ощущала то же самое. Она чувствовала себя превосходно в его руках, но к этому моменту, она не никак не реагировала в ответ на его действия. О, она трепетала в его руках, и открывала свой ротик, чтобы приветствовать его сладкое вторжение, но кроме этого, она ничего не делала.

И все же, по ее затрудненному дыханию, и участившимся ударам ее сердца, он знал, что она была возбуждена.

Он отклонился на несколько дюймов назад так, чтобы он смог коснуться ее подбородка и приподнять ее голову так, чтобы ее лицо было напротив его. Ее веки трепетали, открывая глаза, ошеломленные страстью, полностью соответствуя ее губам, немного приоткрытым, мягким, и распухшим от его поцелуев.

Она была прекрасна. Крайне, совершенно, трогательно прекрасна. Он не знал, как он мог не замечать этого все прошедшие годы.

Неужели мир населен одними слепыми или тупыми мужчинами?

– Ты тоже можешь меня поцеловать, - прошептал он, наклоняя голову, и легко касаясь своим лбом ее лба.

Она ничего не сделала, лишь усердно заморгала.

– Поцелуй, - пробормотал он, на мгновение снова опуская свои губы на ее, - предназначен для двух человек.

Ее руки переместились на его плечи.

– Что я должна делать? - прошептала она.

– Все, что ты захочешь сделать.

Медленно, словно проверяя, она провела рукой по его лицу. Ее пальцы легко пробежали по его щеке, скользнули по линии челюсти, и убежали прочь.

– Спасибо, - прошептала она.

Спасибо?

Он хотел еще.

Неверно было так сказать. На самом деле, он не хотел, чтобы она благодарила его за поцелуй. Это заставило его почувствовать себя виноватым.

И мелочным.

Словно это было сделано из жалости. Самое худшее, что он знал, что если бы это случилось несколькими месяцами ранее, то это точно было бы сделано из жалости.

Что, черт возьми, в таком случае можно сказать о нем?

– Не благодари меня, - сказал он грубо, отодвигаясь назад так, чтобы они больше не прикасались.

– Но -

– Я же сказал, не благодари меня, - резко повторил он, отворачиваясь от нее, словно он больше не мог переносить ее вида, хотя правда была в том, что он больше не мог переносить самого себя.

И это было самой проклятой вещью, правда, он не был уверен почему. Отчаянно грызущее чувство - было чувством вины? Потому что он не должен был ее целовать? Потому что ему не должно было это понравиться?

– Колин, - сказала она, - Не злись на самого себя.

– Я не злюсь, - резко ответил он.

– Я попросила тебя поцеловать меня. Я фактически вынудила тебя -

Это, был безошибочный способ заставить мужчину почувствовать себя мужчиной.

– Ты не вынуждала меня, - рявкнул он.

– Нет, но -

– Ради Бога, Пенелопа, хватит!

Широко открыв глаза, она отодвинулась от него. - Прости, - прошептала она.

Он посмотрел вниз на собственные руки. Они дрожали. Он мучительно прикрыл глаза.

Почему, ну почему, он чувствовал себя такой задницей?

– Пенелопа…, - начал он.

– Нет, все в порядке, - быстро сказала он, - Ты не должен ничего говорить.

– Нет, я должен.

– Я хочу, чтобы ты ничего не говорил.

Сейчас она выглядела спокойно и с чувством собственного достоинства. Что заставило его почувствовать себя еще хуже. Она стояла перед ним, скромно сложив руки на груди, и опустив глаза на пол.

Она, должно быть, думала, что он поцеловал ее из жалости.

А он был подлецом, потому что небольшая его часть хотела, чтобы она так думала. Поскольку, если она так думала, то, возможно, он бы смог убедить себя, что это правда, и им двигала лишь жалость и ничего больше.

– Я должен уйти, - сказал он тихо, но его голос прозвучал необычайно громко в тишине комнаты.

Она не пыталась остановить его. Он направился к двери.

– Я должен уйти, - сказал он снова, хотя ноги его напрочь отказывались двигаться.

Она кивнула.

– Я не, - начал он говорить, затем, словно испугавшись слов, слетевших с языка, замолчал, резко повернулся и направился к двери.

Но Пенелопа, конечно, окликнула его - она не могла его не окликнуть - Ты не что?

А он не знал, что ей сказать, поскольку то, что он начал говорить, было: “Я не целовал тебя из жалости”.

Если он хотел, чтобы она знала это, если он хотел убедить себя в этом, это могло значить лишь то, что ему необходимо было ее хорошее мнение о нем, что могло означать, лишь одно -

– Я должен идти, - выпалил он, совсем отчаявшись, и думая, что лишь немедленный уход от нее, был единственным способом прервать его мысли, бегущие по такой опасной дорожке.

Он сократил расстояние до двери, немного задержался у нее, словно ожидая, что она что-нибудь скажет, позовет его, что-нибудь сделает.

Но она ничего не сделала.

И он ушел.

И он еще никогда не испытывал к себе такого огромного отвращения.

Колин был в крайне плохом настроении, когда вернулся домой, и обнаружил лакея с запиской от матери с просьбой навестить ее. К тому же, он еще не пришел в себя, после посещения Пенелопы.

Проклятье! Кажется, она снова будет строить свои планы, и будет докучать ему с просьбами жениться. Обычно все такие ее записки, в итоге, заканчивались разговорами о женитьбе. А сейчас, он был совсем не в том настроение, чтобы спокойно говорить с матерью на эту тему.

Но она была его матерью. И он любил ее. А это означало, что он не может ее игнорировать. Таким образом, ворча и проклиная все на свете, он скинул ботинки и пальто и зашел к себе в кабинет.

Он жил в Блюмсбари, не в самой фешенебельной части города, по мнению аристократии, хотя Бедфорд-сквер, где он заключил арендный договор на небольшой элегантный домик с террасой, была местом довольно высококлассным и респектабельным.

Колину даже нравилось жить в Блюмсбари, где его соседями были доктора, адвокаты и ученые, люди, которые занимались своим делом, а не посещали бал за балом. Он не был готов пустить в оборот свое наследство и стать торговцем - в конце концов, довольно неплохо было носить имя Бриджертон - но что-то стимулирующее было в наблюдении за жизнью работающих людей: торговцев, ежедневно говорящих о своем деле; адвокатов, направляющихся на восток, к зданию главного суда; докторов, идущих на север в Портленд плэйс.

Было бы достаточно просто проехать в экипаже через город, он совсем недавно вернулся в конюшни, после визита Колина к Физеренгтонам.

Но Колин чувствовал потребность в свежем воздухе, не говоря о сильном желании, выбрать самый долгий способ добраться до дому Номер Пять.

Если уж его мать намеривалась прочитать ему еще одну лекцию о преимуществах и достоинствах брака, сопровождаемую долгими описаниями каждой приемлемой мисс в Лондоне, пусть тогда, черт подери, подождет его подольше.

Колин прикрыл глаза и простонал. Его настроение было хуже, чем он предполагал, если он осмелился ругаться на мать, к которой он (да и вообще, все Бриджертоны) чувствовал самое глубокое уважение и привязанность.

Это была вина Пенелопы.

Нет, это была вина Элоизы, подумал он, стиснув зубы. Лучше обвинить ее.

Нет - он резко опустился в кресло, за письменным столом, и простонал - это его вина.

Раз он в плохом настроении, раз он хочет свернуть чью-нибудь шею - это была полностью его вина и виноват в этом лишь он один.

Он не должен был целовать Пенелопу. Это не означало, что он не хотел ее поцеловать, даже не осознавая это, задолго до того, как она упомянула о поцелуе.

И все же, он не должен был целовать ее. Хотя, когда он толком об этом поразмыслил, он так и не понял, почему он не должен был целовать ее.

Он встал, подошел к окну, и, опустив голову, коснулся лбом стекла. Бедфорд-сквер был тих и спокоен, лишь несколько мужчин прогуливались по тротуару

Они выглядели, как рабочие, возможно, это именно они работают на строительстве нового музея, которые строится на востоке (Поэтому Колин выбрал себе дом в западной части, строительство обещало быть довольно шумным).

Его взгляд скользнул на север, и остановился на статуе Чарльза Джеймс Фокса. Это был человек, имевший цель в своей жизни. Он вел за собой либералов, или как их еще называли партию Вигов в течение многих лет.

Он не всегда и не всем нравился, правда, в это лишь верили старое поколение. Колин задумался о том, что значение слов ‘нравится всем’, слишком преувеличено. Вот взять к примеру его, человека, который всем нравится и все его обожают, а теперь посмотрите на него - расстроенный, недовольный, ворчливый и готовый наброситься на любого, кто встанет у него поперек дороги.

Он вздохнул, оттолкнулся от оконной рамы рукой, и выпрямился. Ему необходимо выходить уже сейчас, особенно если он собирается пройтись пешком до Мэйфер. Хотя, по правде сказать, отсюда до района Мэйфер было не особо далеко. Скорее всего, не более тридцати минут, если он будет идти оживленным шагом (он всегда так делал), и если тротуары не будут переполнены медлительными людьми. Для большинства аристократов это была слишком долгая прогулка, если только они не ходили за покупками или модно прогуливались в парке. Но Колин почувствовал необходимость освежить голову и прийти в себя.

Его удача в тот день подвела его, и когда он достиг пересечения Оксфорд-стрит и Регент-стрит, первые капли дождя начали танцевать перед его лицом. К тому времени, когда он свернул с Ганновер-стрит на Сайнт-джордж-стрит, дождь уже усердно поливал землю. А так как он был довольно близко к Брутон-стрит, было бы смешно окликать наемный экипаж, и проделывать на нем оставшуюся часть пути.

Таким образом, он продолжил идти пешком.

Через минуту или около того, его раздражение, хотя дождь все продолжал лить, постепенно исчезло. Дождь был теплый, ему не было холодно, а большие мокрые капли дождя, попадающие на него, он воспринимал почти, как покаяние.

И он подумал, что, возможно, это именно то, что он заслужил.

Дверь дома матери, открылась прежде, чем он ступил на последнюю ступеньку крыльца; Викхэм должно быть ждал его.

– Могу я предложить полотенце? - словно нараспев, проговорил дворецкий, протягивая ему большую белую ткань.

Колин взял его, удивляясь, как Викхэм мог догадаться приготовить полотенце для него. Он не мог знать, что Колин будет достаточно глупым, чтобы пойти пешком в дождь.

Не в первый раз, голову Колина посетила мысль, что дворецкие, должно быть, обладают какими-то необычными мистическими силами. Возможно, это было требование к их работе.

Колин с помощью полотенца вытер волосы, чувствую некоторую боязнь по отношению к Викхэму, который, несомненно, обладал этими силами и ожидал появление Колина еще за полчаса, до того, как тот пришел в дом.

– Где, мама? - спросил Колин.

Губы Викхэма сжались, и он многозначительно посмотрел вниз на ноги Колина, возле которых появились небольшие лужицы.

– Она в кабинете, - ответил он, - Но, сейчас, она разговаривает с вашей сестрой.

– С которой? - спросил Колин, сияя солнечной улыбкой, пытаясь досадить Викхэму, который, несомненно, пытался досадить ему, не упоминая имя его сестры.

Как можно просто сказать “ваша сестра” кому-то из Бриджертонов, и ожидать, что он поймет о ком идет речь.

– С Франческой.

– Ах, да. Она скоро снова возвращается в Шотландию, не так ли?

– Завтра.

Колин вернул полотенце обратно Викхэму, который взял его с таким видом, словно полотенце было мерзким насекомым.

– Я тогда не буду ее беспокоить. Просто дай ей знать, что я здесь, когда она закончит с Франческой.

Викхэм кивнул.

– Вы не хотели бы сменить одежду, мистер Бриджертон? Я думаю, у нас остались некоторые предметы одежды вашего брата Грегори, лежащие в его комнате.

Колин улыбнулся. Грегори заканчивал последний триместр в Кембридже. Он был на одиннадцать лет моложе Колина, и было довольно трудно думать в то, что они действительно, могли бы поменяться одеждой. Но пора признать тот факт, что его маленький брат вырос.

– Отличная идея, - произнес Колин.

Он взглянул на свой промокший рукав пальто.

– Я оставлю его здесь, чтобы его почистили, и потом заберу его.

Викхэм кивнул, затем проговорил:

– Как пожелаете, - и исчез в неизвестном направлении.