А ничего! — ответил тот. В такие дни лучше вообще не предпринимать ничего, только молится святым заступникам, и со смирением ждать, пока сумерки скроют собой неудачи. Смирение, сын мой, смирение и умеренность! Это одни из главных добродетелей христианина, не забывай об этом! — рассказал отец Бертуччо, запивая жареную в сметане форель шипучим белым вином из виноградников Касталони.

Словом, тот день для Николо Капулетти, главы торгового дома Капулетти и советника муниципалитета, стал именно таким, черным, когда бесы с удовольствием издеваются над добрыми христианами.

Сначала — слуги влипли в свару. Два пьяных дурня, Самсон и Грегорио, ославили его на весь город. Что они задрались с прихвостнями Монтекки — это как раз неплохо, Монтекки, добившись расположения герцога денежными пожертвованиями на дело гибеллинов, в последнее время уж слишком задирают нос. Если бы Самсон и Грегорио втихомолку где-нибудь всыпали слугам Монтекки, он бы их только одобрил. Так нет же — устроили балаган на всю площадь! Да еще Тибальт, недоумок с амбициями Цезаря, подлил в огонь горючего масла!

В результате ему, Капулетти, главе известного торгового дома и уважаемому советнику муниципалитета, пришлось, как школяру выслушать гневный выговор герцога Барталамео. И мало, что выслушать! В конце речи герцог, по-змеиному улыбаясь, оштрафовал его на сотню серебряных флоринов за нарушение спокойствия и тишины в городе. И ведь не возразишь ничего — сам голосовал в муниципалитете за указ о нарушителях спокойствия, кои должны быть наказуемы деньгами или бесчестьем.

Не утешало даже то, что Монтекки Его Сиятельство тоже оштрафовал. Монтекки-то, пользуясь расположением Делла Скала, могут потянуть с оплатой. А из него герцог, все время нуждающийся в деньгах, обязательно выжмет всю немалую сумму.

Вернувшись от герцога в расстроенных чувствах, Антонио сразу же повздорил с женой. Эта сеньора тоже вдруг принялась выговаривать мужу за его воинственную и ненужную храбрость. А он-то в чем виноват, спаси-сохрани нас Господь Всемилостивый?

Удивительно, все-таки! Когда-то он женился на кроткой голубице с лебединой шеей, а с годами у этого голубя прорезался клюв орла и когти ястреба. Глядя на клювастый нос жены, гордо расположившийся посреди толстого лица с нечистой кожей и плохими зубами, Капулетти про себя поудивлялся этому обстоятельству и, как зазевавшийся фехтовальщик, не успел парировать несколько выразительных оскорблений.

Жена сочла это своей безусловной победой, величаво развернулась и удалилась, хлопнув дверью так же многозначительно, как могильщик хлопает ладонью по крышке гроба.

Нет, неудачный день…

Тупо глядя ей вслед, Николо вдруг припомнил, что еще полгода назад обещал пожертвовать церкви Святого Николо, своего небесного покровителя, два серебряных подсвечника и новый оклад для иконы. Но так и не выбрал время исполнить обещанное. Это окончательно испортило настроение. В такой черный день, получается, даже нельзя прибегнуть к помощи Святого Заступника, имея за душой неоплаченные векселя обещаний. Он живо представил, как святой укоризненно качает головой и громогласно, почему-то с интонациями герцога Барталамео, выговаривает ему: «Ты, Николо Капулетти, любезный, совсем зарвался… А ну-ка расплатись сначала по старым долгам, а потом уж обращайся за следующим кредитом! Слово «кредит», любезный мой Капулетти, значит по латыни доверие. А какое может быть доверие с такой задолженностью?»

А ведь сегодня, после заката, бал в его доме! Будет множество гостей, один почетнее другого, а ничего еще не готово, вспомнил он вдобавок ко всему.

Мысленно пообещав святому не два, а целых три серебряных подсвечника — достойный процент за полугодовую задержку — он осушил ради поднятия настроения два кубка красного вина, подогретого с медом и пряностями. Потом распорядился найти Григорио и Самсона и выпороть так, чтобы пыль пошла из штанов. Сам собирался спуститься в подвал, послушать как дурь изливается из них истошными воплями. Но тут — новая неприятность. Ему доложили, что господин Парис, рыцарь из свиты герцога Барталамео, прибыл к нему для разговора и ожидает в тени центральной колоннады двора.

Распорядившись принять почетного гостя со всевозможной любезностью, Николо мысленно чертыхнулся. Тут и не стоит на луну в решето глядеть — рыцарь Парис наверняка явился по поручению герцога Дела Скала за сотней флоринов штрафа!

От всех неприятностей мысли разбегались как зайцы по полю, и он никак не мог сообразить, чем бы таким особым отговориться, чтобы потянуть с оплатой. Не будешь же, в самом деле, втолковывать воинственному и нетерпеливому рыцарю, что дела в последнее время идут неважно, что прибыль от одних дел едва покрывает расходы на другие, и все прочие, расхожие объяснения финансистов… Провалиться бы этому ненасытному герцогу с его рыцарями, которые тратят деньги таким же потоком, как хороший крестьянин льет воду на свой огород!

А тут еще этот бал, с его дорогостоящей роскошью!

Тем не менее, Николо Капулетти натянул на лицо самую любезную из своих улыбок и поспешил к гостю.

Парис поджидал его, сидя на скамье, и сложив руки на эфесе меча, упертого в пол. Длинный, синий плащ с серебряным шитьем по канту небрежно распущен за спиной, верх кафтана из дорогой парчи привольно расшнурован по жаркой погоде.

Ишь, разоделся! — мелькнуло у Николо. Конечно, кто-то сегодня станет на сотню богаче… Нет, но сидит как! Прямо и гордо, как гвоздь, забитый в тело спасителя! Плечи расправлены, спина ровная, лицо надменное, глаза строго завешены ресницами. На выразительном, породистом лице патриция давний шрам от левого глаза к уголку губ, и, с другой стороны лица, два небольших шрамика, как зарубки. Эти отметины делали воинственность рыцаря еще более явной и хищной.

Николо мысленно констатировал, что рядом стоят мягкие кресла с подушками, но рыцарь сел именно на простую скамью. Словно подчеркивал, что презирает удобства, как подобает воину.

Да, такому трудно втолковать про расходы, преобладающие над прибылями, про сальдо и бульдо, такому куда доходчивее ударом палицы по голове…

— Кого я вижу! Господи Боже ты мой Вседержитель, какая честь для наших скромных стен! — привычно затараторил Николо, всплеснув руками. — Неужели глаза меня не обманывают?! Неужели это сам господин Парис?! Клянусь честь, небывалая честь для меня!..

— Он! — твердо ответил рыцарь. Немного подумал и уточнил: — То есть я!

— Нет, клянусь святостью Папы Римского, я просто не верю, просто не могу поверить от радости… — тут Николо сообразил, что прямодушный рыцарь может подумать, будто в его словах, что он — это он, сомневаются. Резко осекся и повернул свою речь в другую сторону: — А не наскучило ли уважаемому Парису столь долгое ожидание, глубоко и нижайше извиняюсь нерасторопности моих слуг? А не прикажет ли уважаемый Парис подать ему выпить чего-нибудь охлаждающего?

— Выпить? — рыцарь опять на мгновение задумался. — Прикажет!

Очень основательный человек, отметил Николо. Каждое слово взвешивает не единожды, как золотых дел мастера — слитки дорого металла.

Он мысленно застонал, заранее прощаясь с сотней флоринов, этих серебряных рыбок, что так неохотно приходят в сеть кошелька, и так легко из нее выскальзывают.

Распорядившись по поводу холодного вина и легкой закуски, Капулетти подсел поближе и изобразил на лице полное внимание и сосредоточенность. Как можно более полное в присутствии столь высокого гостя.



Пожалуй, переусердствовал. Глянув на его гримасу, рыцарь слегка вздрогнул и чуть заметно отпрянул.