* * *

Ромео, Меркуцио и Бенволио уже направлялись к воротам виллы, когда увидели, что выйти будет труднее, чем войти. Ворота, еще недавно гостеприимно распахнутые, были замкнуты, пьяных стражников сменили относительно трезвые, и тех стало существенно больше. К тому же, к ним прибавились другие вооруженные слуги. А навстречу… Да, именно навстречу им гордо выходил сам Николо Капулетти. За его спиной мрачной тенью маячил коренастый Тибальт.

— Вот так да! — негромко бросил Меркуцио. — А здесь, похоже, нас уже ждут.

— И, клянусь всеми моими долгами ростовщикам, вид у них какой-то не праздничный, — так же негромко отозвался Ромео.

— Не нравится мне их вид, — поддержал Бенволио. — Вид такой, словно собрались на войну…

— Когда мышь видит подкрадывающуюся кошку, пуститься в обсуждение ее внешнего вида — не самое умное со стороны мыши, — назидательно произнес Меркуцио. — Так что будем делать, друзья? Прорываться?

— А ты, мой друг, видишь другой выход?

— Хорошие слова, — усмехнулся Меркуцио. — Клянусь небом, именно это сказал палач, накидывая петлю на шею приговоренного…

— Мы еще посмотрим, кто тут палач, а кто жертва!

— Капулетти, между прочим, в своем праве, — напомнил Бенволио. — Его дом, его слуги, его оружие…

— Есть только одно маленькое исключение — жизни-то наши! — вставил Меркуцио.

— Пока наши… — пробормотал Бенволио.

— Возможно…

Против двух-трех десятков людей, вооруженных длинными пиками и мечами, шансы у тройки были не велики. Это каждый из них понимал. Капулетти в своем доме, куда они проникли обманом, может сделать с ними что угодно, всякий суд признает это законным правом на оборону.

Добавлю, «Мой дом — моя крепость», — это не английская поговорка, как думают англичане. Ей пользовались еще наши предки, древние римляне. А англичане, скорее всего, подхватили ее у них, когда победоносные легионы маршировали по зеленым холмам Альбиона…

Приостановившись, все трое сбились в тесную кучку, почти касаясь друг друга плечами. Руки уже почти легли на эфесы, и плащи почти готовы быть сорваны и намотаны на руку, образовав таким образом некое подобие щитов.

Я, старый капитан Скорцетти, испытал на себе — такая дополнительная защита порой бывает не лишней в уличных стычках. Против хорошо вооруженного латника, она, конечно, поможет не больше, чем горчичные припарки против черной оспы, но против ножей убийц…

И тут произошло неожиданное. Старый Капулетти, грозно вышагивающий навстречу, вдруг радушно раскинул руки и расплылся в самой широкой из своих улыбок:

— Кого я вижу?! Уж не обманывают ли меня глаза?! Уж не принимаю ли я желаемое за действительное в гордыне своей?! А, Тибальт? Скажи мне, мой милый, скажи мне точно, утешь меня…

— Дядюшка, не обманывают, — поцедил тот в ответ.

— Ага!.. Конечно!.. Теперь я и сам вижу, что не обманывают! Что Ромео Монтекки, этот юноша многих достоинств и неисчислимого благородства, все-таки принял мое приглашение! А кто это с ним? Простите, плохо разберу под масками… Конечно же! Уважаемый Меркуцио, уважаемый Бенволио! Добро пожаловать, юные господа!.. У меня не хватает слов! Я просто не могу передать радость видеть всех вас, добрые юноши, в своем доме! Не правда ли, Тибальт?!

Тибальт вместо ответа коротко, злобно всхрапнул. Как норовистый жеребец, осаженный твердой рукой.

— Ага!.. Вот и дорогой мой племянник выразил свою радость… Я понимаю, понимаю дорогой мой Ромео, что некоторые недоразумения, определенные, так скажем, трения между нашими семьями, делали твой приход затруднительным… Но тем ценнее, тем дороже для меня твое решение навестить старого дядюшку Капулетти! — соловьем заливался Николо. — Не правда ли, Тибальт?

— Весьма…

— Что-что?

— Весьма! И весьма…

— А что весьма, милый? Ты, наверное, хочешь сказать, что весьма рад?.. Весьма счастлив?.. Весьма доволен?.. Извините моего племянника, почтенные гости, он слегка ошалел от восторга… Вы знаете, уважаемые, он вообще не слишком красноречив, предпочитая дела словам, — продолжал витийствовать Капулетти. — Впрочем, и дела его… — он усмехнулся, выразительно скривив губы. — Дай же, Ромео Монтекки, обнять тебя по-дружески и по-отечески! Дай мне прижать тебя к сердцу, гость дорогой!

Николо как можно шире раскинул руки, устремляясь к Ромео.

Тем временем к месту действия начали подтягиваться другие гости, привлеченные шумом и возней у ворот. Ромео спиной чувствовал их любопытные взгляды, слышал недоуменный, встревоженный шепоток.

«Черти бы меня взяли — это точно Ромео, Бенволио и Меркуцио! Монтекки в доме у Капулетти — подумать только!» — донеслось до него чье-то восклицание.

«Черти бы меня взяли!» — пожелание очень кстати, промелькнуло у Ромео.

Что оставалось делать на виду у стольких насмешливых глаз? Только обняться со старым Капулетти.

Тот, не успокоившись, не менее радушно приложился к Меркуцио и Бенволио.

— Рад! Очень рад, благородные юноши!.. Веселитесь же! Веселитесь у меня в доме! Наслаждайтесь праздником со всей непосредственностью цветущей юности!.. Выпейте вина, дорогие мои! А скоро начнутся танцы, что для вас, молодежи, еще более привлекательно!.. Увы, Господь отпускает нам в жизни не много времени для наслаждения, так будем же пользоваться им с радостью и благодарностью!..

Расчувствовавшись, старый Капулетти картинно всхлипнул, пряча в маске радушия издевающиеся глаза пройдохи.

Что им оставалось? Только выразить хозяину всяческое почтение и удовольствие…

* * *

— Ну и что же нам теперь делать, а, Ромео? — почти жалобно спросил Бенволио, когда они снова остались втроем, остановившись за столиком, полускрытым деревьями.

— Да, действительно… — поддержал Меркуцио. — Даже удивительно, как наша шутка вдруг обернулась другой стороной. Клянусь дверями ада, сам сатана бы не разобрался, кто над кем пошутил в результате… Остается законный вопрос — что делать дальше? Как я вижу, друзья, ворота опять открываются, и ничто не помешало бы…

— Веселиться! — мрачно сказал Ромео.

— Как?

— А вот так! — он сорвал с себя маску печального Пьеро и с досадой наподдал ее ногой. Маска отлетела в кусты и выглядывала оттуда, блестя слезами из фольги.

— Будем веселиться! — повторил Ромео. — Уйти сейчас значило бы бежать, поджав хвосты, дав дядюшке Капулетти новый повод для издевательств… Так будем же веселиться, друзья, чтоб черти растолкли нас всех в порошок и жарили потом без масла!

— Да это было бы удивительно забавно, — усмехнулся Меркуцио, тоже снимая маску. — Только не знаю, для нас или для чертей… Ну что ж, пожалуй, нам нужно выпить. А потом отправиться танцевать, как рекомендовал нам любезный хозяин!

Он взял бутылку со столика и разлил по трем высоким бокалам знаменитого венецианского стекла.

— А я, похоже, штаны намочил от страха, — вдруг сознался Бенволио. — Почему-то мокро внизу…

* * *

«Монтекки в доме у Капулетти! Монтекки в доме у Капулетти!» — Ромео казалось, он все время слышит за спиной этот шепоток.

Может, казалось. От себя добавлю, юности вообще свойственно придавать преувеличенное значение собственной персоне. Считать, что все взгляды направлены на тебя, когда остальные, к примеру, всего лишь разглядывают муху на потолке.

В сущности, все получилось почти как в его мечтах — внезапное разоблачение, гордая поза, надменные взгляды, настороженный шепоток мужчин и интерес женщин. Но в том то и дело, что одно маленькое «почти» переворачивает все с ног на голову. Ангелы, ведающие на небесах проистечением судеб, все-таки большие проказники. Любят позабавиться за наш счет, добавляя вот такое «почти», как повар добавляет приправу в похлебку.

А расхлебывать их веселое варево, конечно, нам…

Для танцев в глубине сада Капулетти был выстроен специальный павильон размером с приличный храм. Потолок был выкрашен под цвет ночного неба с настоящими звездочками из серебряной фольги и луной из фольги золотой. Впрочем, может это и действительно золото, шептались гости, Капулетти любит пустить пыль в глаза.

Сквозь высокие, настежь распахнутые окна было видно настоящие небо с луной. Но искусственная казалась весомее и ярче, отражая свет бесчисленных свечей. В каждом углу павильона играло по оркестру. Разгоряченные до мокрых спин музыканты, уже подвыпившие и уставшие, старались играть в лад с соседями, хоть это не всегда получалось. Впрочем, общий мотив выдерживался. А что еще нужно, когда ноги и руки сами дергаются в такт зажигательной, пусть не слишком христианской музыке?

В конце концов, музыканты, заводя других на телодвижения, сами берут этот грех себе на душу. Им и отвечать за него, а дело веселящихся — следовать предложенной мелодии.

Да и сам бал — неподходящее время, чтоб размышлять о грехах. Запахи натертых воском полов и разгоряченных тел, терпкий мужской пот и более тонкий — женский, ароматы духов, помад, вина, фруктов, специй, жаренного и пареного — все это смешивалось с влажным дыханием ночи, и головы кружились от одного этого.

Поклоны, голоса, звон бокалов у столов у стены, журчание струящихся бесед, взрывы смеха и возгласы…

— О Боже! — вдруг вырвалось у Ромео.

— Что случилось, друг? — заинтересовался Бенволио.

Меркуцио к тому времени уже вовсю любезничал с дочками старого Джезаре, смеша их до раскатистого, не слишком приличного хохота. Эти две девицы, каждая на голову выше папаши, и, наверное, пошире в плечах, с удовольствием склоняли к забавнику пестрые, с перьями, шапочки на высоких прическах.

Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии — гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.

— Клянусь спасением души — это она! — снова воскликнул Ромео.

— Розалина? Где?

— Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри — Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!

— Тише, тише, друг! Что-то я не пойму, что-то прослушал, прости меня великодушно… Ты говоришь — пьяная, страшная и ангел при этом? Клянусь крестом Папы, твои страдания по Розалине становятся все более лихорадочными, если ты вдруг возмечтал о подобном! Ромео, ты точно чувствуешь себя здоровым?

— Нет, ты только посмотри, Бенволио, посмотри вон туда!

— А!.. Вижу. Там юная дочка хозяина. А рядом — ее старая Кормилица.

— Я люблю ее!

— Кормилицу? — опешил Бенволио. Озадаченно почесал в затылке. — А!.. Понимаю… Наверно, она напоминает тебе кухарку, в которую ты был влюблен в девять лет? Тоже, признаюсь, редкостная была уродина… Нет, я понимаю… Взять хоть ту же Розалину — любовь к старым бабам всегда была твоим слабым местом. (Вот паршивец!) Но знаешь, друг, ты лучше никому не говори об этом, люби ее молча…

— Да чтоб твои глаза лопнули! Чтоб твой язык отсох и упал, как лист! — мгновенно вскипел Ромео. — Какая, к чертям собачьим, Кормилица?! При чем здесь Розалина?! Девушка, Бенволио! Я люблю эту девушку!

— Джульетту?

— Значит, ее зовут Джульетта… Джули… Господи, Бенволио, есть же на божьем свете имена, сами звуки которых отдаются в сердце как сладкая музыка…

— Ну, извини, извини, не понял сначала, — проворчал тот. — Спасибо тебе, конечно, за любезные пожелания, мой добрый друг, но порою весьма непросто уследить за тем, кого ты любишь сейчас, и кого полюбил пять минут спустя…

— Джульетта… Я должен поговорить с ней, Бенволио! Я обязательно должен поговорить с ней! Сейчас! Немедленно!

Бенволио звонко выругался, что случалось с ним крайне редко:

— Да гореть мне в аду, чтоб я сдох!.. А я-то, дурак, думал, что все плохое на сегодня уже случилось… Я-то надеялся, что ангелы хоть на остаток ночи сжалятся над нашими душами, а черт — над телами!..

* * *

— Кормилица, Кормилица!

— Что, ласточка моя?

— А кто тот прекрасный юноша, чьи глаза ярки, как угли в ночи?

— Да Господь с тобой, ласточка! Уж юношей здесь, как блох на собаке! И все, между прочим, так и горят глазами, так и стригут ручками, и притопывают в нетерпении ножками. Уж не я ли говорила тебе, малышка моя, доброе, выдержанные вина уж так заводят, так заводят, уж таким всех проказниками делают — спаси-сохрани…

— Кормилица!

— Нет, ежели, к примеру, взять испанскую мадеру, да вот взять ее…

— Кормилица же! Ну хватит же о вине! Сколько можно!

— Что, ласточка моя?.. Ну да, конечно, вам, молодым стрекозам, еще непонятно, как кровь густеет с годами, как медленнее течет по жилам, как нуждается в том, чтоб ее подгоняли, словно ленивый мул, что нуждается в палке погонщика…