Выглядел он при этом очень внушительно. Старый друг, по-моему, был единственным, кого в этой церемонии вообще ничего не смущало. Словно венчание проходило не тайно, в темноте ночи, а белым днем, на виду у всех. Нарядный в своем облачении, чинный, даже торжественный, отец Лоренцо горел глазами, блестел лысиной в свете свечей и гулко, азартно выпевал всю положенную латынь.

Строгость падре в конце концов пробрала пьяную бабу до дрожи в коленях. Она принялась извиняться и каяться, еще более многословно и путано. Довела падре до того, что он, мне кажется, чуть не сплюнул на пол. Но вовремя спохватился, что не на рынке и не в кабаке.

Потом мы с Кормилицей поставили свои подписи, как свидетели брака. Точнее, подпись поставил я. Кормилица писать не умела, вывела гусиным пером жирный крест, полюбовалась на него и вдруг забеспокоилась, не перепутают ли его с другими, похожими.

Отец Лоренцо сам вывел рядом с крестом ее имя, и проворчал, что Господь разберет, где чей крест. А не разберет — найдет, у кого спросить…

Вот и вся церемония. Так наши влюбленные стали мужем и женой.

Именно! Все помнят, что Ромео и Джульетта были возлюбленными, а что они являлись супругами, законно венчанными и объявленными таковыми перед лицом Господа, почему-то многие забывают. Хотя, если вдуматься, это же меняет многое. Получается уже не тайная страсть с неким острым, преступным душком. Получается высокое, светлое чувство, союз, благословленный самим небом и Господом!

Именно за него они и боролись, именно поэтому трогает всех их простая история!

Да, небо было с ними. А вот люди…

* * *

— Ты плачешь, милая? Почему ты плачешь? Тебе больно?

— Нет, Ромео, мне хорошо.

— Тогда откуда слезы?

— Не знаю, любимый… Слезы… Глупость какая… Чего мне плакать? Ты — мой, ты — совсем мой… Чего же мне плакать? Я люблю тебя, и я вышла за тебя замуж, я — замужем за человеком, которого люблю всем сердцем! Отныне и вовеки веков, пока смерть не разлучит нас… Чего мне плакать, глупой? Нет, я не плачу, я счастлива… Только слезы сами текут! Противные, ненужные слезы…

Молодоженам удалось встретиться в спальне Джульетты только спустя два дня после венчания. И он, наконец, стал ее мужем в полном смысле этого слова. Как и она стала его женой.

Теперь Ромео прижимал к себе свою маленькую женушку, гладил ее прохладную кожу и любовался, как свет луны из окна играет на изгибах тела.

Где еще найти столь совершенное тело, что отражало бы свет, как полированное серебро? — расслабленно думал он.

Чем отличается любовь от похоти?.. Кто-то ему говорил… Да, именно, — нежностью. Он, похоже, начал постигать эту истину…

— Не плачь, любимая, не надо плакать.

— Конечно.

— Все будет хорошо. Верь мне!

— Конечно! Я верю тебе. Никого больше не слушаю, никому отныне не верю — верю только тебе, мой любимый… Муж мой!

— Жена моя…

* * *

По себе знаю, влюбленные склонны забывать все и всех, видя окружающее сквозь дымку. Так случилось и с нашими молодыми. Но, тем не менее, жизнь в городе продолжалась, события следовали одно за другим, и некоторые из них касались наших героев самым непосредственным образом.

Объявление о помолвке Джульетты и рыцаря Париса было сделано в главном соборе Вероны по всем правилам.

Как нарочно, именно в эти дни на город опустилась такая жара, к какой жители севера Италии не слишком привычны. Размягчалась черепица на крышах, булыжники улиц накалялись как печи пекарей, а на блеск металла было больно смотреть. От чрезмерной жары, известно, даже спокойные люди становятся раздражительными и вспыльчивыми, а уж вспыльчивые вообще вспыхивают как солома.

Думаю, если в воронью стаю, рассевшуюся на крыше, бросить булыжник — это вызвало бы меньшее оживление. Все горожане словно с цепи сорвались, без конца обсуждая неожиданное известие. Еще бы — дочь Николо Капулетти, стойкого гвельфа, оплота городской оппозиции герцогу, выходит замуж за рыцаря и гибеллина Париса! Что же это делается на божьем свете?! А может, луна теперь светит днем, а солнце — ночью?! Может, земля вообще круглая, а не тот плоский блин, на котором мы привыкли жить?!

Господи, прости грехи наши, но кому же верить теперь?! — негодовали городские гвельфы.

Ай да, герцог, и как только ухитрился сладить подобное?! — злорадствовали гибеллины.

Заранее предупрежденный герцогом, я удвоил число патрулей на улицах, а солдатам в казарме приказал оставаться при доспехах, оружии и трезвыми. «Иначе, клянусь честью, я сам буду протрезвлять всякого самой большой дубиной, какую смогу поднять!»

Но даже двойные патрули стражи и готовность войск не помогли избежать волнений. В этот же день в городе случилось несколько крупных драк и множество мелких стычек. Гвельфу, пекарю Фармазино, например, выбили шесть передних зубов, богатому суконщику Ламборио, тоже гвельфу, почти проломили башку. Он, в горячке, заметил только потом и прибежал жаловаться на бесчинство, обливаясь собственной кровью, как недорезанный поросенок, что сбежал с колоды мясника. Гибеллину Антонетти, писцу из городской ратуши, кто-то всадил в спину нож. По счастью, тоже без больших последствий, он быстро оправился.

Но кто, как, когда? — все только разводили руками.

Сначала я честно пытался разобраться во всех этих выбитых зубах, расквашенных носах и сломанных руках, но потом плюнул и сам признал бесполезность подобного занятия. Оставалось лишь молить Бога, чтоб до вечера в городе никого не убили. Потом ночная тьма и прохлада, может, и пригасят страсти веронской политики…

Городские кумушки тоже подливали в огонь горючего масла. Синьорина Франческа, к примеру, всем рассказывала, как видела на куполе городской ратуши черта. Тот вредно дразнил ее хвостом и еще кое-чем, что расположено так же как хвост, только спереди.

Ее рассказ повторяли от улицы к улице, украшая подробностями. Хотя и знали, что престарелой синьорине Франчески, дурище и сплетнице, это «кое-что» мерещится на каждом шагу. Оставшись когда-то старой девой по милости своенравного родителя, покойного медника Джузеппе, она совала свой нос во всякую щель между ставнями. И всюду, к собственному ужасу, натыкалась на «кое-что». Послушать ее — так на земле и под землей у бесов нет других дел, кроме как демонстрировать ей свои мужские признаки…

Впрочем, если рассудить по-другому — так дыма без огня тоже не бывает, судачили в городе. Может, тетушка Франческа на этот раз и вправду что-то увидела. И то сказать — в городу такие дела, что впору черту появиться на крыше ратуши! За грехи наши, не иначе! Ох, не к добру все…

Да, был когда-то славный, добрый, богобоязненный город-сеньор Верона… А теперь он катится к черту зубы!

* * *

Для Тибальта объявление о помолвке сестры стало таким же сюрпризом как для всех остальных. Даже большим.

И сюрприз этот — хуже быть не может. Он, гвельф и друг всех противников гибеллинов, вдруг сам оказался под подозрением. Хочешь — не хочешь, а дядюшка Николо, вдруг вывернувшись наизнанку, и на него самого бросил подозрение в двуличии. На него, Тибальта, лихого воина и будущего героя!

Скажите, как теперь глянуть в глаза друзьям, с которыми еще вчера сдвигал кружки с вином?! С которыми ругательски ругал гибеллинов и издевался над высокомерием аристократов?!

А сейчас — их насмешки! Косые взгляды! Обидный шепоток за спиной! Кривляние, ужимки и похлопывания по плечу — мол, да, друг Тибальт, вот уж не ждали… Какие же вы, Капулетти, оказывается, ловкачи… Такие, выходит дело, оборотни — просто на диво!.. Не знал, говоришь? Вот же новость! Ты, Капулетти, не знаешь, что делается у тебя же в доме?! Не смеши, Тибальт, не надо, останься мужчиной хотя бы в этом…

Позор! Бесчестие! Черное пятно на всю жизнь!

Словом, этот малый, и без того не слишком здравый умом, скоро дошел до такого кипения, что, казалось, откусит нос каждому, кто лишь чихнет в его сторону.

Как многим недалеким людям в таких ситуациях, Тибальту срочно требовалось найти виновника. Дядя Николо — да, виноват! Сестра Джульетта, подстилка рыцарская, — бесспорно! Но не будешь же наступать со шпагой на престарелого дядюшку! Глава дома как посмотрит на него, как гаркнет — в животе все переворачивается… А сестра… Да трижды проклято оно, такое родство, но не нападать же на женщину!

Ему и в голову не пришло, что будь он сам слегка поумнее, да поменьше буйствуй, Николо не стал бы держать племянника вдалеке от домашних тайн. Для подобных Тибальтов в их бедах виновны все, кроме них самих… Ну, синьоры и сеньориты, вы знаете эту породу…

Впрочем, есть еще виновники, кроме родичей, и обнаружить их весьма не сложно! — внезапно сообразил он. Все же на виду! С чего, скажете, Ромео Монтекки вдруг появился на празднике в их доме? Зачем Бенволио и Меркуцио пожаловали туда, где им рады как занозе в ляжке?

Юношеская шалость? А с чего бы тогда вероломный дядюшка взялся их защищать? Почему не отомстил врагам семьи, когда те сами пришли к нему в руки? Наоборот, принял их как гостей, и его заставил раскланиваться… Хлебать из горькой чаши неожиданного унижения!

Ответ очевиден — не просто они пришли, ох, не просто! Ясно теперь, Ромео, Бенволио и Меркуцио появились на празднике в качестве посредников. Что б, значит, прикрываясь дымом веселья, склонить к измене нестойкого дядюшку! Устроить брак сестры с рыцарем-гибеллином! И все — явно, под самым носом…

Ну, Ромео, достойное отродье Монтекки, известных своим коварством! Правильно говорят, и маленькая змея — уже змея! — скрежетал зубами Тибальт.

В таком состоянии он метался по городу, исходя потом от жары и ненависти. И надо же такому случиться, что его встреча с недругами произошла все на той же площади Блаженных Мученников Патрикия и Варсонофия, с которой и началась наша история…

* * *

Вот уж воистину — причудливость бытия, хитросплетения которого часто кажутся нарочитыми постороннему взгляду. Помнится, наши предки, воинственные римляне поклонялись Року. И хоть мы, христиане, отрицаем все это язычество, вручая себя единственно руке Божьей, но поневоле задумаешься… В самом деле, не Рок ли привел Ромео на площадь как раз в том момент, когда мимо разъяренным быком трусил Тибальт? С чего бы влюбленному именно тогда захотелось остановиться на площади Мученников, глянуть на настенную лепнину, разбитую палкой Бальтазара?

Совсем недавно… А казалось теперь — давно! Столько событий произошло с тех пор, столько прожито, понято, передумано… Кажется, что прошли века… Так рассуждал Ромео, стоя на площади.

Влюбленные вообще склонны к фетишам, и разбитое украшение казалось ему едва ли не первым памятником их любви.

А теперь — Джульетта помолвлена. Его маленькая жена помолвлена с другим… Сказать кому — не поверят, что такое бывает… Как все запуталось в такие короткие сроки — ума лишишься!

Надо отметить, Ромео был ревнив не менее многих из нас. Но при этом на его стороне были венчальные клятвы Богу и их жаркие, страстные ночи. Так что оглашение помолвки его не слишком задело. Он лишь никак не мог сообразить, как бы развязать все узлы без ущерба.

Рок! Приди Ромео на площадь чуть раньше или чуть позже, и не было бы ничего, и вся история потекла бы по другому руслу. Но — случилось так, как случилось, потому что другого нам, видимо, не дано Божьей волей…

Тибальт, заметив своего главного обидчика, издал такой вопль, что крики моряков, впервые увидевших землю после безнадежных морских скитаний, показались бы по сравнению с ним легким шепотком кумушек.

Выхватив шпагу, он кинулся к юноше. От ярости даже говорить не мог, только рычал и мычал и размахивал шпагой, как мельница крыльями.

— Тибальт? — заметил его юноша. — Что с тобой? Что-то случилось? Ты болен?

Тибальт действительно производил впечатление больного. Из тех, которых корежат бесы и которых держат на цепях в веселых подвалах, размеренно поливая холодной водой. Но к брату жены, своему тайному родственнику, Ромео не мог не испытывать снисходительности.

— За шпагу, Ромео! — обрел, наконец, дар речи Тибальт. — Возьмись за шпагу, проклятие ада! И я отправлю тебя именно туда, презренный изменник!

— Изменник? Ад? — мягко удивился Ромео.

— Да, изменник! Враг рода человеческого!

— Богом клянусь, ты начинаешь величать меня слишком уж пышными титулами… Враг рода человеческого у нас один, и я не настолько тщеславен, чтобы претендовать на его престол… А, так я вижу, ты уже все знаешь… — догадался Ромео. — Но ведь я могу все объяснить, друг. Я хоть сейчас готов тебе все объяснить. Пойдем, брат, выпьем холодного вина и поговорим спокойно в прохладе какого-нибудь кабачка. Я расскажу тебе все, и ты поймешь нас…