— Пошли!

— Куда, падре? Мы же только что заказали свиные ножки.

— Пошли, пошли, сын мой… Сам поймешь!

Ничего больше не объясняя, Лоренцо привел меня в свою церковь. Повозился в углу. И тут, к моему изумлению, в одной из ниш открылся проход. Оттуда, из черноты, пахнуло холодком подземелья.

— Святой отец, да ты, никак, приглашаешь меня в преисподнюю?

— Не упоминай нечистого в Божьем Храме, — важно одернул Лоренцо. — То, что ты видишь, это всего лишь подвалы. Святая Церковь, Умберто, всегда имеет больше, чем выставляет на показ, — усмехнулся он.

Святой отец взял подсвечник с несколькими свечами, и мы по каменным, порядком выщербленным ступеням. Видно было, что здесь хаживали частенько.

Сами подвалы оказались сухие, просторные, своды укреплены кирпичной кладкой, пол из плит тесаного камня. Заметное колебание огоньков свечей показывало, что здесь, к тому же, хорошая вентиляция.

— Куда ты все-таки меня ведешь, падре?

— Помолчи…

Мы прошли несколько переходов, отделенных друг от друга кирпичными арками, и оказались в просторном зале со сводчатым потолком. Откуда-то сверху здесь брезжил свет.

Оглядываясь, я даже присвистнул от удивления. По стенам шли деревянные стеллажи с банками, склянками, колбами и реторами. В шкафах пылились древние на вид книги. На нескольких больших, массивных столах в беспорядке навалены те же книги, пучки разнообразных трав, медицинские инструменты, склянки с темными жидкостями, погашенные горелки и еще множество всякой всячины. Все это одинаково могла быть и мастерской алхимика, и обителью аптекаря, и…

Да, святой отец упоминал, что не оставляет занятия медициной, но я не думал, что он предается этому с прежним, юношеским пылом.

— Вот, Умберто, моя тайная обитель! — не без торжественности объявил Лоренцо, водружая подсвечник на ближайший стол.

— Однако, святой отец… Не удивительно, что у инквизиции возникают к тебе вопросы! Видели бы это отцы-инквизиторы… Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке — вопросов бы стало куда больше!

— Но они же не увидят? — забеспокоился он.

— Успокойся, Лоренцо. Ты меня знаешь, я никогда не имел склонности к доносительству. К тому же, не забудь, мы связаны общей тайной.

— Я ничего плохого не делаю, — пояснил он, тем не менее. — Лишь пытаюсь, по мере своих скромных сил, понять природу человеческих хворей. Облегчить страдания людей, Умберто, ничего больше я не хочу.

— Представляю, как бы ты облегчил отцов-инквизиторов, рассказывая им все это. У них, знаешь ли, свой взгляд на такие вещи… Они, видишь ли, смотрят в корень и умеют увидеть козни нечистого даже в форме детской игрушки, — поддразнил я.

— Путь познания, Умберто, всегда чреват тем, что сотни глупцов виснут у тебя на ногах, мешая идти! — ответил он важно. — Но я привел тебя не затем, чтобы дискутировать. Помню, ты всегда был далек от науки, и последующая жизнь солдата явно тебя не приблизила к ней… Стой здесь, Умберто, сейчас я тебе кое-что покажу… Умоляю, не трогай ничего на столах! Здесь встречаются очень ядовитые растворы, которые даже нюхать опасно!

Я к тому времени взялся за какую-то массивную бутылку зеленого стекла. Подумал, что наука — наукой, но должно же где-то быть и вино!

После предупреждения, я отпрянул. На всякий случай, заложил руки за спину.

Отец Лоренцо порылся на стеллажах и продемонстрировал мне небольшой темный флакон с высокой, плотно притертой крышкой.

— Вот! — сияя мясистым лицом. — Я нашел!

— Я в восторге, мой друг! А что это?

— Смерть!

— Гм… Признаюсь, я представлял ее себе несколько иначе…

— Не смейся, Умберто, не смейся… Это — ложная смерть! Выпив такую склянку, человек на трое суток, ну… не то, чтоб засыпает… Скажем так, производит полное впечатление мертвого. Он холодеет, биение крови у него не прощупывается, и вообще… Этот рецепт я вычитал в одном очень древнем папирусе из земли Египет. Там когда-то умели производить интересные превращения из живых в мертвые и обратно…

— И зачем? — хмыкнул я. — Тоже любили жениться тайно?

— Про это в папирусе ничего не сказано… Я-то думал, если инквизиция совсем уж на меня насядет, то избавлюсь от их внимания, разыграв собственную смерть. Но Джульетте сейчас нужнее, я понимаю.

Я внимательно рассматривал пузырек у него в руках. После его объяснений темная жидкость внутри казалась мне все более подозрительной. Мутная какая-то…

— Интересно, святой отец, а ты уже опробовал на ком-нибудь свое адское зелье?

— Пока еще нет.

— Однако…

— Вот как раз и попробуем, — доверительно улыбнулся он.

— Гм… Может, не надо?

— Почему? — искренне удивился святой отец. — Интересы науки, Умберто, выше наших ничтожных жизней…

— Да что б тебя черти сварили в твоей же колбе вместе со всей наукой! Чтоб тебя выпарили и перегнали в твоем же кубе! — не сдержался я. — А вдруг она не проснется? Или проснется, скажем, идиоткой… Знаешь, когда мой отряд разорял некий городишко в Ломбардии, один мой солдатик нашел в погребе у одного аптекаря запечатанную бутыль. Открыл, понюхал — запах вроде как винный. Ну, он и влил в себя добрую половину. Знаешь, и без того был ума не великого, а тут совсем спятил — метался по двору и кричал, что видит ангелов в разверзнутых небесах. Потом, бедняга, лег на землю и помер. Мы потом долго гадали, что же было в этой бутыли, но пробовать больше никто не стал…

— Нашел, с кем сравнивать! Тут — сеньорита Джульетта, девица благородная во всех отношениях, там — твой недоумок-бандит с копьем…

— Не бандит, а солдат, — поправил я. — Что же до Джульетты… После собственных похорон, знаешь ли, людям свойственно как-то меняться…

— Не замечал! — отрезал отец Лоренцо. — Идиоткой она будет, если не воспользуется моими научными изысканиями. Впрочем, есть решение, которое напрашивается само собой. Давай мы все расскажем Джулии, а уж она сама решит, соглашаться ей или нет. В конце концов, это касается ее больше, чем кого-нибудь…

— Да, это по-рыцарски, — усмехнулся я. — Переложить самое важное решение на самые хрупкие плечи!

* * *

Ох, не нравилось мне все это, ох, не нравилось!

Знаю по своему опыту, со смертью можно шутить, но лишь до тех пор, пока она не начинает шутить в ответ… А шуточки Старухи-с-косой, как правило, не отличаются большим изяществом, больше того, грубы и незамысловаты как речи крестьян в кабаке на ярмарке. Зато куда более… смертоносны!

— Джульетта, запомни! Выпив на ночь всю эту склянку, с утра ты уже не проснешься. Тебя похоронят… Ну, словом, положат в гроб, поместят в ваш фамильный склеп, где ты и очнешься спустя три дня. В это время, предупрежденный нами Ромео, уже будет ждать тебя в склепе и откроет гроб. После чего вы садитесь на лошадей, и погоняете так…

— Словно черти, обозленные побегом покойницы, несутся за вами! — вставил я.

Они оба не отреагировали на мою шутку, даже не оглянулись. Джульетта во все глаза смотрела на отца Лоренцо, а тот внятно, четко, с подробностями, излагал весь наш план.

Сознаюсь, еще раз слушая его со стороны, я поневоле усомнился в умственных способностях его авторов. Своих — в том числе. Но Джульетта отреагировала на удивление спокойно.

Доверчиво, пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке! Слишком доверчиво! Ее ясные, выразительные глаза, безмятежно глядящие на лысого, краснорожего священника, останутся со мной до конца моих дней.

По ее лицу я сразу увидел, что она согласится.

Покусывая пухлую губку, девочка даже вставила несколько замечаний и уточнений. Во-первых, придется посвятить в план Кормилицу, чтоб та сама обмыла ее и уложила в гроб. Она, конечно, не знает, что это за зелье и каково его действие, но все же, по ее скромному женскому разумению, спящее тело — это не совсем мертвое, чем-то должно отличаться. Опытный взгляд может заметить и заподозрить что-то, пусть лучше будет Кормилица. Во-вторых, в гробу нужно будет сделать неприметные отверстия для вентиляции, это тоже лучше поручить Кормилице. В-третьих, нужно оповестить Ромео… Ну, эту задачу может взять на себя капитан, послав с письмом кого-нибудь из своих солдат…

Не надо солдат, живо перебил ее отец Лоренцо. Ни в коей мере не умоляя достоинств дорого Умберто (поклон в мою сторону), все-таки надо отметить, что солдаты хранят тайну до первой выпивки. А потом о ней не слышал только глухой, да и тому пытаются объяснить знаками. Нет, для этой цели есть другой посыльный, отец Джузеппо, малый деревенский, недалекий, но обязанные жизнью нашему ученому лекарю. Его преданность отец Лоренцо уже имел случай испытать, и доверяет ему целиком и полностью.

Дальше священник не преминул отметить острый ум и рассудительное мышление синьорины. Ее способность разложить все по полочкам, сразу выхватив главное, просто не может не вызывать его восхищения. Если б она не была женщиной, он, отец Лоренцо, даже сказал бы, что у нее научный склад ума!

Я так понимаю, это была высшая похвала в его устах. Мне даже показалось, что немолодой, плешивый святой отец немного кокетничал, красуясь перед юной девой. Что ж, священникам, обреченным саном своим на безбрачие, приходят в голову разные фантазии…

— Джулия, может вы, все-таки, еще подумаете? — спросил я на всякий случай.

— О чем тут думать, капитан?

— Предприятие-то рискованное…

— Рискованное, — грустно улыбнулась она. — Но ждать — еще хуже. Он забудет меня на чужбине, и я умру.

— Ромео? Вас? Свою жену перед Богом?!

— Забудет, капитан, я чувствую, — твердо сказала она. — Он ведь еще совсем ребенок — что видит перед глазами, про то и помнит.

А он, между прочим, был на три года старше ее…

Словом, она быстро договорилась обо всем с отцом Лоренцо.

А мне оставалось лишь хмурить брови и мучиться дурными предчувствиями.

* * *

— Ага, мой капитан, ты все-таки придумал! — восхищенно воскликнула Розалина.

Утром, когда глашатай объявлял со ступеней муниципалитета последние городские новости, в числе прочих было объявлено о внезапной кончине девицы Джульетты, дочери почтенного Николо Капулетти.

Вскоре вслед за этим, понимая женскую жажду знать обо всем, я не замедлил нанести визит моей красавице.

— Не понимаю, о чем ты, прелестнейшая… — я лукаво улыбнулся в усы и развел руками. — Мы, смертные, к сожалению, не властны над самой смертью… Безвременная кончина девицы Джульетты — такой удар для ее почтенных родителей!

— О!.. Я люблю тебя, мой Умберто!

Розалина бросилась ко мне в объятия и мы с ней занялись… Ну, словом, не разговорами.

А Джульетту похоронили на следующий же день. Жара все еще стояла в Вероне, по такой жаре с похоронами не затягивают.

Горе родителей было беспредельно. Синьора Капулетти, говорливая, шумная, резкая на слова, стала в один момент безмолвна как статуя. Лишь смотрела прямо перед собой, но, похоже, никого не видела. Николо Капулетти словно бы еще согнулся, став ниже ростом. Постоянно бормотал сам себе о каких-то подсвечниках, которые, якобы, кому-то должен. И сам же себе обещал, что теперь их, будет столько, что и солнце уже не понадобиться.

Какие подсвечники, какой чудак дает в долг подсвечниками? — удивлялись все. Но — понятно, такое горе! Тут недолго прийти в телесное и умственное расстройство. Последний ребенок в семье, единственная наследница и надежда на внуков…

Церемония получилась пышная. Но я не буду ее описывать. Рассказы о траурных церемониях обычно не доставляют удовольствия почтеннейшей публике, как бы торжественно они не производились. Не любим мы напоминания о том, что наш земной путь конечен и краткосрочен…

Припомню лишь, что в толпе шептались, что на семью Капулетти словно рок обрушился. Сначала — Тибальт, племянник, а теперь и дочь… Ох, бедняги, прогневили Бога чрезмерной роскошью, балы закатывали по ночам, когда все приличные люди спят… Вот и послал Он им испытания, что ж удивляться… А девица-то! Юная, свежая, роза нераспустившаяся… Лежит в гробу, как живая… Словно и тлен ее не касается, чисто ангел…

Когда до меня доносились подобные шепотки, я невольно вздрагивал и оглядывался.

Впрочем, настроение было приподнятое. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, я ведь тогда почти поверил в счастливый исход событий!

* * *

Как вы знаете, сеньоры и сеньориты, авторы пьес делят свои сочинения на комедии и трагедии. Пошло это из глубокой древности, еще со времен первого греческого театра. Бытует мнение, что именно такое деление способствует большему успеху у публики. Мол, уважаемый зритель заранее знает, какое зрелище он будет смотреть, и, соответственно, хохотать ему или проливать слезы.