Окопав дерево со всех сторон, он отложил лопату и оперся спиной о ствол. Однако, увидев Розалинду, тут же выпрямился.

— С добрым утром, Роза, — поздоровался он. Тон приветствия был слишком фамильярным для слуги при разговоре с госпожой. Но Розалинда понимала, что протестовать бесполезно. Он и не подумает менять свои повадки. Очевидно, ему правилось дразнить ее таким способом. Поэтому она ограничилась небрежной улыбкой и прошествовала к грядке многолетних трав, которые она отбирала и пересаживала.

— Хорошо спала? — не унимался он. — Да, кстати, ты случайно меня во сне не видела?

— Совсем это было бы некстати, — огрызнулась она, но кровь прилила к щекам Розалинды, когда она подумала, как он близок к истине.

— А мне снилась ты, — сообщил он, когда она бочком проходила мимо него по расчищенной дорожке. — Мне снилось, что ты рядом со мной… подо мной…

— О-о! До чего же ты гнусен, — зашипела она в ужасе, почувствовав, каким жарким пламенем вспыхивает у нее внутри притаившаяся там искорка. — Ты накличешь беду такими недостойными речами!

— А что тут недостойного, если муж желает, чтобы его жена находилась с ним в постели? — возразил он. — И, Роза, можешь не сомневаться, я действительно хочу, чтобы ты находилась в моей постели.

— В твоей постели! В твоей постели? Да у тебя даже тюфяка нет! Куча сена! Много себе позволяешь…

— Да, верно, — перебил он ее, и глаза у него потемнели. — Моя постель действительно очень убога. Это вообще не постель, по правде говоря. И… да, я позволяю себе много — я хочу владеть тем, что мое по праву. По-твоему, я навлекаю на нас беду, говоря правду. Вот в этом как раз и состоит наше отличие, милая женушка. Я много себе позволяю — я готов рискнуть многим ради правды, а ты от этой правды убегаешь. Тебя просто коробит от правды!

С этими словами он схватил ее за руку и подтащил под купол свисающих ветвей ивы — здесь они были скрыты от посторонних взглядов. А потом привлек ее к себе почти вплотную.

Розалинда была уверена, что он собирается ее поцеловать. Он держал ее крепко, серые глаза сверкали опасным огнем, а губы оказались угрожающе близко. Она ждала его поцелуя, и каждый удар сердца гулом отзывался в ушах.

Но приняла она совсем не такой поцелуй, какого ожидала. Его губы сначала коснулись ее лба, затем эта ласка повторилась, а потом он прижался виском к ее виску.

— Милая Роза, — шепнул он ей на ухо. — Мое колючая упрямая Роза.

Поддавшись непонятной тревоге, Розалинда безотчетно потянулась к нему, прильнула всем телом… Что-то мучило ее, когда он был рядом. Что-то… как голод. Как необходимость дышать. Рассудок твердил: эта пища отравлена. Вдохнуть этот воздух — значит погибнуть. И, невзирая на все, она хотела его — и не имело значения, чем потом придется расплачиваться. В прежней размеренной жизни ничто не подготовило ее к подобному урагану новых и запретных чувств. Да и не могло подготовить.

Она вдохнула запах пота и земли, которым, казалось, пропитана его одежда, и, сама того не сознавая, прижалась к нему еще теснее, стремясь ощутить на своих губах вкус его поцелуя. Однако он снова удивил ее. Он наклонился, но губы их не встретились. Он тихо проговорил:

— Ты моя, и скоро весь свет узнает об этом.

— Нет! — Розалинда невольно подалась назад.

— Да, — возразил он, не давая ей возможности отстраниться. — Слишком долго я позволял тебе тянуть время. Пора поговорить с твоим отцом.

При этом возвращении к разговору, которого Розалинда надеялась избежать, она мигом очнулась от головокружительного дурмана и попыталась высвободиться из стальных объятий, но это ей не удалось. В его упорном взгляде она прочла такую решимость и бестрепетную готовность, что у нее дух занялся.

— Он убьет тебя! Это слишком рано!

— Тебя послушать, так всегда будет слишком рано, — хмуро бросил он. — Ты будешь откладывать и откладывать, пока не пройдет наш срок — год и один день.

— Нет. Нет, это не так. А просто… просто…

Розалинда безуспешно пыталась подобрать слова для ответа… пусть даже и не совсем честного ответа. Конечно, она всей душой мечтала сбросить с себя путы этого срока — «год и день», которыми связал ее ритуал весеннего обручения. Но все-таки больше всего ее пугала мысль о том, в какую ярость придет отец. Стоило только вспомнить ужас недавней порки, чтобы понять: лорд Стенвуд не помилует того, кто обесчестил его дочь. Может быть, Черный Меч и готов рискнуть, но она не готова.

— Он тебя убьет, — прошептала она, глядя ему прямо в глаза. — Я знаю, ты мне не веришь, но это правда.

Руки у него напряглись еще сильнее, но в глазах что-то мелькнуло.

— Твоя забота согревает душу, ласточка. Но я хочу попытать счастья. Ярмо рабства слишком тяжело давит мне на плечи.

— Но не все же так плохо, — настаивала она, не оставляя надежды убедить его. — Разве это не так? Работа тяжелая, но еды у тебя вдоволь, и есть спокойное место для ночлега. Здесь с тобой хорошо обращаются…

— Ты так и не поняла. Мужчине требуется не только полный живот и теплый угол для сна. Мне нужна свобода — свобода уйти или остаться. И еще — моя женщина.

На этот раз он прижал ее к себе так крепко, чтобы она в полной мере ощутила жар и твердость его тела, и хотя все существо Розалинды рвалось к нему, рассудок вынуждал ее отстраниться.

— Ты безумец! Ты хочешь слишком многого!

— Я хочу лишь того, чего хочет каждый мужчина. И не успокоюсь, пока не получу это. Не надо медлить, женушка. Пора мне побеседовать с твоим отцом.

— Нет! — тоненько воскликнула Розалинда, когда он двинулся, чтобы выйти из-под защитного купола ветвей. — Подожди!

— Бессмысленно ждать еще чего-то.

— Неделю! Всего лишь одну неделю! — в отчаянии взмолилась она. Он остановился и пронзительно взглянул ей в глаза:

— Ждать? Зачем ждать?

— Затем… — она запнулась. — Просто затем.

Он стоял перед ней, и в свете, просачивающемся сквозь листву, его волосы отливали золотом, и особенно бросалось в глаза, как загорело его лицо за дни работы в саду. Он был живым и неправдоподобно совершенным воплощением мужественности. Голос самой природы звал ее к нему, и казалось чудом, что это влечение, по-видимому, обоюдно. И тут же Розалинде пришла в голову заманчивая мысль, которая и подсказала ей опрометчивые слова:

— Если ты просто подождешь… просто не сделаешь и не скажешь ничего такого…

Его глаза блеснули серебряным светом.

— Если я подожду, что тогда?

— Я тебя поцелую, — пообещала она со всей серьезностью. На мгновение их взгляды встретились.

— Тебе, так или иначе, придется поцеловать меня, — заметил он насмешливо. — Поцеловать, и не только…

Она искренне вознегодовала.

— Ты чересчур возомнил о себе, — отрезала она, прекрасно сознавая, что он прав. Но стремление купить его молчание оказалось слишком сильным, и вспышку горделивого возмущения пришлось обуздать.

— Это ты чересчур возомнила о себе, если ставишь себя выше своего законного супруга. Да, ты важная леди. Ты замужем за простым рабом. Но это ничего не меняет. — Его резкий тон вдруг сменился более вкрадчивым. — Правда, существуют такие виды рабства, которые не вызывают столь сильных протестов. — Руки Эрика скользнули к плечам Розалинды. — Сделай меня рабом своих поцелуев, Роза. Сделай меня своим рабом, а я сделаю тебя своей рабыней.

Бесконечным показался тот миг, когда он удерживал ее — и силой взгляда, и силой рук. Забыт был ее гнев; забыто намерение подкупить его. Она была напряжена, словно натянутая до предела тетива большого лука… и наконец она была вынуждена признать, что жаждет его поцелуя. Жаждет больше всего на свете.

— Поцелуй меня, — тихо проговорил он. — Купи мое молчание. У тебя есть чем расплатиться. Губами… Языком… — искушал он.

В неудержимом порыве Розалинда прильнула к нему и поднялась на цыпочки, желая дотянуться до его губ. Когда он наклонился, чтобы принять ее поцелуй, когда он придвинулся, чтобы не осталось между ними ни малейшего просвета, она приникла к нему по доброй воле, уже не вспоминая ни о подкупе, ни о цене, ни о молчании, которое собиралась оплатить. Голова кружилась, и рассудок безмолвствовал. Сейчас для нее существовали только тепло его близости, магия прикосновения и неповторимая сладость поцелуя.

Он ничего не требовал от нее на этот раз, поцелуй был бережным и не настойчивым, но сама эта сдержанность подстрекала Розалинду, и, не размышляя ни о чем, она разомкнула губы и провела кончиком языка по его губам.

И сразу все переменилось.

Его объятия стали еще теснее, когда он открылся для ее робкого приближения. Их языки встретились, и Розалинду охватил безмерный восторг. Этот поцелуй начала она, но даже в своем блаженном ослеплении она понимала, что поступила так по его безмолвному приказу. И теперь, когда ее захлестнуло желание, как могла бы она отрицать, что он полностью поработил ее? Она оказалась рабыней собственного влечения к нему, но так захотел он, и теперь она с радостью подчинилась его власти.

Рука Эрика двинулась вниз — туда, где зарождался жар, снедающий Розалинду, его губы уже коснулись ее шеи, беглыми летучими поцелуями прокладывая восхитительные узоры, и она задохнулась от страха и томительного ожидания.

— Черный Меч… — едва выговорила она. — Эрик…

Она чувствовала, какой требовательной силой наливается его мужская плоть, прижатая к ее животу.

Он поднял к себе ее лицо и всмотрелся в самую глубину янтарных глаз.

— Ты можешь быть Розалиндой, если я Эрик, — шепнул он, — или Розой, если я Черный Меч… но все равно — ты будешь моей. Так и знай, ты будешь моей.

И сразу — к ее полнейшему замешательству — он отстранил ее от себя.

Не менее минуты они стояли на расстоянии его вытянутых стальных рук. Стояли и молча смотрели друг на друга. Розалинда пыталась справиться с взбунтовавшимся дыханием и овладеть собой, почти не сознавая, что и ему так же трудно дышать, как и ей. Но она не могла скрыть ни растерянности, ни страстного желания, которые так ясно читались на ее лице.

— За такой поцелуй… — начал он, все еще дыша с трудом, — за такой поцелуй ты можешь рассчитывать на мое молчание, прекрасная Роза.

— Ты… ты не станешь объясняться с отцом? — спросила она, безуспешно пытаясь собраться с мыслями.

— Все равно рано или поздно этого не миновать, — предупредил он. Потом, переведя взгляд на ее покрасневшие губы, тихонько засмеялся:

— Но если я буду слишком нетерпелив, то, мне кажется, ты теперь знаешь, как заставить меня молчать.

С этими словами он выпустил Розалинду из рук и отбросил со лба волосы.

— А теперь, как ни приятно мне тут с тобой развлекаться, боюсь, что наше отсутствие скоро будет замечено.

Он отвесил ей низкий стремительный поклон, выпрямился, нахально подмигнул и вернулся к лопате.

Долго еще стояла Розалинда в зеленом шатре, после того как Эрик вышел из-под ветвей. Она слышала, как он принялся за работу, и понимала, что ей тоже следует приступить к выполнению множества дел, ожидающих ее. Но и душистая рута, и базилик, и шалфей были забыты.

Впервые она по-настоящему осознала, в какую глубокую яму завела сама себя. По необходимости согласившись на языческое обручение, она принесла брачный обет, но вовсе не собиралась его исполнять. Потом уступила напору Эрика — и все изменилось. Ее девственность утрачена, и пути назад нет. Но даже и при таком повороте событий, каким бы скверным он ни оказался, оставалась еще надежда на какой-то выход, оставалась возможность возвращения к достойной жизни, оставались упования на будущее. В один прекрасный день она могла бы выйти замуж за какого-нибудь почтенного человека…

Но этот поцелуй…

За несколько секунд, пока длилось их краткое, но пылкое объятие, на Розалинду, словно откровение, снизошло новое сокрушительное понимание. Кем бы он ни был — Черным Мечом или Эриком, — он затрагивал в самых глубинах ее естества нечто жизненно важное, первозданное и простое — нечто такое, о чем она и понятия не имела. Она думала о нем постоянно. Во сне, наяву… какая разница? Ее душа полна им, а тело…

Она закрыла глаза и прислонилась к стволу молодой ивы. Он заставлял ее тело петь.

Если и есть на земле человек, к которому она могла бы прилепиться, как сказано в Писании, то это Эрик, и только он. Кем бы он ни был — мошенником, простолюдином, бродягой, убийцей, — он притягивал ее так, как никому другому не дано и дано не будет. Да, она леди, а он — раб. И все-таки ни один мужчина не сможет стать ее супругом, кроме него.