Ни один.


Сэр Гилберт Дакстон потер перевязанную руку и поднял лежавший перед ним пергамент.

— Я когда-нибудь встречался с сэром Эдвардом Стенвудом?

— Сэр Питер лорд Келлин был крестным отцом вашего родителя и сэра Эдварда. Он принял обоих к себе в оруженосцы, и с тех поры они стали друзьями.

— В последнее время я не слышал, чтобы кто-нибудь упоминал его имя. Его, безусловно, не было в Лондоне. Он в немилости у короля?

Сенешаль переступил с ноги на ногу, очевидно чувствуя себя неуютно под пронзительным взглядом господина.

— Ходят слухи, что он живет чуть ли не затворником, после того как умерла его жена. Заботится только о своих угодьях и урожаях. И о работниках, — добавил он тише.

Гилберт не уловил скрытого смысла этих слов. Он был слишком погружен в собственные мысли, и легкая улыбка несколько сгладила угрюмое выражение его лица.

— У такого рачительного хозяина Стенвуд должен быть весьма прибыльным поместьем. У него есть наследники, помимо дочери?

— Его единственный сын недавно умер.

— Значит, никто больше не может притязать на наследство. Земли станут приданым этой девицы. Равно как и доходы с них.

Гилберт откинулся на спинку кресла, рассеянно почесывая руку, которая понемногу шла на поправку. Жестом он приказал подать ему еще вина и более внимательно перечел послание, аккуратным почерком написанное на пергаменте.

Старый друг отца приглашал Гилберта на весенние празднества. Развлечения, игры, нехитрая воинская потеха — рукопашная схватка. И повод для знакомства с единственной дочерью лорда — девицей по имени Розалинда.

Что ж, возможно, это знамение. Он собирался прекратить свои тайные неблаговидные проделки. Кругом то и дело слышались жалобы на бесчинства бродяг и разбойников, и, того гляди, попадешь в беду. Вероятно, тучные угодья красотки-жены могли бы послужить более надежным источником дохода. Впрочем, тучные угодья уродки-жены в этом смысле ничем не хуже.

Он громко рассмеялся и бросил пергамент на стол.

— Отошли сэру Эдварду сообщение, что мы с удовольствием примем участие в его празднествах. И вот еще что, Ферон, — добавил он. — Позови ко мне капитана стражи. Если этот сэр Эдвард — человек такого же склада, как мой отец, то его больше интересует, как человек управляется с мечом, а не то, как у него работает голова. Дакстон должен показать себя в рукопашной наилучшим образом, и свою стратегию я обдумаю как следует.

После того как сенешаль удалился, Гилберт поднял свою кружку с вином и залпом осушил ее. Приглашение пришлось весьма кстати. Жена и еще одно поместье. Да, это явно добрый знак.

Он повел плечом поврежденной руки, а потом внезапно принялся развязывать узлы на повязке. Прошло достаточно времени. Кость уже наверняка срослась. Представляться будущему тестю следует только во всем блеске боевого искусства. Надо поупражнять руку и приготовить людей для рукопашной.

Он взглянул на длинный меч в ножнах из кожи и стали, подвешенный к крюку на стене. Возможно, ему подвернется случай использовать это самое новое и самое великолепное из всех его приобретений. Меч еще не испытан в бою. Возможно, что он получит боевое крещение именно во время предстоящих увеселений.

17

Возвращение Розалинды принесло в Стенвуд-Касл значительные перемены. Многие из них были видны невооруженным глазом, ибо даже самым отъявленным неряхам пришлось соблюдать опрятность и порядок, которых неукоснительно требовала хозяйская дочь. Она твердой рукой насаждала в замке свои правила, ни разу не повысив голоса. Когда в кухне, которая теперь сверкала чистотой, воцарились Мод и Эдит, все восприняли это как должное. Сперва кое-кто ворчал, что, дескать, нынче дух перевести некогда, но вскоре эти сетования сошли на нет, поскольку все трудились на равных. К тому же слуги, по правде говоря, и сами испытывали облегчение оттого, что точно знали свои обязанности.

Трижды в день сэр Эдвард усаживался во главе стола в преобразившейся главной зале. Обитатели замка старались не ударить в грязь лицом. Господское платье теперь неизменно выглядело свежим, а все прорехи были искусно залатаны. В последние две недели жизнь лорда шла совсем не так, как прежде: ему были обеспечены приличествующие его положению одежды, любимые кушанья, теплый домашний очаг, — о чем еще можно мечтать?

— Выйди-ка со мной на прогулку, — обратился он к дочери как-то после обеда. — Удели мне немного времени, пока не принялась за очередные хлопоты.

Розалинда раскрыла глаза от удивления. Хотя ей было известно, что отец одобряет все ее затеи, он редко снисходил до беседы. Тем более приятным стал для нее этот знак родительского внимания.

— Сделайте милость, пройдитесь со мной на задний двор. Там поставлена на огонь пара котлов — нужно их проверить, — попросила она отца.

— Какие еще новшества ты затеяла? — поинтересовался сэр Эдвард, выходя из залы на яркий послеполуденный свет.

— Мы растапливаем сало и воск, очищаем их от примесей, а потом будем отливать свечи и обновлять факелы.

Некоторое время они шли в молчании. Потом сэр Эдвард заговорил:

— В твоих умелых руках Стенвуд обрел новую жизнь. Пока ты не взялась за дело, я даже не осознавал, сколь многого был лишен.

Он смотрел прямо перед собой, избегая встречаться взглядом с дочерью, его голос звучал глуховато. Но Розалинда распознала за его сдержанностью скупую похвалу и ощутила прилив благодарного чувства.

— Это все такие пустяки, — зарделась она.

— Совсем не пустяки. Это признак того, что ты стала взрослой, а я все держу тебя за ребенка. Ты превратилась в самостоятельную женщину и рачительную хозяйку.

На подходе к огромным чанам он остановился и испытующе посмотрел на Розалинду:

— Самое время тебе идти под венец.

Розалинда ахнула от неожиданности и устремила на отца взор, полный ужаса. Можно было подумать, будто ей объявили, что на рассвете ее поведут на плаху. У нее бешено застучало сердце, сам собой раскрылся рот, в горле пересохло.

Нетрудно было догадаться, что отец ожидал от нее совсем другого, пусть бы даже она для виду заупрямилась. Любая благородная девушка стремится выйти замуж — чем же она хуже прочих? Он озадаченно нахмурился, и тогда Розалинда сообразила, что нужно закрыть рот и придать своему лицу более подобающее выражение.

— Как это понимать, Розалинда? Что за испуг? Разве не ты сама говорила, что постигла все премудрости ведения домашнего хозяйства? Все мы в этом убедились. Дело за небольшим — подыскать тебе мужа. Однако сдается мне, что ты собираешься возразить.

Розалинда не сразу нашлась, что ответить. Она боялась подставить под удар Эрика.

— Я… нет… просто… — Она совсем смутилась. — Не успела я вернуться в Стенвуд, как меня снова хотят куда-то отослать.

— Как тебе такое могло прийти в голову, дочка? Ведь ты моя наследница, стало быть, ты со своим благоверным должна остаться здесь. — Отец ободряюще улыбнулся и потрепал ее по плечу:

— Так что не тревожься: больше я тебя никуда не отпущу.

Если бы Розалинда волею судьбы не была привязана к Эрику, ее бы, несомненно, утешили отцовские заверения — в них звучала искренняя забота о ее благе. Сэр Эдвард был не мастер говорить красивые слова, но ясно показал ей свою родительскую любовь. Розалинда это поняла. Но собственное щекотливое положение не позволило ей радоваться такому открытию. Она сцепила пальцы и отвернулась.

— Зачем так спешить, отец? Я хочу сказать… разумеется, мне будет приятно пойти под венец, но только… хотелось бы спокойно пожить в отчем доме. К тому же, — добавила она, цепляясь за последнюю соломинку, — к тому же не пристало устраивать веселье сразу после смерти бедного Джайлса.

У нее дрогнул голос: нахлынувшая печаль по безвременно ушедшему из жизни брату примешивалась к неподдельному испугу.

— Ну, ну, будет тебе, Розалинда, не горюй. — Сэр Эдвард и сам смешался оттого, что их беседа приняла такой оборот. — Я же не собираюсь отдавать тебя замуж прямо сейчас. Просто надо потихоньку готовиться, наводить справки.

— О да, — Розалинда с надеждой подняла глаза. — Да, конечно. — У нее вырвался вздох облегчения.

— Раз уж у тебя так ладится хозяйство, — добавил отец, отметив про себя такие перемены в ее настроении, — для начала нам бы неплохо пригласить кое-кого в гости.

Розалинда едва не охнула: успокаиваться было рано.

— Когда? — спросила она с опаской.

— Как-нибудь на днях, — уклончиво ответил сэр Эдвард. — Да ты не волнуйся, дочка. Всего-то забот — принять двух-трех человек. — Он перевел взгляд на крепостную стену и едва заметно нахмурился. — Мне… э-э-э… требуется кое-что проверить. Ты уж не обижайся, ладно? Нужно поговорить с Седриком… то бишь с сэром Роджером. В общем… — Оборвав себя на полуслове, он поспешно зашагал прочь.

Розалинда смотрела ему вслед, не зная, что ее ждет.

В тот день она уклонилась от работы с Эриком. Его притязания становились все более настойчивыми, а у нее после отцовских рассуждений о замужестве все валилось из рук. Она опасалась не столько его напора, сколько собственной слабости.

Минула неделя с тех пор, как ей удалось задобрить Эрика поцелуем, но с той поры он проявлял все большую бесцеремонность. Он не порывался еще раз ее поцеловать, но от этого ей было не легче. Его речи день ото дня становились все фамильярнее; проходя мимо, он не упускал случая ее коснуться — спасибо, что хотя бы не на людях — и намного чаще, чем следовало, расплывался в улыбке. Эта его улыбка — то дружеская, то насмешливая — стала для Розалинды настоящим испытанием. Его глаза лениво, но властно скользили по ее фигуре. И при этом он сверкал неизменной белозубой улыбкой.

Эти изогнутые в улыбке губы преследовали Розалинду, как наваждение. Стоило ей остаться одной — будь то за работой или в минуты отдыха — на нее накатывало воспоминание о том, как губы Эрика накрывали ее рот. Она воображала, будто он осыпает поцелуями ее лицо и шею. И даже грудь. Что-то у нее внутри сжималось в горячий тугой узел, и тогда ее дерзкие фантазии простирались до того, что она представляла, как цепочка его поцелуев тянется вниз, к ее животу, словно только ему было предначертано освободить ее от этих мучительных пут. Потом, ужасаясь таким крамольным мыслям, она возносила молитвы, долгие часы стоя на коленях. В тесной часовне. У себя в спальне. А то и прямо в саду. Опустившись на подстилку из бумазеи, она вырывала с корнем крапиву, сныть и чертополох, а сама неустанно молила небеса о помощи. Казалось, без вмешательства свыше ей не под силу будет совладать с бурей чувств, безжалостно влекущих ее к Черному Мечу. Оставалось надеяться только на Господа.

Розалинда, не отрываясь, смотрела на огромный чан с салом. У нее на глазах молодой работник старательно помешивал бурлящую массу и снимал накипь, но она ничего этого не замечала. Ее полностью поглотили мысли об Эрике и о разговоре с отцом. Вдруг послышался какой-то крик, но она не сразу подняла голову. Только когда до нее донесся испуганный вопль, а затем — возбужденный гомон, она пришла в себя. В другом конце двора, у выхода из главной залы, Розалинда увидела кучку людей. У них над головами беспомощно болтался в воздухе человек, ухватившийся за веревку. Это был каменщик, который только что подправлял раскрошившуюся кладку стены, сидя на доске, опущенной с верхнего парапета. Одна из веревок лопнула; бедняга не мог двинуться ни вверх, ни вниз, он лишь отчаянно цеплялся за джутовый канат.

Не раздумывая, Розалинда кинулась туда. Со всех сторон к стене сбегались любопытные. Но нашелся один, который, вместо того чтобы устремиться к месту, над которым болтался каменщик, бросился к узкой каменной лестнице, ведущей на парапет. Никто еще не успел понять, что у него на уме, а он уже стоял наверху, подтягивая канат своими могучими руками. Приподняв несчастного на несколько дюймов, чтобы ослабить натяжение, он высвободил одну руку и размотал второй конец веревки, прикрепленный к неподъемной колоде, а потом медленными, точными движениями опустил насмерть перепуганного каменщика на землю.

Воздух содрогнулся от восторженного рева толпы. Каменщика подбадривали и хлопали по спине, но он словно проглотил язык и дрожал, как в лихорадке. Прошло несколько минут, прежде чем он нашел в себе силы поднять голову и посмотреть на здоровяка, который аккуратно сворачивал веревку.

— Не знаю, как тебя отблагодарить, дружище, — крикнул он Эрику, отвесил короткий поклон и сумел наконец улыбнуться. — Я теперь твой должник до гроба.