— Клив, благодарение Господу! Присмотри за свободными лошадьми, хорошо? Я тороплюсь в замок за факелами и свечами.

Не оставив ему времени для ответа, она снова взмахнула вожжами, и тележка весело покатила по дороге к замку.

Клив наблюдал за удаляющейся тележкой, несколько обескураженный. Факелы и свечи? Уж конечно, его госпожа не собирается помогать искать сбежавшего Эрика. И столь же сомнительным казалось предположение, что сейчас, после всего случившегося, она так уж озабочена освещением празднества в вечерние часы.

Однако мысли Клива были заняты странными словами Розалинды в меньшей степени, чем отважным нападением Эрика на сэра Гилберта и последующим бегством. И пока Клив добросовестно поспешал туда, куда его послала Розалинда, голова у него шла кругом от множества необъяснимых событий.

Ясно, что Эрик выкрал меч из тюков, принадлежащих сэру Гилберту. Возможно, Клив и согласился бы признать, что отчасти сам виноват в этом, поскольку именно от него Эрик узнал, где находится меч. Но была одна настораживающая странность, перед которой меркло любое чувство вины: сэр Гилберт не обвинил Эрика в краже оружия. Черным мечом владел Гилберт, и все же складывалось впечатление, что по какой-то причине он не хотел, чтобы об этом стало известно. Если бы он отобрал меч у Эрика, когда захватил того близ Данмоу, то не было бы никаких причин скрывать это от общества. Назвав Эрика головорезом с большой дороги и возмутившись наличием у того меча, который не полагался простому ратнику в подобном состязании, Гилберт тем не менее ни словом не упомянул, что именно он владелец этого меча.

Отсюда с несомненностью вытекало, что меч принадлежит Эрику. Его «тезка». А это в свою очередь означало, что сам Гилберт добыл великолепный меч не слишком честным способом. Так вот почему Эрик так рвался к поединку с ним!

И опять Клив проникся уверенностью в том, что Эрик — рыцарь. Все указывало на это, все — кроме его проклятого молчания на сей счет. Что-то тут было не чисто и, так или иначе, связано с сэром Гилбертом из Дакстона.

Клив взмахнул руками, загоняя очередную лошадь в небольшую загородку. Отдышавшись, он взглянул в сторону леса. Спор между Эриком и сэром Гилбертом отнюдь не разрешен — тут не могло быть сомнений. Сэр Гилберт считал, что Эрик погиб — повешен в Данмоу. Конечно, он не успокоится, пока не увидит Эрика мертвым, и постарается, чтобы Эрик принял смерть именно от его руки. Но столь же ясно было и то, что Эрик не боится схватки с Гилбертом, иначе он не затеял бы поединок на виду у всех.

Но теперь, однако, было маловероятно, что Гилберт примет вызов на честный бой. Если у Эрика есть голова на плечах, решил Клив, то он должен на какое-то время затаиться и выждать благоприятный момент. У него есть оружие и конь, — бесспорно, его собственный конь, судя по мгновенному броску животного в ответ на призыв Эрика. Да, Эрику следует затаиться и подождать, пока настанет час его мести.

Только потом, почти час спустя, когда Клив, задумавшись, направлялся к замку, его поразила шальная мысль. Сэр Гилберт заявил, что Эрика должны были повесить в Данмоу. Но Розалинда ни словом не упомянула об этой подробности, когда впервые привела странного защитника в разрушенный замок-беззаконник. Клив еще тогда удивлялся, каким образом подобный человек мог оказаться лишенным вообще всего, не имеющим при себе даже ножа. А теперь молодой оруженосец терялся в догадках: знала ли леди Розалинда обо всем с самого начала или оказалась просто пешкой в игре, где ставкой была жизнь Эрика.

Клив нахмурился и почесал затылок. Многое еще оставалось неясным в этом запутанном деле, думал он. Немногочисленные всадники вернулись с охоты за человеком с пустыми руками, но сэр Гилберт и сэр Эдвард пока еще не бросили поисков. Пока они не возвратились, решил Клив, самое время побеседовать с прекрасной хозяйкой замка.


Розалинда выехала через боковые ворота. Все, что могло ей понадобиться, она завернула в мягкую льняную ткань и перекинула получившийся тюк через холку лошади, которую оседлала в конюшне. Теперь, когда на землю упали сумерки, она провела смирную кобылку через узкие ворота, чрезвычайно благодарная Провидению за переполох, царящий в замке. Все шло ей на пользу — и шумный гомон, порожденный выходкой Эрика, и усыпляющее действие эля, обильно льющегося в ненасытные глотки; поэтому ей легко было оставаться незамеченной и не привлекать к себе внимание. Уже за воротами она уселась в седло и направила кобылку к лесу. Розалинда не представляла, каким образом сумеет разыскать Эрика, когда это не удалось другим. Она знала только то, что должна попытаться. Проехав по каменистой дороге, она спустилась в овраг и снова поднялась, а затем выбралась на расчищенное поле, примыкающее к замку сзади. Ее негромко окликнул дозорный… И вот уже никого не осталось вокруг, а она и ее добродушная лошадка направились прямиком под защиту леса.

Вечностью показались Розалинде те часы, когда она была вынуждена обуздывать свое нетерпение — ждать прихода темноты, ждать удобного момента, чтобы выбраться из конюшни; неспешным шагом вести кобылку, хотя ее так и подмывало пуститься бегом! Но теперь, когда она оказалась в темной лесной чаще, ею овладели внезапные сомнения. Что если она не сумеет его разыскать?

Она осадила послушную кобылку и огляделась по сторонам. Где-то в этом лесу находился Эрик. Она хотела только одного — быть с ним рядом и знать, что он в безопасности. Однако, по мере того как лес погружался во мрак, у нее оставалось все меньше надежды на успех.

Она не слышала и не видела, как в кроне старого каштана позади нее мелькнула большая неясная тень. В какой-то момент, почувствовав себя так, словно она одна во всем мире, Розалинда молчаливо воззвала к небесам, моля, чтобы Бог направлял ее в поисках. А в следующий миг кто-то уже соскользнул с дерева на круп лошади, отчего та в испуге рванулась вперед, а сама Розалинда от ужаса едва не лишилась чувств.

— Нет! — попыталась она закричать, но тяжелая рука уже зажала ей рот. Потом она почувствовала, что прижата к чьей-то широкой груди, и все поняла, прежде чем было произнесено хоть единое слово.

— Ш-ш-ш, — послышался у нее над ухом шепот Эрика. Свободной рукой он перехватил поводья. Почувствовав твердую руку нового седока, лошадка успокоилась, и ее панический бег сменился размеренной трусцой. Другой рукой он прижимал к себе Розалинду так крепко, что ей даже вздохнуть удавалось с трудом. Впрочем, она была так счастлива, что могла бы сейчас, как ей казалось, вообще обойтись без дыхания. Эрик здесь — остальное ее не интересовало. Он здесь, он невредим — все прочее не имело значения.

Когда он остановил лошадь, Розалинда откинулась назад, ее затылок лег к нему на плечо, а он наклонил голову и прижался горячими губами к ее открытой шее. Проходили мгновения, он не выпускал ее из объятий, и каждый черпал утешение в другом, даруя и обретая силы. Розалинда прижалась щекой к его склоненной голове, не пытаясь сдержать слезы, катившиеся по лицу. Ее обволакивало тепло самой жизни, исходившее от него, его сердце билось согласно с ее сердцем. Сейчас ее счастье было полным. В Эрике она нашла все, чего хотела от жизни. Так почему бы всему остальному миру не оставить их в покое?

— Ах, моя ласковая Роза, — выдохнул он, прокладывая дорожку поцелуев вдоль ее ключицы. — Твои шипы больше не защищают тебя от меня.

Рука Розалинды поднялась, чтобы мягко лечь на его щеку.

— Когда я с тобой, мне не нужны шипы.

Тогда он поднял голову, и их взгляды наконец встретились. Как ни темна была ночь, в его глазах она безошибочно различала знакомый огонь. Эрик ослабил объятия, поднял ее над седлом, повернул к себе лицом и усадил на колени. Руки Розалинды немедленно обвились вокруг его шеи, она порывисто прижалась к нему и осыпала поцелуями его щеки, подбородок и губы.

— Я так боялась, — торопливо шептала она в коротких промежутках между поцелуями. — Я боялась, что тебя убьют!

Лошадь под ними с неудовольствием топталась на месте, но ни один из них не обратил на это внимания — опаляющее их пламя уже переплавило томительное влечение в яростную страсть.

За один короткий миг они поменялись ролями.

Уже не она побуждала его к новым и новым поцелуям — теперь она принимала нарастающую мощь его желаний. Рука Эрика скользнула вдоль бедра Розалинды, находя мягкую плоть под юбками ее наряда. Все поплыло у нее перед глазами; она могла бы упасть, если бы ее не поддерживала другая рука Эрика, — но никогда она не чувствовала себя в такой безопасности, как сейчас, под напором его твердых губ. Их языки встречались и отступали, совершая ритуальный танец чувственного общения. Его рука поднялась выше, к мягким округлостям, и пальцы, двигаясь легко, но целеустремленно, приблизились к сердцевине ее женского естества, и в ней самой разгорался всепожирающий ответный огонь. Его поцелуи тем временем ложились ниже: он целовал шею под подбородком, он целовал то место, где светлая кожа уже пряталась под платьем. А потом спрятал лицо у нее на груди.

— Ох, еще минута, и я сгорю! Моя лесная нимфа, я хочу почувствовать тебя подо мной — здесь, перед лицом всего леса! Ты моя, женщина!

Розалинда слишком хорошо чувствовала, как напрягается и наливается силой его мужская плоть. Ей было все равно, где они находятся и каким образом могут дать волю своим желаниям. Она стремилась лишь доказать ему свою любовь и дать ему возможность доказать свою. Ее руки и губы, язык и пальцы — каждая частичка ее тела жила сейчас восторженной готовностью к торжеству безграничной любви. Только бы дожить до момента единения, момента завершенности — а все прочее можно будет уладить либо позабыть. Если бы она могла оказаться достаточно близко к нему…

Но если Розалинда и не задумывалась об опасностях, что подстерегали их в окрестностях замка ее отца, то, по крайней мере, Эрик был начеку: охнув, словно от боли, он убрал руку из-под юбок Розалинды. Он поднял голову, до того лежавшую у нее на груди, помог выпрямиться Розалинде, в последний раз крепко обнял ее, а потом резко вздохнул, словно пытаясь стряхнуть опьянение.

— Только женщина способна довести мужчину до такого полнейшего безумия, — проворчал он, словно насмехаясь над самим собой. — Только одна женщина.

Затем он резко натянул поводья и направил лошадь в чащу.

Лошадью управлял Эрик, и Розалинда не обращала внимание на то, куда они держат путь в ночном лесу. Все, что ей оставалось, — это прильнуть к нему, прижаться к его груди и слушать биение его сердца. За последние часы случилось слишком многое, и ей не приходилось долго размышлять над этим новым поворотом событий. Турнир и рукопашная вспоминались как некий давний сон, как ночной кошмар, едва не лишивший ее всего, чем она действительно дорожила. Но теперь стали явью эти ровные удары сердца, неизменное тепло и укрепляющее душу присутствие человека, которого она любила. А все остальное… все остальное пусть останется сном, который забывается после пробуждения.

И минуты не прошло, когда Эрик остановил лошадь. На небольшой лесной полянке мирно пощипывал какую-то мягкую траву тот самый могучий боевой конь, который унес Эрика с арены. При их приближении конь поднял горделивую голову.

— Это твой конь, правда? — спросила Розалинда приглушенно, как того требовал притихший лес.

— Мой, — ответил Эрик, легко соскользнув на землю. Затем он снял с седла Розалинду и еще раз крепко прижал к себе. — Он мой, а теперь ты тоже моя.

Его глаза потемнели, но горевший в них огонь заставил загореться и Розалинду.

— И ты теперь мой, — ответила Розалинда, не выпуская из рук его тупику. Она поднялась на цыпочки и коснулась его губ быстрым и нежным поцелуем.

Он отстранил ее от себя почти сразу же, отстранил на расстояние вытянутой руки. Но дышал он с трудом, и Розалинда понимала, что это движение стоило ему немалых усилий.

— Здесь небезопасно. Отсюда нужно уходить.

Эти слова вернули ее к действительности. На нее внезапно накатил страх, и она подняла руки к плечам Эрика, словно к источнику силы и спокойствия.

— Куда же мы поедем?

— У меня есть на уме одно место, где мы будем в безопасности… и одни. — Он достаточно выразительно посмотрел ей в глаза. — Я хочу тебя, Роза. Тебе это известно. Но моя месть еще не совершена. Даже если бы твой отец хотел отпустить меня на все четыре стороны — теперь, когда ты со мной, он должен пуститься в погоню. Но Гилберт понимает, что должен найти меня первым.

— Гилберт… — Она с отвращением произнесла это имя. — Почему он так упорно преследует тебя?

Сначала он не ответил; молча усадил ее на своего коня и привязал к седлу поводья кобылки. Затем взлетел в седло позади Розалинды и пришпорил коня.