Бернару некуда было податься: он никого здесь не знал, при нем не осталось ни единого су, и вряд ли кто принял бы его просто из милосердия, на свой собственный страх и риск.

Выбора не было. Оставалось уповать на судьбу.

Руки и ноги Элианы совсем закоченели, и Бернар поспешил выйти поближе к жилью.

На окраине улицы он заметил небольшую готическую церковь: ее главный вход был заколочен, но в окне пристроенного к левому крылу флигеля горел слабый свет.

Бернар, пошатываясь, приблизился к дверям и, не выпуская из рук Элиану, постучал.

Дверь приоткрылась, в узком проеме показалось лицо человека, мужчины лет пятидесяти.

– Кто вы? Что вам нужно? – встревожено произнес он.

– Простите, вы – священник? – еле слышно проговорил Бернар, с трудом удерживая на весу безвольное тело.

Мужчина, не зная, кто перед ним, молчал, однако не спешил захлопнуть дверь и ждал, что еще скажет молодой человек.

– Если вы священник или просто добрый христианин, умоляю, помогите нам!

Мокрый с головы до ног, он весь дрожал от холода и невероятного напряжения душевных и физических сил.

– Что ж, входите, – в замешательстве промолвил мужчина. Он широко открыл дверь и попытался помочь Бернару внести Элиану в помещение.

– Эта женщина жива? – спросил он.

– Пока да, – Бернар тяжело дышал, – но если не дать ей согреться…

– Идите сюда, – позвал мужчина и провел Бернара в небольшую комнату, где горел камин и стояли деревянный стол, стулья, комод и кровать. Над кроватью темнело распятие, и рядом, на стене, мерцал огонек лампады – словно знак присутствия небесных сил.

Элиану уложили на постель; Бернар снял с нее мокрую рубашку и обтер тело простыней, которую дал ему хозяин дома. Молодая женщина была прекрасна, но Бернар, казалось, не замечал этого – он обращался с нею как врач с пациенткой.

Он заботливо укрыл Элиану одеялом, потом повернулся к хозяину.

– Вы дадите нам приют на некоторое время? Хотя бы до завтра?

– Откуда вы?

– Нас везли на гильотину, но мы совершили побег. Мужчина в изумлении покачал головой.

– Разве такое возможно? – А после прибавил: – Это не очень надежное убежище, но вы можете остаться, если хотите.

– Вы здесь один?

– Есть еще женщина, прислуга, но она не проболтается.

– Вы священник? – повторил Бернар свой вопрос.

– Да, священник, но уже без прихода. Как видите, церковь закрыта. Наша вера погибла.

– Неправда, – сказал Бернар, – она жива. Она живет во многих человеческих сердцах и будет жить еще долго.

– Я схожу за дровами, – промолвил священник, – подброшу в камин, чтобы было теплее. А вы садитесь поближе к огню.

Когда он вернулся, молодой человек попросил:

– Не могли бы вы накормить ее, когда она придет в себя? И неплохо было бы напоить ее чем-нибудь горячим…

– Я накормлю вас обоих, – сказал священник. – Есть суп, правда, постный, но это все же лучше, чем ничего. Сварю кофе. И еще у меня сохранилась бутылка церковного вина.

– Я очень благодарен вам, отец мой, – коротко произнес Бернар.

– Женщине, наверное, понадобится одежда? – сказал священник. – Когда Селеста придет, я попрошу ее принести какое-нибудь платье.

Потом приблизился к кровати и взглянул на Элиану.

– Какая молодая и красивая! Надеюсь, с ней все будет хорошо…

– Да, – ответил Бернар и спросил: – Отец мой, есть у вас ножницы или хотя бы нож?

Священник внимательно посмотрел на молодого человека кроткими усталыми глазами и подал ему нож.

Бернар резким движением отхватил седую прядь, мелькнувшую в гуще белокурых волос Элианы, и бросил в огонь.

– Не хочу, чтобы она увидела это, когда проснется, – пояснил он.

Священник ничего не сказал и вышел за дверь, а Бернар опустился на колени и стал смотреть на Элиану. Сейчас ее лицо выглядело очень спокойным. Это был не обморок, она просто спала.

Внезапно молодым человеком овладела потаенная, щемящая нежность, он наклонился к Элиане и запечатлел на ее лбу трепетный, целомудренный поцелуй.

Настал вечер. Элиана сидела на постели, закутавшись в одеяло, распущенные волосы спадали поверх него шелковистой волною. Золотой свет свечи стекал ей на плечи, сиял надо лбом и обводил тонкой каймою нежное, спокойное лицо. Сейчас она походила на свернувшуюся на камне золотистую змейку, красивую, но пугающе непонятную, готовую ускользнуть в загадочные дебри своего таинственного мира.

Три часа назад она наконец приподняла веки и уставилась на Бернара бездонным взором, а потом, осознав, что произошло, заплакала то ли от тяжести пережитого, то ли от облегчения, и слезы в ее глубоких темных глазах напоминали ему росинки, спрятавшиеся в чашечках черных тюльпанов.

Она выпила кофе и немного вина, поела супу, и ее губы порозовели, а на щеках появился румянец.

Бернар сидел на стуле, поставив локоть на согнутое колено, подперев подбородок рукой, и глядел на Элиану. Они разговаривали.

– Я все понимаю, – говорила молодая женщина, – но как вам удалось сделать так, что у повозки сломалось колесо и мы остановились у моста? Откуда вы знали об этом?

Мгновение Бернар с изумлением смотрел на нее, а потом от души рассмеялся.

– Да что вы, Элиана! Разве я сумел бы это устроить! Молодая женщина растерялась.

– Зачем же вы взяли нож? Ваш план – в чем он заключался? В темных глазах Бернара вспыхнули веселые искры.

– Не было никакого плана. А нож я взял просто так, на всякий случай.

– Выходит, вы солгали мне? Зачем?

Он перестал улыбаться и посмотрел на Элиану долгим взглядом, выражавшим какие-то непонятные для нее чувства: смесь веры и печали, нежности и сочувствия.

– Я пытался успокоить вас, хотел вселить хотя бы каплю надежды, чтобы отдалить и сократить часы того ужаса, какой вы должны были пережить.

– Значит, вы сами не верили в возможность побега? Стало быть, все произошло случайно?

– Кто знает! Позвольте еще раз процитировать Вольтера: «…случайности не существует – все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие».

– Вы верите в Бога и в то же время почитаете Вольтера?

– Я не приверженец догматов – только и всего. Библия – светлый идеал, Революция – жестокая крайность. А я стараюсь руководствоваться принципом золотой середины. Основы мира незыблемы, но сам он изменчив, как жизнь и как время.

– Вы верите в судьбу? – спросила Элиана.

– Да, верю. И никогда не отчаиваюсь. Если чего-то уже не исправить, я говорю себе: «Hoc erat in fatis».[4]

– По-моему, вы вовсе не склонны покоряться обстоятельствам.

Бернар улыбнулся.

– Нет. Просто я считаю, по возможности нужно следовать зову души и сердца. Так проще сохранить верность собственной истине. А что касается судьбы… Да, Элиана, я готов испить ее чашу до дна, будь там сладкое вино или смертельный яд.

– Вы образованный человек, – сказала Элиана, глядя на него внимательно и серьезно, – кто ваши родные?

Когда молодой человек начал рассказывать о своей семье, в его взгляде появилась таинственная глубина – память унесла его в былое, туда, где рядом с ним находились самые близкие и дорогие люди, голос его звучал тихо и задушевно:

– Мой отец – француз, парижанин. Он приехал на Корсику в 1766 году и там повстречал мою мать – она происходит из старинного, но обедневшего флорентийского рода. Отцу было тридцать шесть лет, а матери – всего шестнадцать, и он влюбился в нее до безумия. Она настоящая корсиканская красавица: высокая, стройная, темноволосая, смуглая, с огромными глазами. Не знаю, как они объяснялись в ту пору: мать плохо понимала французский, а говорила только по-итальянски. Возможно, то был язык любви, тот безмолвный язык, на котором, наверное, говорят душистые травы на склонах гор, ласкающий кожу бриз или розы в вечернем саду. Мой отец был состоятельный дворянин, офицер, и родители матери дали согласие на брак. Через год после свадьбы родился я, а в 1768 году, когда на Корсике вспыхнуло восстание против французов, отец увез нас на материк. Мои сестры появились на свет уже в Париже. Сейчас Корделии восемнадцать лет, Розалинде – шестнадцать, а Аделаиде пошел четырнадцатый. Все похожи на мать: одна красивее другой. Отец умер в 1782 году, мне тогда было пятнадцать лет. Перед смертью он сказал: «Позаботься о матери и сестрах, Бернар, – они женщины, а значит, нуждаются в защите». Он завещал мне поступить в Парижскую военную школу, и я окончил ее, получил чин поручика. – Он на мгновение замолчал, потом произнес с сожалением и теплотою: – Я очень любил и уважал своего отца. Он был строг, но справедлив, знал, что такое долг, умел заботиться о своих близких. Ну а дальше… Так получилось, что когда все это началось, я был за границей, а мать и сестры остались в Париже. От них перестали приходить письма… И я решил вернуться сюда, хотя многие говорили мне, что это бесполезно, что я безумец, что меня ждет смерть.

– Знаете, Бернар, – несколько мгновений спустя задумчиво промолвила Элиана, – когда-то один человек сказал мне, что мужчина не может жить ради женщины, что дело, идея, долг для него превыше всего. Что вы на это ответите?

Он пожал плечами.

– Я не спешу судить этого человека, потому что мне не приходилось делать такой выбор, и я не знаю, как поступил бы на его месте. Возможно, мужчина и не может жить ради женщины, но ради любви к ней, настоящей любви, он бывает готов пойти на что угодно.

– Вы ничего не узнали о матери и сестрах? – спросила Элиана.

– Ничего. В нашем доме поселились чужие люди, они понятия не имели о том, кто жил там прежде; знакомых не осталось – кто уехал, кого казнили… А попытка выяснить что-либо у властей закончилась арестом – меня задержали как эмигранта, а значит изменника, и бросили в тюрьму.

– Помните, вы говорили о цыганке? – встрепенувшись, произнесла молодая женщина – Вы не спросили ее о судьбе своих родных?

В глазах Бернара промелькнуло тревожное выражение, он мотнул головой, словно пытаясь отогнать навязчивое видение.

– Спросил. Она сказала, что они мертвы, все четверо. Если… если это так, то… я не переживу.

Сказав это, он уронил голову на руки, и Элиана внезапно вспомнила лицо Этьена, боль и муку в его глазах и то, как он говорил ей: «Вы черствая и бездушная, Элиана, от вас не дождешься сочувствия!»

– О нет, Бернар! – промолвила она, касаясь рукою его волос. – Пожалуйста, не надо отчаиваться! Поверьте, все будет хорошо!

Он поднял голову.

– Да, конечно. Простите. Вы же тоже беспокоитесь об отце. Будем надеяться, что они живы и вскоре обретут свободу. Мы постараемся помочь вашему отцу и что-нибудь узнать о моей семье. А потом… Нам нужно как-то выбраться отсюда.

Они помолчали.

– Знаете, я очень люблю Париж, – сказала Элиана, и в ее глазах промелькнула искра прежней мечтательности. – Я вспоминаю цветущие террасы и павильоны на бульваре Капуцинов, парк Монсо с его искусственными гротами, пагодами, скалами – я гуляла там в детстве с родителями и сестрой. А аттракционы на бульваре Тампль, кафе на набережной Сены! Всякий человек видит Париж своими глазами, кому-то он кажется величественным, монументальным, а другому – возвышенным, романтичным. Бывало, я шла по этим сказочным улицам, и мне не верилось, что я живу здесь, что этот город – мой. Я люблю его до слез, он – в моем сердце. О нет, я не хочу уезжать!

– У вас лицо ангела, Элиана, – прошептал Бернар, а потом внезапно взял руку молодой женщины в свою и поцеловал.

Она не смутилась и не стала препятствовать. Казалось, она впервые заметила, какие у него выразительные глаза, длинные черные ресницы, что его густые темные волосы красиво блестят, а лицо выглядит очень привлекательным…

– Если б я могла что-нибудь сделать для вас, – сказала Элиана. – Ведь вы вырвали меня из лап смерти, исцелили от страха…

– Вы можете, – ответил он, не сводя с нее взора загоревшихся глаз, – будьте моей, Элиана!

Молодая женщина молчала, она никак не ожидала, что он предложит ей провести с ним ночь, а Бернар продолжал:

– Я понимаю, вы совсем не знаете меня, но если вы испытываете ко мне хотя бы каплю симпатии…

– Мне трудно передать словами, что я чувствую к вам, Бернар, – промолвила Элиана, – мне кажется, мы знакомы давным-давно и можем поведать друг другу любую тайну. Поверьте, я знаю вас так хорошо, как никого другого, и как никому другому способна довериться вам. Я согласна разделить с вами все – и свою судьбу, и свое ложе.

Услышав это, он встал, и женщина смотрела на него снизу вверх. Тогда молодой человек наклонился и взял ее лицо в ладони.

– Но я не желаю, чтобы вы были случайной гостьей в моей жизни, женщиной на одну ночь, и потому предлагаю вам выйти за меня замуж. Вы сейчас свободны, я тоже, и если нас не смогла повенчать смерть, так пусть это сделает церковь.