Лора Бекитт - Роза на алтаре

Они брели по солнечным улицам, ежеминутно рискуя быть задержанными и в то же время, как никогда прежде, радуясь жизни. Был воистину весенний день: небеса сияли непривычной глазу голубизной, с крыш срывались золотые звенящие капли, и солнце блестело в каждой луже, в каждом оконном стекле.

Элиана вспомнила слова своей сестры Шарлотты: «Жизнь слишком долгая и сложная, чтобы ее можно было измерить мгновениями». И подумала: «Нет, только не сейчас; сейчас нам только и осталось, что ловить незабываемо-прекрасные минуты и жить ими так, словно они – последние и не повторятся уже никогда».

Бернар старался выбирать малолюдные узкие улочки; хотя эта часть Парижа была плохо известна ему, он уверенно двигался в определенном направлении, в сторону острова Сен-Луи.

Они не разговаривали, лишь изредка смотрели друг на друга, глаза в глаза, и эти пронзительные взгляды были красноречивее всяких слов.

Зрелище солнечного дня невольно внушало надежду, отгоняло страх, и Элиана незаметно для себя стала мысленно рисовать картины их будущей жизни: любовь и страсть, разговоры обо всем на свете, возможно, поездка на Корсику – в страну солнца и ветров… Она забыла, где находится, что творится вокруг, какой сейчас мир…

Внезапно Бернар крепче сжал руку Элианы и заслонил молодую женщину собой. Она оглянулась: сзади двигался патруль. У якобинцев имелся особый нюх на «подозрительных»: если их заметили, спасения быть не могло.

– Идем скорее! – шепнул Бернар.

Они свернули на соседнюю улицу, потом вбежали во двор, нырнули в первый попавшийся проем и… очутились перед глухой стеной: это был тупик. Бернар рванулся обратно, но тотчас вернулся – Элиана заметила, как побледнело его лицо и сжались губы.

Тупик напоминал таинственный темный колодец, исчерченный множеством причудливо переплетенных колыхавшихся теней: кровли домов нависали над ним, и солнечные лучи почти не проникали внутрь.

Элиана повернулась к Бернару. Неяркий свет озарял его смуглое лицо и холодно сверкавшие глаза. Он уже понял, что выхода нет, и все же старался сохранить спокойствие.

Вдруг он потянул ее за руку, и Элиана увидела незамеченный прежде узкий вход в какой-то подвал.

Они подбежали к нему и быстро спустились вниз по неровным, скользким ступеням.

Внизу было мрачно и сыро, всюду попадались какие-то выступы. Бернар нащупал рукою стену и, слегка приподняв Элиану, усадил на каменный приступок, а потом прижал к себе.

Они ничего не знали – успели их заметить или нет, преследуют ли еще. Если да, то рано или поздно они будут обнаружены. Элиана оказалась права: их счастье было мимолетным, блеснуло как луч, а после снова наступил мрак.

И словно разом подумав об этом, они принялись целоваться, как сумасшедшие, а потом замерли, услышав шаги и голоса.

Гвардейцы остановились возле входа, и Бернар с Элианой слышали, как они разговаривают.

– Нужно обыскать подвал. Эти двое наверняка там. В ответ раздался другой голос:

– Двое? Я видел только мужчину – он еще выглядывал из-за поворота.

– Да, верно, – подтвердил третий, – высокий, черноволосый, явно из «подозрительных».

– Что ж, придется спуститься вниз. Надеюсь, там нет крыс?

Бернар крепко обнял Элиану, словно в безмолвном прощании, и она почувствовала, как сильно он ей нужен. Нет, он не мог уйти, не разорвав ее сердце пополам! И она беззвучно зарыдала, кусая губы, и слезы ее были горячи, хотя кровь стыла от ужаса.

Между тем Бернар отстранился от молодой женщины, всеми движениями приказывая ей оставаться на месте, а потом направился к выходу, и его шаги гулким эхом отдавались где-то в глубине подвала.

Элиана соскочила с выступа и хотела бежать следом, но поскользнулась и упала, а когда попыталась встать, ей вдруг стало плохо: очевидно, сказались пережитые волнения и невероятное напряжение последних дней.

А Бернар вышел на свет и был тут же схвачен гвардейцами. Он отталкивал их, сопротивлялся, пытался бежать, но пуля догнала его и сбила с ног.

Упав на колени, он продолжал улыбаться неизвестно чему, а потом рухнул навзничь, и один из гвардейцев, подойдя ближе, тронул его сапогом и удовлетворенно произнес одно-единственное, страшное слово:

– Мертвый!

Элиана не знала, сколько времени она пробыла в том подвале, пока наконец не очнулась. Гвардейцы спускались вниз, но никого не заметили. Молодая женщина лежала за выступом стены, а искать более тщательно они поленились и ушли.

Придя в себя, Элиана встала и, еле передвигая ноги, выбралась наружу. Там никого не было. Весенний ветер, свежий воздух и… пустота. Ни гвардейцев, ни Бернара. На камнях виднелись кровавые следы, но в те времена кровь была везде: на мостовой, в лужах, в канавах, даже в реке.

Молодая женщина растерялась. Что случилось с Бернаром? Его арестовали или… убили? Куда он исчез? Ее мысли беспокойной стаей кружили на месте, и она поняла, что близка к сумасшествию. А может, ей все приснилось: и тюрьма, и казнь, и венчание, и эта ночь, и Бернар? Где же она тогда и что же вокруг?

Элиана побрела как пьяная, не разбирая дороги, пытаясь воссоздать в памяти цепочку событий. Нет, все произошло наяву. Она и сейчас еще видела перед собою полыхающий огнем взгляд Бернара, в котором было и страдание, и смелость, и печаль, и любовь, и страсть, слышала его голос… И остатки уверенности, вселившейся в душу от его присутствия в ее жизни, еще не покинули Элиану.

А вокруг все: дома, редкие деревья, тротуары – было залито прозрачным светом. Солнечные лучи окунались в холодные лужи на мостовой; по окнам, то и дело вспыхивая огнями, блуждали ослепительные блики, а небо было ярко-голубым.

Все казалось прекрасным: мягкий утренний свет, легкое весеннее тепло.

Молодая женщина подошла к парапету и склонилась над Сеной. Солнце просвечивало сквозь паутину ее волос, заглядывало в глубину темных глаз, золотило кожу. Вода казалась мутной, но по поверхности скользило отражение света. На другой стороне в туманной дымке виднелись дома, башни, купола соборов…

А ведь она могла утонуть в Сене, реке, которую любила с детства, реке с зеркальными водами, в которых издревле отражается изменчивый лик Парижа, реке, которая словно путеводная нить, не дающая заблудиться в огромном городе…

Какие-то люди хотели убить ее, за что? Она никогда не делала ничего дурного, мечтала только жить по-своему, радоваться, любить!

Внезапно Элиана подумала: все бессмысленно, лучше сдаться во власть темных сил. Они победили – к чему теперь жить? Но потом вспомнила об отце: она нужна ему! И о Бернаре: не для того он спас ее, пожертвовав собой, чтобы она тоже умерла.

А на ум приходили предательские мысли: ее арестовали позднее Филиппа и уже успели осудить, и везли на казнь, значит, он… А Бернар? Господи, да она же даже не знает его фамилии! Как же так, почему она не спросила! Они и венчались-то просто как Бернар и Элиана…

Молодая женщина остановилась. Куда идти? Куда?! Куда?!! Что теперь делать? Никого у нее не осталось, никого и ничего…

И вдруг вспомнила: Дезире. Дезире говорила, что работает в швейной мастерской близ Люксембургского сада. Нужно ее найти.

Элиана шла, ничего не соображая, не видя света, и одному Богу ведомо, что вело ее вперед.

Она отыскала швейную мастерскую и спросила Дезире. Почему-то ей не верилось, что сейчас она увидит девушку. Она уже не верила ни во что.

Мастерская представляла собой нечто длинное, приземистое, закопченное и мрачное; она располагалась на первом этаже старого каменного дома и имела отталкивающе унылый вид, возможно, из-за грязных окон и небеленых стен. Двор был голый, без единого деревца, без скамеек, совершенно пустой, огороженный серыми стенами. Вначале Элиана подумала, что это казарма, и только бесконечное, протяжное гудение машин дало ей понять, что она действительно попала туда, куда надо.

Дезире вышла из дверей мастерской и остолбенела, увидев свою госпожу: та стояла, едва держась на ногах, прислонившись к косяку и вцепившись в него побелевшими пальцами. Ее глаза погасли и уголки губ опустились, как на трагических масках.

Дезире схватила Элиану за руку, потом обняла.

– Барышня! Да откуда вы? Я заходила к вам несколько дней назад и узнала, что вы, – она быстро оглянулась и понизила голос, – что вы в тюрьме!

– Я была там.

– И вас отпустили?

– Я сбежала…

Глаза девушки округлились.

– А ваш отец?

– Я ничего о нем не знаю.

Ее голос был безжизненным, руки повисли как плети, и Дезире поняла, что расспросы бесполезны. Она отвела Элиану в каморку, которую делила с несколькими девушками, и усадила на кровать.

– Хотите есть, барышня? У нас тут остались гороховые лепешки – настоящее лакомство!

– Нет, я ничего не хочу, – ответила Элиана, а потом, о чем-то вспомнив, спросила: – Ты вышла замуж?

Дезире улыбнулась.

– Да.

– И где вы живете? – тусклым голосом произнесла молодая женщина. – Здесь?

– Нет, что вы! Здесь можно жить только женщинам. Эмиль живет при своей мастерской, возле Дома Инвалидов.

Элиана оглядела тесную комнату без окон с холодными каменными стенами, стоявшими впритык железными кроватями, деревянным столом и дощатой дверью.

А Дезире продолжала:

– Все равно мы редко видимся, работать приходится чуть ли не целые сутки, и ему, и мне. Секции Коммуны распределяют заказы между мастерскими: мы шьем шинели, мужчины делают оружие. – Она вздохнула и покачала головой. – Иной раз так устанешь, и глаза ничего не видят, и иглу не можешь держать!

Элиана посмотрела на свою бывшую служанку: кожа на лице Дезире, вероятно, от постоянного пребывания в спертом воздухе, имела землистый оттенок, веки припухли, глаза покраснели. А пальцы на руках, исколотые иглой, загрубели, как наждачная бумага.

– Дезире, если меня найдут, то казнят. И тебя тоже – за укрывательство. Правда, никто не знает, что я спаслась, но все равно это очень опасно.

Зеленые глаза девушки вспыхнули настороженно-печальным огнем, и по лицу скользнула тень. Она до боли сжала пальцы, а потом произнесла слегка изменившимся, но все же твердым голосом:

– Ничего, барышня, мы что-нибудь придумаем. Девушки тут хорошие, и если не говорить им правды… Вот что: сейчас мне нужно вернуться в мастерскую, а вы оставайтесь здесь, никуда не ходите. Я постараюсь освободиться пораньше других, и мы все обсудим. Вы ложитесь, поспите, а то на вас прямо лица нет.

С этими словами она уложила Элиану на кровать и заботливо укрыла ее ноги одеялом. А после поспешно вышла за дверь.

…Тем же вечером к огромному рву на окраине города подъехала доверху нагруженная трупами повозка.

– Куда?! – кричали могильщики возчику, размахивая лопатами. – Что мы, по-твоему, сами должны замертво упасть? С утра копаем! Вези в Кламар или куда там еще…

– А я как раз оттуда, там их тоже полно, – флегматично отвечал возчик.

– Ну, тогда сваливай где-нибудь в стороне, пусть отдыхают до завтра. Сколько ж этого добра в Париже – век не перевозить!

– Что ж, по крайней мере, у нас есть работа.

Все вместе они выгрузили трупы, кидая их, как дрова, а потом, частично засыпав ров, ушли, громко переговариваясь и бодро вскинув лопаты на плечи, и тогда из-под груды посиневших, страшных, обезображенных смертью тел протянулась рука, а после выбрался весь человек и, еле слышно постанывая, медленно пополз куда-то, загребая пальцами землю. Это было жуткое зрелище: казалось, на земле извивается большой черный червяк.

А вокруг дико шумели ощерившиеся сучьями деревья – давние стражи кладбища – и завывал по-весеннему прохладный, резкий ветер. Было пусто и мрачно, никого и ничего, только холод и страх, море бездушия, океан тоски.

Прошло несколько месяцев, приближался 1794 год. Элиана де Мельян не умерла, не сошла с ума, ее не арестовали, более того – на первый взгляд все устроилось как нельзя лучше: она осталась в мастерской и ей разрешили жить в той же каморке, где обитала ее бывшая служанка. Обо всем позаботилась Дезире: поговорила со старшей швеей, с другими девушками и упросила принять Элиану на работу. Кое-кому она рассказала правду, но большинство ни о чем не догадывалось. Элиане было велено поменьше говорить, дабы произношение не выдало его дворянского происхождения, а в случае крайней необходимости – прикинуться немой. Это было нетрудно – никакого желания разговаривать у нее не возникало, да и не могло возникнуть: настолько тяжелы были мысли и трудна работа. Пришлось научиться шить толстыми нитками, огромной иглой, и вскоре ее нежные пальчики загрубели так же сильно, как и пальцы Дезире. Вместе с другими девушками Элиана сутками сидела в мастерской, лишь изредка со стоном разгибая спину, мечтая о глотке свежего воздуха и солнечном свете, то и дело бледнея от дурноты, и шила, шила, шила – до боли в глазах и руках, до онемения в затекших ногах, до чугунной тяжести в голове. В помещении было холодно, сыро, и тело постоянно пробирала дрожь.