Черт, кажется, даже мне — человеку с двумя диаметрально противоположными образованиями — юридическим и экономическим, понятно ее объяснение. По залу прокатывается гул обсуждений, кто-то поднимает руку, чтобы задать вопрос. А я просто любуюсь Ди... Ее красотой, гармонично соседствующей с умом. Ее профессионализмом. И ее тайнами, таящимися на дне идеально подведённых синих глаз...

Диана играючи отвечает на вопросы мальцов о современных трансплантатах, а потом прощается с курсом и назначает дату и время следующей лекции. Какофония оживляет аудиторию: шаги, голоса, скрип сидений, мелодии телефонов — все разом становится невыносимо громким. А потом резко смолкает, оставив меня наедине со звуком собственных шагов...

Я медленно спускаюсь по ступенькам, наблюдая за тем, как стремительно ползут вверх брови Дианы, как округляются синие глаза, а лицо затапливает краска...

Она словно деревенеет, вмиг растеряв уверенность и спокойствие. Опускает голову и застывает на месте, неловко прижимая к груди распечатки.

— Черт... Вероятно, ты ждёшь объяснений или извинений, — судорожно облизав губы, произносит она. — Не то чтобы я не собиралась... Просто я... Просто мне... — не поднимая глаз, заправляет за ухо выбившуюся прядь.

— Диана, подожди. — Подхожу ближе и беру ее за руку. Диана громко вздыхает и сжимает мои пальцы в ответ.

— Мне так стыдно, Макс, — шепчет она. — Я столько наговорила тебе. Прости.

— Ди, помолчи, ладно? Посмотри на меня, — отпускаю горячую ладошку и касаюсь ее подбородка. — Мне не нужны твои извинения.

Мой голос эхом разносится по пустому залу. Кажется, заговори я чуть громче, и нашу беседу услышат сотрудники кафедры.

— Ну как же? Я ведь...

— Мы неправильно начали. Как считаешь, Ди? Я позволил тебе верховодить в наших отношениях, решать за меня. Теперь все будет по-другому.

— Разве у нас есть отношения? — хрипловато шепчет она. Уголки ее губ изгибаются в легкой улыбке, а в глазах пляшут чертики.

— Есть.

Я притягиваю девчонку к груди и впиваюсь в желанные губы. Ее тонкие пальчики зарываются в моих волосах на затылке, перебирают их, гладят, ласкают... Впервые Ди принимает мою нежность не с протестом, а с ответной страстью. И это, скажу я вам, крышесносно — чувствовать вкус ее сладких податливых губ, скольжение острого язычка, прерывистое дыхание, слышать биение сердца. Так близко...

— Диана... — выдыхаю я, оторвавшись от неё. — Какие у тебя планы на выходные?

— Никаких, — улыбается Ди и снова льнет к моей разгоряченной груди. Касается щеки губами. Черт... Если она поцелует меня ещё раз, боюсь, я превращу храм науки в вертеп.

— Значит, сегодня мы едем в Бурцево. До воскресенья. Я хочу познакомить тебя с моей семьей, — придав голосу твёрдость, произношу я. — Даже не спорь! Ты поедешь в качестве моей девушки. — Прикладываю палец к ее раскрытым пухлым губкам, предупреждая отказ.

— Хорошо, Макс. Только давай поедем вечером? У меня запланирована важная встреча.

— Мне пойти с тобой? — спрашиваю, замечая проступившую сквозь натянутую улыбку грусть.

— Нет. — Замешкавшись, отвечает она.

— Хорошо. Заеду за тобой в восемь. — Целую Диану в щеку и устремляюсь к выходу.

Ничего, Ди. Совсем скоро ты впустишь меня в свою жизнь...

Глава 14

Хохлов оказался прав в отношении Тимура: тот ни словом не обмолвился о неприятном разговоре, состоявшемся между ними. Багров проявил деликатность и не стал мучить меня расспросами о ребёнке или моем папе, он просто назвал фамилию частного детектива и пообещал выяснить, как связаться с ним.

— Тимур, ты точно ничего не перепутал? Как Бессмертный может обитать в библиотеке? — недоумевала я, когда Багров сообщил адрес.

— Это библиотека института МВД, Диша. А, главное, там архив. Яков Андреевич внештатный сотрудник главного управления МВД, независимый консультант следственного комитета и прокуратуры. Самые сложные, запутанные дела, непонятные или... вообще без подозреваемого — всё направляют к Бессмертному.

— Какая-то ерунда, не находишь? Что-то я не доверяю таким тайным внештатным сотрудникам! Вот почему он не в почёте? А сидит хрен знает где?

— Диана, какая ты все-таки непонятливая девчонка! — ухмылялся тогда Тимур. — Яков честный следователь, а не карьерист. Он неудобный для системы. Не выслуживается, не лижет толстые влиятельные задницы. Так ты поедешь к нему? Или будешь и дальше морочить мне голову, а, Дишка?

— Поеду. В пятницу вечером.

Петляю по загруженным улицам и блаженно улыбаюсь, вспоминая встречу с Максом. Его жгучие глаза, улыбку и наши поцелуи... В душе яркой звёздочкой разгорается счастье. Я его люблю... Как глупая сопливая девчонка. И я боюсь поверить своему чувству... Боюсь снова обжечься. Боюсь, но лечу на манящий огонёк. 

Кабинет Якова Бессмертного больше походит на каморку: в глубоких каталожных шкафах пылятся коробки, маленькое тусклое окно едва пропускает солнечный свет. И запах — концентрат пыли, герани и старых книг.

— Яков Андреевич, здравствуйте. Я звонила вам. — Робко застываю на входе, встречаясь взглядом с человеком, сидящим за огромным письменным столом.

Полный, лысоватый, с кустистыми бровями над карими небольшими глазами, он сидит в странной, немного неестественной позе, сложив пухлые пальцы в замок.

— Я же по телефону сказал вам, что я не частный сыщик. Я помогаю официальному следствию и не потакаю капризам каких-то... — отрезает он, а я не могу оторвать взгляд от его пальцев. Они странные...

— Я не какая-то, Яков Андреевич. — Чеканю, в несколько шагов преодолев расстояние до стола. Демонстративно выдвигаю потрёпанный стул и усаживаюсь напротив Бессмертного. — Дело о похищении моей дочери не закрыто. Им давно никто не занимается. Если быть точной — семь лет.

— Как вы сказали? Похищении?! — Яков протяжно вздыхает и резко поднимается с места. И тут же стремительно оседает, морщась от боли. — Похищении. Подумать только. Прошло столько лет...

— Вы о чем, Яков Андреевич? Вам что-то известно? Не молчите, черт бы вас побрал!

Бессмертный бессильно опадает на скрипучий стул и тяжко вздыхает. Его взгляд походит на разворошенный улей: в нем плещутся ярость, боль, страх, бессилие... Пожалуй, бессилия больше всего. Он определенно что-то знает.

— Пожалуйста, не молчите. Помогите мне.

Я готова стать на колени или станцевать перед ним за любую информацию о дочери.

— Вы пришли не по адресу, — бормочет он и мнёт свои мясистые, словно покусанные пчёлами, кисти. — Я не занимаюсь расследованием похищений.

— Неправда! — Взрываюсь я, окончательно теряя контроль. Черт бы побрал моего папашу! Неужто и тут отметился? Иначе, чем объяснить отказ Якова? — Это из-за моего папы, да? Вы знаете Руслана Шестака? Он обманул вас в прошлом, подставил или кинул?

Мой голос, пронзивший тишину каморки, звучит жалко и тихо. Да, мне не стыдно показать свои бессилие и отчаяние.

— Простите меня, Диана. Худшего следователя в делах о похищении вам не найти. Со мной вы потратите время и ничего не добьётесь. — Отирая лицо, бормочет Яков. Трёт виски и лоб, видимо пытаясь прогнать неприятные воспоминания. О чем он думает и что скрывает? — Уходите.

— Ее похитили из роддома. Арина была совсем крохой, когда ее у меня забрали, — всхлипываю я, пытаясь разжалобить Бессмертного. — Мне удалось выхватить ребёнка и убежать. Нас гнали, как добычу по ночной промозглой трассе. А потом... меня ударили и забрали девочку. Пожалуйста, Яков Андреевич! У вас есть дети?

После моего вопроса Бессмертный хватает линейку, лежащую строго параллельно к краю стола (чертов перфекционист!), и бросает ее в сторону.

— Я вам искренне сочувствую, но ничем помочь не могу. Уходите... Пожалуйста, оставьте меня одного.

— Я напишу свой номер. На случай... — дрожащими пальцами беру из стаканчика ручку и царапаю номер телефона на одном из листов. — До свидания.

— Прощайте. — Резко отвечает он, не глядя на меня.

Долбанные тайны! Я только приступила к поискам, а они облепили меня со всех сторон! Сначала папа и Глеб, теперь Бессмертный, побелевший, как пресловутый мел после слова «похищение».

На ватных ногах я спускаюсь по ступенькам старинного корпуса библиотеки и выхожу на улицу, растворяясь в сгустившихся сумерках. Я не плачу, нет... Теперь у меня есть Макс. Судьба оказалась ко мне благосклонна, подарив замечательного человека в награду за страдания. Непроизвольно касаюсь ладошкой груди — там, где бьется сердце, и сажусь в машину. Я думаю о нем, и Макс, очевидно, чувствуя это, звонит.

— Фея Динь-Динь, ты освободилась? Мне ехать за тобой?

Голос, голос. Обольстительный, терпкий, как крепкий кофе и завораживающий, как звездное небо...

— Да, — смеюсь я. — А кто это Динь-Динь?

— Лера тебе расскажет, когда приедем. Это моя племянница, ей семь лет.

Семь лет. И моей Арине было бы семь лет. Маскируя грусть в голосе, я спрашиваю:

— Макс, может мне купить твоим близким подарки? Как-то неудобно ехать с пустыми руками. Лере я могу выбрать куклу или... книгу, а твоей маме...

— Динь, я все купил, не волнуйся, — смеётся Макс. — Одевайся теплее и не забудь взять корм и пеленки для Барби.

— Слушаюсь, папочка! — манерничаю я и отбиваю вызов. 

Максим

Она мне так ничего и не сказала... Лишь улыбнулась, обнажив жемчужные зубки в ответ на мой вопрос о том, как прошёл вечер. Что-то пробормотала о «встрече с важным человеком» и отвела полный грусти взгляд. Ди не умеет играть. Может кто-то и воспринимает за чистую монету ее показную уверенность и подобие силы, но только не я... Она нежная, ранимая, мнительная, хрупкая и такая... моя. Моя. Да, я точно сказал это вслух?

Под сиденьем шумит двигатель, и в это уютное урчание вплетается звук дружного сопения девушки и двух собак. Я опустил спинки задних сидений моего старенького кроссовера и соорудил уютную постель. Динь-Динь сначала бурчала и решительно отказывалась опробовать мое изобретение, а потом уснула, едва коснувшись подушки, в обнимку с Челси и Барби.

Огни родного Бурцево мелькают на горизонте далеко заполночь. Диана просыпается, нарушив идиллическую картинку блаженного сна и, сладко потянувшись, спрашивает:

— Приехали? Так быстро...

От меня не скрывается промелькнувшее в ее голосе волнение. Дини-Динь боится не понравиться моим близким? Серьезно?

— Не дрейфь, Ди. Моя мама самый деликатный человек в мире.

— Я боюсь не понравиться им. Елене Борисовне и... Ольге. И Лере. Видишь ли, я считаю, что должна... Нет, просто обязана признаться тебе кое в чем.

Паркуюсь возле ворот дома и оборачиваюсь, встречаясь с ее блестящим, встревоженным взглядом.

— В чем же, Динь?

— Я плохая хозяйка. Не умею варить борщ и жарить котлеты, печь пироги, блины... — она конфузится, загибая пальчики, а мне хочется рассмеяться в ответ на эту глупость.

Заглушаю двигатель. Распахиваю заднюю дверь и протягиваю руку моей Диане. Ободряюще сжимаю тонкие дрожащие пальчики и привлекаю девчонку в своей груди.

— Борщ умею варить я. Если тебя это так беспокоит.

Динь смотрит с благодарностью и, подхватив на руки Барби, следует за мной.

После смерти папы прошёл всего год. Мама так и не смирилась с утратой, постарела, стала чаще болеть. Запустила хозяйство, себя, дом... Мне не хочется выставлять маму в дурном свете в глазах Дианы, но и умалчивать об истинном положении дел не хочется. Да, мне не стыдно на время превратиться в няньку для собственной матери.

— Максим. Сынок...

Мама встречает нас на пороге — уставшая, грустная, но в новом домашнем костюме и со свежей укладкой. Морщинок вокруг глаз стало больше...

— Меня зовут Елена Борисовна. А вы Дианочка. — Ласково говорит она, неловко касаясь плеча Ди. — Я очень рада, что мой сын наконец-то привёл в дом девушку. Вы знаете, Дианочка, он ведь никого сюда не приводил. Даже когда папа был жив... — ее голос звучит надломлено.

— Ну, мам... — сконфуженно отвечаю я, украдкой замечая, как повеселела и расслабилась Диша.

Домашние спят. В прихожей валяются испачканные в песке ведёрки и лопатки Леры, в гостиной — ее куколки и книги. На кресле возле камина покоится мамино вязание, а на журнальном столике — Ольгины любимые книги о саморазвитии.

В доме чисто (Ольгиными стараниями) и пахнет свежим компотом. Мама забирает из рук Дианы пакет с подарками и приглашает нас пройти в дом. Динь в моем доме... Растрепанная, не накрашенная, в простых джинсах, толстовке и со щенком в руках. От уместности картины сердце опаляет жаром.