Теперь Джордж внимательно рассматривал людей, сидевших возле короля. Когда начнутся танцы и фейерверки, он приблизится к дочери одной герцогини, которую он заприметил ранее. Он должен воспользоваться своим присутствием на подобном — его мозг не мог вынести этого определения — великолепном мероприятии. Дочь герцогини была не ахти какой красавицей: маленькое лицо, большие глаза, как у коровы, полные щеки и губы. Но ее отец-герцог приходился дальним родственником Его Величеству. С этой семьей, не исключено, ему повезет больше. Он снова искал подходящую жену.

Преподобный Гораций Харботтом был голоден, но не мог есть. Он съел немного, но едва не подавился, осознав, как близко он сидит от короля Англии. Его жена, его собственная жена стояла в часовне возле короля Англии как вторая свидетельница. Гораций сильно вспотел. Фанни сидела рядом с ним в сером платье. Он робел при ней. Казалось, что она значительнее его. Фанни теперь двигалась с достоинством. Она вернулась в его жизнь, снова варила обеды. Он знал, что ему очень повезло с женитьбой на ней, на женщине, благодаря которой в его дом зачастили лорды и леди. Иногда он чувствовал сильное смущение. Он не совсем понимал, что случилось. Его дети теперь стали очень — он не мог подобрать подходящего слова — терпеливыми. Когда он кипятился и ругался, говоря, что путешествие испортило их, они относились к нему снисходительно, словно бы он был болен. Преподобный Гораций Харботтом вздохнул. Теперь он проводил много времени в саду. Там он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Как-то он нарвал большой букет цветов и принес Фанни. Она посмотрела на него тем взглядом, которым смотрела много лет назад. Он снова вздохнул. Гораций все еще мог по воскресеньям грохотать с кафедры, к нему вернулась Фанни, однако положение сильно изменилось. Он не позволял французским публикациям слишком часто вторгаться в его мысли, поскольку Фанни была очень добра.

Он незаметно поглядывал на Фанни, но Фанни смотрела на кузину. В простом желтом платье, с изящным королевским колье на шее, Роза прислушивалась к Его Величеству. Она все еще была бледной и худой, но она вежливо улыбалась и сидела очень прямо. Роза была сосредоточена, поскольку сделала очень важный шаг. Только сцепленные под столом руки выдавали ее беспокойство. Король снисходительно улыбался. Герцог Хоуксфилд смотрел на свою новую жену. Оркестр играл мазурку, но, ясное дело, никто не танцевал, не перед королем.

Мисс Горди, которая ради Розы постоянно кланялась королю Англии Георгу III, удалилась. Она поднялась по широкой мраморной лестнице, прошла по длинному полутемному коридору. Мерцало пламя свечей, со стен на нее глядели аристократические лица, вдоль коридора стояли греческие статуи. Несколько раз она не могла найти дорогу, и лакеи и служанки провожали добрую пожилую леди по тихим коридорам, по новым лестницам. Они считали ее доброй, потому что не могли заглянуть в ее мысли. Теперь она сидела с Розеттой и ее нянькой, обдумывая мысль, которая пришла к ней в ту жаркую египетскую ночь в хане — избавиться от королевской семьи, выслав ее на дальние острова в южных морях. Нянька убежала готовить чай. Мисс Горди вытерла лоб небольшим белым платочком и чопорно уселась возле Розетты, которая лежала в очень большой разукрашенной кроватке — фамильной реликвии семьи Хоуксфилд.

— Ну, Розетта, — сказала мисс Горди, — ну. — Она обвела взглядом большую темную комнату, увешанную портретами предков герцога. — Твоя жизнь очень изменилась. Я отброшу свои предрассудки, ибо в этом возникла необходимость. Ты понимаешь? — Она улыбнулась девочке. — У тебя будет масса прекрасных возможностей. Твоя мать, — мисс Горди нагнулась к кроватке и заговорила тише, — нашла способ, как и твоя тетя Фанни. Ты всегда должна гордиться ими, Розетта. Я, с другой стороны, просто глупая старая женщина, которая постарается, чтобы ты не потеряла связи с реальным миром. Но прежде всего, дорогая, я надеюсь… ах, мне будет так не хватать тебя, — мисс Горди промокнула платком неожиданно выступившие слезы, — я надеюсь, что ты и твоя дорогая, дорогая мать будете счастливы.

Пламя из камина осветило комнату. Вернулась нянька, осторожно подняла Розетту и поднесла к окнам, которые выходили на длинные ухоженные сады герцога, пестревшие лабиринтами, белыми статуями и идеально подстриженными деревьями. Они стояли у окна, раскрыв рот от удивления, когда в небо взвились искрящиеся снопы света — снова и снова, — переливающиеся всеми цветами радуги. Розетта широко раскрыла глаза. Вдалеке слышался гул фейерверков.

Король уехал.

Играла музыка, кружились пары. Фанни заметила, что герцог Хоуксфилд хочет что-то сказать. Он встал. Гости начали вежливо покашливать, музыка стихла, все внимательно слушали его светлость. Он произнес короткую речь, поблагодарил собравшихся за поздравления. Затем он пожелал всем спокойной ночи и повернулся к широкой лестнице, знаком велев новой жене следовать за собой.

Роза оглянулась. Фанни заметила, что Роза улыбается гостям пустой, безжизненной улыбкой. Она вообще их не видела, никого из них, даже Фанни.

— Пойдем, Роза, — позвал герцог Хоуксфилд.

Глава тридцать вторая

Так Розетта и жила — в роскоши и богатстве. Она жила во дворце, а не в египетской пустыне и не в монастыре. Она превратилась в леди Розетту Хоуксфилд, и ее родной дядя Джордж, который хотел убить ее, и родная бабушка, которая кричала: «Уберите это!», были вынуждены выражать почтение, если хотели сохранить общественное положение. И Розетта улыбалась им. В такие моменты они видели Гарри. Когда она приехала в Лондон, они показали огромный портрет ее отца и его медали, расположенные в гостиной в доме на Беркли-сквер. Она разглядывала все это с бесстрастным выражением лица. Вопреки своим принципам, они обнаружили — к своему крайнему стыду — что им хочется чаще видеться с чужеземной темнокожей больной девочкой, что — к своему ужасу — им не хватает ребенка, который мог бы смотреть на них так внимательно, словно он видит их насквозь.

Самым большим унижением для Джорджа Фэллона являлось то, что хотя бы в присутствии герцога Хоуксфилда он должен был обращаться к своему смертельному врагу — Розе Фэллон — Ваша милость. Это словосочетание он неизменно произносил сквозь стиснутые зубы.

Роза, герцогиня Хоуксфилд, улыбалась и понимала, что она платит своими ночами за Розетту, потому что Розетта была ее любовью, ее жизнью. Именно Роза научила Розетту читать и писать, прежде чем ее образованием занялись лучшие учителя в стране. Именно Роза научила ее любить слова, восторгаться чудом письма, тем, что можно выражать мысли на бумаге.

Роза платила цену и улыбалась. Она была примерной женой и превратилась в очень известную хозяйку дома. Роза знала: она делает то, что поклялась делать в то холодное утро на Ганновер-сквер, и делает это с изяществом.

Но неожиданные мысли мучили ее сознание — старое описание в книге отца: «Сокол в воздухе откидывается так, что его когти оказываются вверху… и его противник, не способный поступить так же, терпит поражение». Эти ночи — когда ее муж, герцог Хоуксфилд, смотрел на нее и говорил: «Пойдем, Роза», — означали, что жизнь, которая когда-то била в ней ключом, наконец застыла и заледенела.

1817 ГОД


Настоящее и прошедшее,