Подумать только, и эта слабая глупая особа мечтала занять мое место и стать королевой Англии!

Шотландские лорды взбунтовались. Они отняли у королевы маленького Якова и передали его на попечение графа и графини Марр. Королеве и Босуэллу пришлось выступить против мятежников во главе войска. У Карберри-хилл Мария сразилась с собственными подданными и потерпела сокрушительное поражение.

Мысленно я была рядом с ней, хотя мне в жизни не доводилось переносить подобных унижений. Какие бы удары судьбы на меня ни обрушивались, со мной всегда была любовь народа. Если бы я лишилась ее, это было бы равносильно потере собственной души. Мария же заслужила гнев и презрение своих подданных. Не знаю, сожалела ли она о браке с Босуэллом, о том, что принесла в жертву страсти свою честь. Плененную королеву с позором везли по улицам Эдинбурга, а толпа осыпала ее оскорблениями: «В костер шлюху! В костер! Смерть мужеубийце!»

Я представляла себе ее, грязную, оборванную. Много ли осталось от ее красоты, которую так воспевали поэты?

Королеву заперли в доме эдинбургского прево, а за оградой всю ночь бушевала чернь. Я так и видела красное пламя факелов, забившуюся в угол Марию, льющую слезы по утраченному величию.

Королева стала пленницей собственного народа, ее заточили в замок Лохлевен, но там она сумела очаровать юного Дугласа, и он устроил ее побег.

У королевы осталось достаточно верных подданных, чтобы собрать новое войско. Последовала битва при Лэнгсайде и неминуемое поражение. Мария вновь обратилась в бегство. Теперь в Шотландии ей не найти убежища, и тогда она приняла очередное отчаянное решение, как всегда, не слишком мудрое. Правда, мне на ее опрометчивость жаловаться не пришлось.

Оставшись почти без друзей, Мария долго колебалась, куда ей бежать — в Англию или во Францию.

Французские родственники Марии были ею недовольны; королева Екатерина не скрывала своей враждебности. Таким образом, ничего хорошего во Франции изгнанницу не ждало. Оставалась Англия. Туда Мария и направила свои стопы. Глупая женщина, неужто она думала, что я все забыла — и про герб Англии, которым она украсила свой щит, и про титул, который Мария хотела у меня украсть?

Она не знала ни жизни, ни людей, слишком доверившись поэтам, превозносившим ее красоту, и вообразив, что имеет право на поступки, которые никогда и никому не прощают.

Я испытала крайнее возбуждение, когда граф Нортумберленд сообщил мне, что Мария пересекла английскую границу. Приют ей дал некий сэр Генри Кервен, владевший небольшим замком в деревеньке Уоркингтон. Затем граф при- гласил высокую гостью переселиться к богатому купцу Генри Флетчеру, проживавшему в городке Кокермаут. К себе Нортумберленд Марию пригласить не мог, ибо его замок пустовал. Граф рассудил, что шотландская королева может пока пожить у Флетчера, а там из Лондона поступят инструкции, и тогда будет ясно, как вести себя с беглянкой дальше.

Мария написала мне письмо, в котором именовала меня «дорогой сестрицей» и умоляла о помощи.

«Заклинаю вас прислать за мной как можно скорее, — писала она, — ибо я пребываю в самом жалком состоянии, неподобающем не то что королеве, но даже простой дворянке. Я бежала из своей страны налегке, в одном-единственном платье…» (Должно быть, невыносимое испытание для модницы, привыкшей щеголять изысканными нарядами.) «… Хотела бы лично рассказать вашему величеству о постигших меня несчастьях, дабы утешиться вашим состраданием. Позвольте мне прибыть к вашему двору…» (Ах, теперь тебе нужно сострадание! Раньше, сколько мне помнится, ты мечтала о моей короне!) «…Молю Господа, чтобы Он даровал вам долгую и счастливую жизнь, а мне — терпение и утешение, в коем я так нуждаюсь».

Подписано: «Ваша верная и любящая сестра, кузина и беглая пленница Мария».

Я показала письмо Сесилу. Он старался сохранить невозмутимость, но я видела, что министр взволнован не меньше, чем я.

— Сестры Грей сидят под замком, — сказала я. — Графиня Леннокс — в Тауэре. А теперь к нам прибыла и Мария Шотландская.

— Это Господь отдал ее в руки вашего величества, — медленно произнес Сесил.

— Нет, не Господь. Мария приехала сама. Как поступить с ней?

— От шотландцев она сбежала…

— Да, теперь она моя.

Сесил кивнул и заметил:

— Но она умоляет вас о встрече.

Я покачала головой:

— Нет-нет, сейчас не время. Ее примут с почестями, подобающими королеве, но пусть все знают, что я не приму эту женщину до тех пор, пока она не очистится от обвинения в убийстве. Судя по тому, что нам сообщали, она повела себя так, как добродетельные женщины не поступают: взять хотя бы ее брак с Босуэллом, когда тело ее законного супруга еще не остыло. Нет, королева и девственница не может принимать у себя подобную особу. Я ведь должна подумать и о собственной репутации.

Сесил иронически улыбнулся. Должно быть, вспомнил историю Эми Робсарт, к смерти которой я, по мнению многих, имела самое непосредственное отношение.

Нет, я не желала видеть Марию, выслушивать ее жалобные речи, а главное — зачем мне нужно, чтобы при дворе появилась такая красивая интригующая соперница?

Мы с Сесилом решили отправить на север письменный ответ, а что до шотландской королевы, то пусть пока поживет в замке Карлайл, где ей будут оказывать все надлежащие почести.

Итак, случилось истинное чудо. Самая заклятая врагиня оказалась в моих руках.

* * *

Есть люди, которые просто не могут не находиться в самой гуще драматических событий, и Мария Шотландская принадлежала к их числу. Вскоре стало известно, что Босуэлл, спасаясь бегством из Эдинбурга, оставил ларец с секретной перепиской. Там были письма, которыми он обменивался с Марией. Вполне допускаю, что то была фальшивка, но, как это всегда бывает с хорошо изготовленными фальшивками, они наверняка были не так уж далеки по содержанию от подлинных писем. Во всяком случае, авторство Марии ни у кого сомнений не вызвало. Содержание захваченных писем подтвердило, что Мария не только была любовницей Босуэлла еще до замужества, но и участвовала в убийстве Данли.

Репутация королевы окончательно рухнула, и все же ее женское обаяние осталось при ней — она обладала непостижимым даром очаровывать своих тюремщиков. Я окончательно поняла, что Марию Стюарт не следует допускать к моему двору, тут она развернулась бы вовсю, а в Англии все еще было предостаточно католиков, готовых в любой момент выступить против протестантской веры. Мария продолжала представлять собой опасность.

Несколько раз я была вынуждена переселять ее с места на место; пару раз ее пытались вызволить из заточения. Все-таки поразительно, как легко она склоняла охранников на свою сторону! Я очень хорошо запомнила историю с Джорджем Дугласом, который помог ей сбежать из шотландского замка Лохлевен.

Ко мне явилась делегация пэров-католиков, которые предложили мне такой выход: почему бы мне не выдать Шотландскую королеву замуж за какого-нибудь англичанина, и тогда она могла бы стать моей наследницей? Подобное решение, по их мнению, укрепило бы отношения с Шотландией.

В качестве возможного кандидата они назвали герцога Норфолка. Этот человек никогда мне не нравился. Во-первых, я не забыла его враждебности по отношению к Роберту, но главное — Норфолк, называвший себя протестантом, на самом деле, судя по донесениям, склонялся к католицизму. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что втайне он давным-давно перешел в католическую веру.

В последнее время Роберт стал относиться к Норфолку иначе. Со мной на эту тему он почти не разговаривал, но получалось так, что он вовсе не возражает против брака Норфолка с Марией. Я хорошо знала моего Роберта и догадалась, что он задумывается о будущем. Должно быть, спрашивает себя: что ожидает его, если я вдруг умру? Человек всецело в руке Господа, а те из нас, кто вознесен высоко, еще зависят и от злобы людской. Чем объяснить внезапную дружбу Роберта с Норфолком? Уж не считает ли Лестер герцога будущим правителем Англии? При новом монархе фаворитам прежнего правления приходится несладко. Пример перед глазами — собственный дед Роберта, который был любимым министром Генриха VII, однако лишился головы, когда на престол взошел Генрих VIII. Что ж, мой возлюбленный человек предусмотрительный, а я моложе не становлюсь и вскоре миную возраст деторождения, а Роберт, наверное, давно уже догадался, что выходить замуж я не намерена.

Я немедленно послала за Норфолком. Посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

— Милорд, мне рассказывают, что вы стали изрядным повесой. Похоже, опять в кого-то влюблены. Как это романтично — влюбленный мужчина. При этом совершенно неважно, влюблен он в женщину или в корону.

Лицо Норфолка перекосилось.

— Ваше величество, — залепетал он, — я понятия не имею…

— О чем? — перебила его я. — Милорд Норфолк, у воздыхателя вашего ранга может быть только один достойный объект — королева Шотландская. Мне кажется, герцог, что вы хотите сменить титул и стать королем.

Забавно было видеть, как лицо Норфолка заливает бледность. Он ждал, что в зал вот-вот войдет стража.

— О нет, ваше величество! Я вовсе не собираюсь жениться на этой особе! Ведь она — известная развратница, а некоторые утверждают, что и убийца. Нет уж, я предпочитаю подушку поспокойнее!

— А как же корона, сэр Норфолк? Разве не стоит из-за нее рискнуть, а?

Норфолк всегда кичился своим положением первого пэра королевства. В его семействе поговаривали, что их род имеет не меньше прав на престол, чем Тюдоры. Очевидно, вспомнив об этом, герцог надменно произнес:

— Ваше величество, у себя в Норфолке я не меньший государь, чем Мария в Шотландии. И потом, как я могу жениться на той, кто претендует на ваш титул? Поступи я так, вы обвинили бы меня в государственной измене.

— Вот и не забывайте об этом, Норфолк, — сурово сказала я.

Он ушел, отлично поняв, как я отношусь к его матримониальным устремлениям.

Мария представляла для меня вечную угрозу. Я радовалась, что судьба отдала ее в мои руки, а оказалось, что в Англии Мария приносит еще больше неприятностей, чем в ту пору, когда она восседала на шотландском престоле.

Мне не давала покоя легкость, с которой она привлекала людей на свою сторону. Изгнанная, низложенная, опозоренная, живущая на подачки, она умудрялась обретать все новых и новых сторонников. Очевидно, Мария обладала какой-то мистической женственностью, пробуждавшей в сердцах мужчин желание защищать и оберегать ее. Я, увы, этим качеством никогда не обладала. Глядя на меня, мужчины сразу понимали, что я могу сама за себя постоять. Я до сих пор не в состоянии уразуметь, почему это качество должно засчитываться в минус. Хотя нет, пожалуй, это не такая уж загадка. Для мужчины — естественно желание распоряжаться и господствовать, в этом самая суть сильного пола, и на свете немало женщин, которым только и нужно, чтобы ими руководили. Я же всегда противилась, когда мне навязывали чью-то волю.

Многие мужчины признавались мне в любви, превозносили красоту и прочие достоинства, но в глубине души я всегда знала, что моих воздыхателей привлекают не женские чары Елизаветы, а корона, почести и богатства, которыми я их осыпала. А Марию — Марию любили ради нее самой. Вот почему я так ненавидела ее, а вовсе не из-за ее жалких претензий.

Даже мой верный слуга сэр Фрэнсис Ноуллз, отец ветреной Леттис, не остался равнодушен к чарам шотландки. Я вверила ее попечению Ноуллза, своего родственника, поскольку трудно было найти более подходящего тюремщика. Однако Мария сумела втереться в доверие и к нему. Она умоляла его отвезти ее ко двору, и Ноуллз, сжалившись над пленницей, признался, что королева Английская не решается встретиться с Марией, опасаясь за свою репутацию — ведь Мария еще не очистилась от подозрения в убийстве. После этой трогательной беседы Ноуллз написал мне письмо, умоляя освободить его от обязанностей тюремщика. Я решила, что время для этого еще не пришло.

Ноуллз был убежденным протестантом, и, когда Мария поселилась у него в замке Болтон, сэр Фрэнсис попытался обратить ее в свою веру. Я полностью доверяла этому человеку, но оставлять его наедине с Марией слишком долго было бы опасно, поэтому я перевела ее в Татбери, под присмотр графа Шрусбери. За этого джентльмена можно было не опасаться — его волевая и властная жена нипочем не позволила бы супругу заводить шашни с пленницей. Освободить Ноуллза от обязанностей тюремщика было несложно — у него как раз скончалась супруга, и я воспользовалась этим предлогом.

Смерть Катарины Ноуллз стала для меня тяжелым ударом. Она приходилась племянницей моей матери, то есть между нами существовала близкая кровная связь. Это была мягкая, милая дама, непонятно, как могла у нее родиться такая ветреница, как Леттис.