Нора Робертс - Рожденная в грехе

– Хватит! – скомандовала Мегги. – Идите с Роганом пить чай. Мы с Мерфи догоним вас. И опять все безропотно повиновались.

Когда Роган и Шаннон вышли из зала, Мегги слегка толкнула Мерфи в бок.

– Не унывай, парень. Я же вижу. Про Нью-Йорк она сказала просто так.

Но ее слова не принесли ему утешения, только еще сильнее разбередили душевную боль.

– Она хочет уехать, и она уедет, – повторял он. – Что же мне делать?

– Хочешь, чтобы она осталась? Значит, борись!

У него непроизвольно сжались кулаки. Да, он мог бы, если бы враг был явным, во плоти. Но тот был бесплотен, как дух, как привидение. Нет смысла бороться с призраками. Однако он все равно будет. Должен бороться.

– Я еще не закончил битву, – сказал он решительно, и глаза у него блеснули, что вселило в Мегги пусть небольшую, но надежду. – Но ведь и она тоже умеет бороться, – уныло добавил он.

На обратном пути Мерфи не стал спрашивать Шаннон, куда она поедет, а просто повез к своему дому. Но, когда они вышли из машины, повел ее в сторону поля.

– У тебя там остались какие-то дела? – удивленно спросила она, глядя ему на ноги.

На нем были не сапоги, а выходные туфли, в которых он обычно ходил в церковь.

– Нет. Пройдемся немного, если не против.

Мерфи находился в подавленном состоянии, она это понимала, и совместный путь от Эннистимона ничего не изменил в его настроении. Ей было неприятно, что он сделался таким после поездки на Луп Хед, где оба не сумели найти общий язык, проявили упрямство, способность обижаться друг на друга и обижать. Ей было его жаль. И себя тоже.

В душе у каждого из них поселилась неуступчивость, свила гнездо настойчивость, бушевала страсть. Оба желали и страшились окончательного разговора, который поставил бы точку в их отношениях.

– Мерфи, – неуверенно начала Шаннон, – ты расстроен, я вижу. Не лучше ли для нас обоих перестать говорить на эту тему?

Мерфи покачал головой.

– Я слишком долго откладывал этот разговор.

Он скользил взглядом по зеленеющему полю, видел своих коней на пастбище, но мысли его были далеко.

Каменное кольцо. Они уже возле него. Вошли внутрь.

Он остановился, посмотрел на нее, отпустил ее руку.

– Это должно произойти здесь. Ты знаешь это, – сказал он. – Оно наше.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Внутри у нее все дрожало, но она не опускала глаз.

Он знал, о чем говорит, знал, чего хочет. Чтобы эти камни, которые он считал своими, это поле, трава, чтобы все они стали своими и для нее. Но он понимал: пока это не так.

– Я люблю тебя, Шаннон, – начал он сдавленным голосом. – Люблю, как только может любить мужчина. Говорю тебе это здесь, на священной земле, под лучами солнца, которые проникают между этих камней.

Сердце у нее сжалось – от любви и от боли. Выражение его глаз, переполненных болью и страданием, было красноречивее любых слов, и она понимала: ничто не остановит его.

– Прошу тебя: стань моей женой. Позволь разделить мою жизнь с твоей, ответь мне тем же. Прошу тебя об этом на священной земле, на виду у древних камней, под лучами солнца, – повторил он как заклинание.

Его чувства захлестнули ее, она испугалась, что утонет в них. Однако нашла в себе силы проговорить:

– Не проси об этом, Мерфи.

– Я уже попросил. Но ты не ответила.

– Я не могу, – выдавила она через силу. – Не могу сделать того, о чем ты просишь.

Глаза у него бешено сверкнули. Гнев и боль переполняли их.

– Ты вольна поступать как хочешь. Только отвечай честно.

– Я была честной с самого начала, Мерфи, когда говорила тебе «нет».

– Ложь, – прорычал он. – Ты все время говорила неправду и мне, и себе.

Ему казалось, что его ранило, что кровь сочится из десятка ран.

– Это ты грешишь против истины! – Она знала: его напору нужно противопоставить свой, его обвинениям – свою яростную защиту. – Я сразу сказала тебе, Мерфи, у нас нет будущего, не нужно ни на что надеяться, затевать серьезное. Да, я спала с тобой, – голос ее задрожал, несмотря на все усилия, – потому что хотела тебя. Но это не значит, будто можно что-то изменить.

– Ты говорила, что любишь меня.

– Да, люблю! – крикнула она в ярости. – Люблю, как не любила никого раньше! Но что из этого?

– Для меня это все.

– А для меня нет! Я не ты, Мерфи. Не Брианна! Не Мегги! – Она отвернулась, борясь с желанием бить кулаками по каменной стене, пока на пальцах не появится кровь. – То, что мне представлялось отнятым у меня, когда мать рассказала, кто я такая, я вернула сполна. И увезу с собой, В свою собственную жизнь.

Глаза ее, когда она вновь повернулась, казались почти черными.

Мерфи молчал. Чего он ждал? На что надеялся, глупец!

Она опять заговорила:

– Думаешь, я не понимала, чего ты хочешь? Впрочем, ты никогда и не скрывал. Я видела твое лицо, когда ты сидел на кухне, а я готовила завтрак. Оно все расставило на свои места. Тебе нужна женщина, чтобы вести хозяйство, удовлетворять в постели, рожать детей и быть довольной всем, что ее окружает. Твоим садом, этой долиной, печкой, в которой горит торф. Что, неправда?

Он не мог не признать, что она почти в точности выразила его желания и намерения.

– А тебе претят все эти вещи? – спросил он.

– Да нет. Просто они не для меня. У меня есть работа, от которой я чего-то жду. Есть страна, город, дом, куда я всегда могу вернуться.

– Здесь тоже твой дом.

– Нет, – не согласилась она. – У меня здесь семья. Меня окружают люди, которые стали для меня очень много значить. Но это еще не настоящий дом.

– Что же мешает ему стать настоящим?! – выкрикнул он. – Что, черт возьми? Ты воображаешь, что нужна мне, чтобы готовить еду и стирать грязные рубашки? Я и сам с этим прекрасно справлялся многие годы и смогу делать то же и впредь. Мне наплевать, если ты пальцем не шевельнешь ради хозяйства! Я не так уж беден и в состоянии нанять помощницу, если нужно. Ты все время говоришь о своей карьере. Что тебе здесь мешает писать картины от рассвета до заката? Я буду только рад.

– Ты не понимаешь меня.

– Да, не понимаю. Не возьму в толк: как это получается – если ты любишь меня, а я тебя, то зачем бежать и от любви, и от меня? Какие уступки тебе нужны? Ты только скажи.

– Какие уступки? – Она тоже закричала, потому что его потребность в ней больно ранила, тисками сжимала ее сердце. – Речь не об уступках. Не о приспособлении одного из нас к другому. И дело не в том, чтобы сменить дом, деревню или город. Между нами континенты, Мерфи. Целые миры. Причина не в каких-то там домашних заботах. Для меня то, что ты предлагаешь, означает попасть в другое измерение. На другую планету. Для тебя не изменится ничего, я же лишусь всего! Разве можешь ты настаивать на таком раскладе?

– Это выдумки! Ты сама себя уговорила. Ослепила.

– Я гроша ломаного не дам за все эти сны, привидения и прочие вещи! Но вот она я, из плоти и крови! Готовая отдать тебе все, что у меня есть. Не желающая причинять тебе ни малейшей боли. Но когда ты просишь чего-то сверх, это уже не в моих силах. И у меня один выход.

– Тот, который ты сама себе внушила. – Он отошел от нее еще дальше. Взгляд холодных голубых глаз казался невозмутимым. Его речь звучала излишне спокойно. – Ты говоришь, что уедешь, несмотря на то, что мы нашли друг друга. Зная свои чувства, ты все же едешь в Нью-Йорк, чтобы безмятежно и счастливо жить там. Как ты можешь?

– Я еду, чтобы просто жить! Там, где жила, где привыкла. Где знаю, как…

– Ты отнимаешь себя у меня! Это жестоко с твоей стороны. А говоришь, не хочешь сделать мне больно.

– А ты?! Ты не жесток? Стоишь тут и требуешь: выбери, какой руки лишиться – левой или правой? – Чтобы унять непрекращающуюся внутреннюю дрожь, она обхватила себя руками. – О, тебе куда легче, чем мне, Мерфи, будь ты неладен! Ты ничем не рискуешь и ничего не теряешь. Черт тебя побери! – выкрикнула она и метнула на него взгляд, полный горечи. Глаза ее потемнели, стали не похожи на себя. – У тебя тоже, как и у меня, не будет покоя, вот что я тебе скажу! Не будет!

Она резко повернулась и побежала, помчалась что есть сил через поле. На языке у нее осталось много недоговоренных слов, в ушах свистел ветер – или это билась взволнованная кровь? – в глазах стояли слезы.

Как будто кто-то посторонний, сидевший в ней, гнал ее неизвестно куда, наполняя все тело горечью утраты и чувством безнадежности.

Не останавливаясь ни на минуту, она добежала до калитки в сад Брианны и, ворвавшись туда, была встречена радостным лаем Конкобара. Но, не ответив на его приветствие, она пулей пролетела в дом через кухню и потом к себе в комнату. Кажется, на кухне была Брианна. Кажется, Брианна окликнула ее – Шаннон не помнит этого.

Прошло не меньше часа, прежде чем Брианна негромко постучала к ней в дверь.

Бри полагала, что застанет Шаннон в слезах или спящей, но, войдя в комнату, увидела, что та сидит за мольбертом.

– Свет вот-вот исчезнет, – не поворачиваясь к ней, объяснила Шаннон, яростно нанося мазки кистью. – Мне нужен свет. Хотя бы от лампы.

– Конечно, я принесу настольную. Или две. – Брианна с еще большим удивлением отметила, что на лице Шаннон не видно следов печали, оно пылало каким-то неистовым вдохновением. – Шаннон, может быть…

– Я не могу сейчас говорить. Извини. Мне нужно разделаться с этим… Я должна закончить, чтобы вырвать из души раз и навсегда… Только не хватает света, Бри, пожалуйста…

– Да, да. Я все сделаю.

Брианна поспешно вышла и тихо прикрыла за собою дверь.

Она писала всю ночь. Такого раньше за ней никогда не водилось. Не возникало ни желания, ни потребности. Но сейчас все было по-иному.

Уже наступило утро, когда она отложила кисть. Руки у нее сводило судорогой, глаза были воспалены, в голове – никаких мыслей. Она не притронулась к еде, которую еще с вечера Брианна принесла на подносе, и сейчас по-прежнему не могла и думать о пище.

Не глядя на законченную картину, она опустила кисти в банку со скипидаром и, как была одетая, повалилась на постель.

Уже близился вечер, когда она проснулась, ощущая во всем теле скованность, одеревенелость. В этот раз ей ничего не снилось, или она не запомнила свои сновидения. Сон был тяжелым, изнуряющим, после которого она чувствовала опустошение, но и какую-то легкость.

Ни о чем не думая, она неторопливо разделась, прошла в ванную. Потом так же машинально натянула на себя одежду и, ни разу не взглянув на картину, написанную за одну ночь, взяла поднос с нетронутой едой и спустилась вниз.

Брианну она увидела в холле, та прощалась с уезжающими постояльцами. Шаннон молча проследовала на кухню, где наконец избавилась от подноса и налила себе кофе, который еще оставался достаточно горячим.

– Давай я сделаю свежий, – предложила Брианна, застав ее за этим занятием.

– Не надо. Он вполне… – Силясь улыбнуться, Шаннон добавила, кивая на принесенный поднос: – Извини, что ничего не съела.

– Со вчерашнего дня! Оттого ты такая бледная сегодня. Садись и ешь немедленно!

– Хорошо. Только совсем немного. У нее не было сил сопротивляться, поэтому она послушно уселась за стол.

– Поругались с Мерфи? – через какое-то время, как бы невзначай, поинтересовалась Брианна.

– И да, и нет. Мне не хочется об этом говорить сейчас.

Брианна убавила огонь в плите, подошла к холодильнику и лишь потом сказала:

– Я не настаиваю. Ты закончила картину?

– Да. – Шаннон прикрыла глаза. Картина была окончена, но многое еще не пришло к своему концу. – Бри, мне бы хотелось посмотреть письма моей матери. Мне это нужно перед тем, как уехать.

– Конечно. Только сначала поешь как следует. – Брианна отрезала кусок хлеба для нового сандвича. – Если ты не против, я позвоню Мегги. Мы сделаем это все вместе.

– Хорошо. – Шаннон отодвинула чашку. – Сделаем все вместе.

Ей было неловко и нелегко смотреть на эти три тонких письма, перевязанных поблекшей от времени красной ленточкой. «Каким же до предела сентиментальным, – подумала она, – должен быть мужчина, если так перевязывает жалкую пачку писем, которую и пачкой-то не назовешь».

Втроем они сидели в большой гостиной, Грей ушел с ребенком к Мегги. Стояла полная тишина.

Уже начало смеркаться, зажгли свет, и под уютной настольной лампой Шаннон, набравшись храбрости, открыла первый конверт.

Почерк матери был ей хорошо знаком – типично женский, аккуратный, мелкий.

«Мой дорогой Томми!..»

«Томми, – думала Шаннон, глядя на эту пока единственную прочитанную строчку. – Мать называла его так и в письме, и через двадцать с лишним лет, когда рассказывала о нем дочери».

Для Шаннон он был и остается Томом. Томом Конкеннаном, от которого она унаследовала зеленые глаза и каштановые волосы. Томасом Конкеннаном – кто был плохим фермером и хорошим отцом. Человеком, нарушившим клятву, данную законной жене, и полюбившим другую женщину, которую потерял. Кто, возможно, мечтал стать поэтом, пытался заработать деньги, но умер, так ничего не совершив и ничего не добившись.