Если это правда, почему у них в семье почти не звучала музыка? И почему, не могла понять Мегги, никто и никогда при ней не упоминал о былых талантах Мейв Фини, ныне Мейв Конкеннан?

Надо бы спросить, подумала она. И лучшего места, чем пивная О'Малли, для этого не найти.

Когда она ставила велосипед, возле нее остановилась семья пеших туристов – муж, жена и двое детей. Женщина с увлечением снимала видеокамерой «настоящую ирландскую деревню», на фоне которой ей позировали остальные члены семьи. Видимо, Мегги попала в ее объектив, потому что, отвлекшись от камеры, женщина приветливо помахала ей рукой и сказала:

– Добрый вечер, мисс.

– Вам тоже.

Будучи в благодушном настроении, Мегги даже никак не реагировала, когда у слыхала, как женщина тихо сказала мужу:

– Заметил, какой у нее прелестный акцент? Спроси ее о чем-нибудь, Джон. Я хочу записать на пленку.

– Э.., простите… – неуверенно начал мужчина. Мегги повернулась к нему, решив продолжить игру.

– Могу я чем-нибудь помочь вам? В свою речь она постаралась вложить как можно больше западноирландского акцента.

– Если не затруднит, мисс. Мы хотим поесть где-нибудь здесь. Местную пищу. Что бы вы посоветовали? Мы только сегодня из Америки.

– Что ж, если желательно чего-нибудь особого, то в пятнадцати минутах отсюда находился замок Дромоленд. Это отразится на ваших кошельках, но аппетит будет удовлетворен как нельзя лучше.

– А что-нибудь попроще? – смущенно спросила женщина.

– Ничего не может быть проще и лучше, чем вот эта пивная. – Мегги указала на вывеску Тима О'Малли. – Там такие чипсы – пальчики оближете, ну и все остальное. И сам хозяин тоже достоин всяческого уважения.

Она с искренним удовольствием делала рекламу заведению О'Малли, а два американских мальчишки смотрели на нее, как на существо, выпрыгнувшее из межпланетного летательного аппарата.

– Ас детьми туда пустят?

– Здесь Ирландия. Детей у нас пускают везде. Желаю вам приятного путешествия и хорошего аппетита.

Мегги повернулась и пошла по дорожке палисадника ко входу в пивную. Здесь было, как всегда, сумеречно, дымно и пахло пивом и жареным луком.

– Как дела, Тим? – приветливо спросила Мегги, усаживаясь за стойку бара.

– Смотрите, кто к нам пожаловал! – Тим О'Малли расплылся в улыбке, ни на минуту не отрываясь от обычного дела. – Как поживаешь, Мегги?

– Все в порядке, только голодна, как волк, и надеюсь на твою помощь.

Она обменялась приветствиями с несколькими посетителями, сидевшими за крошечными столиками и рядом с ней, у стойки.

– Что закажешь? – спросил хозяин.

– Сандвич с хорошим куском мяса и чипсы. А чтобы не скучно ждать – кружку пива.

О'Малли, словно эхо, повторил заказ, повернувшись в сторону кухни, в то время как руки его уже наливали пенную жидкость.

– Как там в Дублине? – с интересом спросил он. – Все на месте?

Положив локти на стойку, Мегги охотно принялась рассказывать Тиму про город, и в это время в пивную вошли американские туристы и уселись за столик.

– Значит, у тебя на выставке подавали шампанское и гусиную печенку? – удивленно переспросил Тим, покачивая головой. – Ну и ну! И все глядели на твои стекляшки? Ох, девочка, жаль, твой отец не дожил до этого дня. Он так бы гордился тобой. Как петух!

– Да уж… – Она с наслаждением втянула запах, когда Тим поставил перед ней тарелку. – Но, по правде сказать, твой сандвич с мясом я не променяю ни на какую гусиную печенку!

Тим удовлетворенно рассмеялся.

– Ах ты, моя радость!

– И знаешь, Тим, – продолжала Мегги, – вышло так, что бабушка того человека, кто устроил выставку, хорошо знала мою бабку О'Рейли.

– Ух ты! Ну и дела. – Тим потер свой необъятный живот. – Не зря говорят: тесен мир.

– Это верно. – Мегги решила продолжить разговор именно об этом. – Она тоже из Голуэя, та женщина, понимаешь? И знала бабушку, когда были еще девчонками. А потом они переписывались какое-то время, после того, как бабушка вышла замуж за О'Рейли и переехала сюда, в эту деревню. Стала хозяйкой гостиницы.

– Хорошо, что переписывались. Не зря говорится: старый друг лучше новых двух. Не так разве?

– Конечно. Бабушка ей писала про гостиницу и про свою семью. Про дочь, которая у нее родилась. Про мою мать то есть.

– Да что ты мне все разъясняешь? Будто не на моих глазах было?

Вот оно, подумала Мегги, поймался старик! Теперь вспомнит все, что нужно.

– Между прочим, бабушка упоминала в письмах, будто моя мать жутко хорошо пела. Так говорила та женщина. Только правда ли это? Ты должен знать.

– Ну, давненько это было. – Тим начал протирать посуду. – Еще до того, как ты на свет появилась. Но – что было, то было, теперь вспоминаю. Пела твоя мать, точно. Даже вот здесь, в этом самом зале. Чуть не в последний раз, перед тем, как бросить свое пение.

– Здесь, у тебя?

– А чего? Почему нет? Она не важничала. Любила петь, да и голос был – Божий дар. А до этого чуть не по всей стране ездила, везде пела. Дай Бог памяти, лет десять ее здесь не было, даже больше. Все разъезжала. Но после вернулась. Бабка твоя тогда приболела, что ли. Ну, я и спросил у Мейв, не споет ли у меня в пабе вечерок-другой, хотя тут ей, конечно, не Дублин и даже не Корк или Доннегал, где она привыкла выступать.

– Выступала? По-настоящему? Целых десять лет?

– А чего же? Что такого? Не знаю только, много ли с этого имела. Очень уж ей хотелось уехать отсюда, когда молодая была. Не нравилось кровати стелить в гостинице у отца и вообще в такой деревушке, как наша, жить. Она и не скрывала, что не нравилось. – В его тоне прозвучало осуждение, и он, почувствовав это, подмигнул Мегги, чтобы скрасить впечатление. Помолчав, он продолжил:

– Здесь у нее все было в полном порядке, когда вернулась. Всем страшно нравилось, как она поет. А вскоре она и Том, твой отец… Они только раз взглянули друг на друга, когда он вошел сюда, а она пела. Ну, и все было решено.

– А когда поженились, – осторожно спросила Мегги, – она больше уже не пела, да? Почему?

Тим задумался.

– Не знаю. Может, не хотела. Не до того было. Да она и не говорила об этом. А теперь столько лет прошло. Кто его знает. Я уже почти все позабыл.

Но мать не забыла, конечно. Такое не забывается… Да и сама Мегги как бы себя чувствовала, случись в ее жизни такой поворот, после которого пришлось бы бросить свое любимое дело? Свое искусство? Конечно, в ней бушевали бы злоба, обида. И пребывала бы она в печали, в унынии. Невольно Мегги поглядела на свои руки, подумав: неужели они могли бы находиться в бездействии? О нет! Никогда! Лучше вообще прекратить существование, броситься со скалы!

Мегги не бралась сейчас решать: может ли отказ матери от карьеры певицы явиться оправданием всех горько прожитых лет, но, без всякого сомнения, он послужил причиной такой жизни! И, значит, необходимо еще и еще подумать об этом и обсудить с Брианной.

Она медленно пила пиво, пытаясь сложить цельный облик матери из разрозненных сведений, которые знала раньше и тех, что узнала теперь. Каким человеком она была? Что осталось от прежней Мейв? Что кануло безвозвратно в реку времени?

– Доедай свой сандвич, девочка, не изучай его! – скомандовал Тим О'Малли, пуская вдоль стойки вторую кружку пива. – И выпей еще.

– Я ем. – Она в доказательство откусила большой кусок. – И пью.

Дверь в пивную открылась снова, и вошел не кто иной, как Мерфи Малдун.

– Ого, сегодня косяком пошли незнакомцы! – Это была коронная шутка Тима О'Малли.

– Как я тосковал без всех вас! – Мерфи ухмыльнулся, присел рядышком с Мегги у стойки. – Надеюсь, мне позволено посидеть со знаменитостью?

– Пожалуй, сегодня разрешу тебе, – засмеялась Мегги. – Скажи лучше, когда ты начнешь ухаживать за моей сестрой?

Это была другая дежурная шутка, но хозяин паба принимал ее каждый раз всерьез, а потому не позволял себе балагурить по этому поводу.

– Ты же знаешь, дорогая, – отвечал Мерфи, – в моем сердце осталось местечко только для тебя.

– Знаю, что ты – хорош гусь!

Он действительно был хорош собой: крепкий, загорелый, обветренный всеми ветрами, с длинными волнистыми волосами и глазами бутылочного цвета с примесью кобальтовой краски, что стояла у нее в мастерской.

Конечно, не такой изысканный и аристократичный, как Роган – куда там! – он даже чем-то похож на цыгана, но зато сердце у него такое же широкое и красивое, как дом, в котором он живет и который крепко любит. Мегги всегда хотела, чтобы у нее был брат, точь-в-точь как Мерфи.

– Да я готов жениться на тебе хоть завтра! – громогласно объявил он, и все посетители пивной, за исключением американской четы, покатились со смеху. – Если, конечно, ты не против, – добавил он, когда шум немного утих.

– Можешь быть спокоен, я не воспользуюсь твоим неосторожным предложением, – сказала Мегги. – Не очень-то мне ты нужен, дорогой. Но поцеловать тебя хочу!

Что она и сделала немедленно, после чего оба со звоном сдвинули кружки и дружно выпили.

– Скучал без меня? Признавайся, Мерфи.

– Ни капли. – Он подмигнул ей. – Я еще вчера знал, что ты приехала.

– Тебе сказала Бри? Виделся с ней?

– Нет, сам догадался о твоем приезде. Услышал, как гудят твои печи.

– Так громко?

– У меня хорошие уши. А еще мне сестра прислала газетные статейки из Корка.

– Да? Как поживает Мэри Эллен?

– Все нормально. Детишки растут. Постой, где же это? – Он порылся в карманах и достал две газетные вырезки. – Вот. Может, тут не про тебя? А? «Дублинский триумф женщины из Клера», – громко прочитал он. – «Мир искусства потрясен выставкой Маргарет Мэри Конкеннан, открывшейся в воскресенье вечером во Всемирной галерее». Это уж наверняка про тебя! Что скажешь?

– Покажи-ка! – Мегги вырвала газетные листки у него из рук, стала читать сама.

«Мисс Конкеннан, свободный художник по стеклу, заслужила одобрение и похвалу многочисленных посетителей выставки ее смелых и достаточно сложных скульптур и рисунков. Сама художница – миниатюрная…»

– Ха, миниатюрная! – прервала Мегги свое чтение.

– Отдай мне, если не согласна! – Мерфи отобрал у нее вырезки и продолжил читать вслух:

– «…миниатюрная молодая женщина удивительного таланта, с красивой незаурядной внешностью». Дай-ка мне взглянуть! Это уж точно про тебя. Не мешай, Мегги! «Зеленоглазая, с рыжими волосами и лицом цвета слоновой кости не в меньшей степени привлекательна и интересна, чем ее работы. Всемирная галерея в Дублине, одна из известнейших на земном шаре, испытывает гордость, что сумела первой показать любителям настоящего искусства работы мисс Конкеннан».

– Хватит, Мерфи, дай сюда!

Но он соскочил с высокого табурета у стойки, отошел в сторону и снова стал громогласно читать.

– «…Я думаю, ее творческие возможности только начали раскрываться, заявил Роган Суини, директор Всемирной галереи. Считаю за честь привлечь к ней внимание знатоков из мира искусств…"

– Он так прямо и сказал? Ну, покажи, Мерфи! Он вновь сумел избежать затрещины и ответил:

– Клянусь, не я придумал. У меня бы не получилось так гладко. Здесь все написано черным по белому. Дай же мне закончить. Люди слушают.

Действительно, в пивной к этой минуте наступила непривычная тишина. Все взгляды были устремлены на Мерфи.

– «…В следующем году Всемирная галерея выставит несколько работ мисс Конкеннан в галереях других стран, остальные произведения автора, отобранные им самим и мистером Суини, станут экспонатами постоянной выставки в Дублине».

Мерфи закончил чтение и положил газетные вырезки на стойку перед Тимом О'Малли, который тут же наклонился над ними.

– Здесь еще фотографии! – крикнул он. – Наша Мегги с зелеными глазами и ее стекляшками. Ну, что ты скажешь на все это, девочка?

Она глубоко вздохнула, запустила пальцы в спутанную рыжую гриву волос.

– Скажу вот что: выпьем за всех моих друзей! Наливай, Тим.

– Что же ты помалкиваешь, Мегги Мэй? Мегги улыбнулась: это было прозвище, которое ей дал отец и с которым часто обращался к ней. Ей было удобно и приятно сидеть рядом с Мерфи в кабине его грузовика, зная, что ее велосипед спокойно лежит в кузове, и слушать ровное гудение мотора – все машины у Мерфи издавали почти одинаковый звук, похожий на мурлыканье довольной кошки.

– По-моему, я немножко пьяна, Мерфи, – довольно сказала она, вздыхая и потягиваясь. – Но мне нравится мое состояние. Покой и удовлетворение.

– Ты заслужила все это, старушка. – Он знал, что она больше, чем «немного», пьяна, и потому погрузил велосипед в свой грузовик и заставил ее поехать с ним в машине, невзирая на протесты. – Мы все гордимся тобой, – продолжал он. – А что касается меня, я буду теперь глядеть с куда большим почтением на ту бутылку, которую ты мне подарила.

– Это кувшин, а никакая не бутылка! Я тебе тысячу раз говорила. Надеюсь, ты ставишь в него полевые цветы или какие-нибудь ветки?