– Она не должна была переносить свой грех на тебя, Мегги. Это несправедливо. Но сейчас она уже не та. Она…

– Может быть. Не знаю. Во всяком случае, я лучше поняла, почему она всю жизнь не любила меня. И уже не полюбит.

– А ты… – Брианна аккуратно сложила газетные листки, положила себе в сумку. – Ты говорила с ней об этом?

– Пыталась. Но она и слушать не хочет. Ни в какую. – Мегги ощутила ненависть к самой себе за то, что так и не может стряхнуть с себя чувство собственной вины за то, что справедливо осуждает мать. – А ведь могло быть совсем по-другому, – вновь заговорила она. – Если бы мать только захотела. Пусть не профессиональное пение, хотя бы просто музыка. Зачем было отрекаться от всего, не оставив себе никакого выхода, никакого утешения?

– Я тоже не знаю ответа, Мегги. Наверное, есть люди, которым нужно или все, или ничего, – Мы не в силах ее изменить, – печально сказала Мегги, – но что-то делать ведь надо. И мы пытаемся делать.

Она еще раз обвела глазами пустую комнату, где они стояли.


Как же быстро тают деньги, думала Мегги несколькими днями позже. Впервые она поняла истинный смысл присказки: чем больше денег, тем больше они нужны. Но главное было уже сделано: оформлены документы на владение домом на имя Мейв Конкеннан и десятки разных тонкостей, связанных с покупкой, шли постепенно к завершению.

Ее же собственные дела находились в подвешенном состоянии.

Об этом она как раз сейчас и думала, сидя у кухонного стола, немого свидетеля их страсти.

С Роганом за эти дни они почти не говорили, если не считать напоминаний и указаний, которые передавались ей по его поручению через Эйлин или Джозефа. Не говоря уж о том, что он, видимо, и не думает приезжать, хотя и обещал.

Впрочем, это не так уж плохо, в полном противоречии с собственным желанием, подумала она. По крайней мере, она может спокойно работать. У нее немало эскизов, которые просятся с бумаги на стекло. И если в это утро она еще не приступила к работе, так исключительно потому, что никак не может решить, с какого эскиза начать. А вовсе не из-за того, что ждет какого-то телефонного звонка, будь он трижды неладен!

Она со вздохом поднялась со стула, решив отправиться в мастерскую, когда увидела в окно, что к дому приближается сестра в сопровождении верного Конкобара.

– Хорошо, что застала тебя до начала работы, – сказала Брианна, переводя дух после быстрой ходьбы и ставя на стол корзинку, которую принесла с собой. – Тут кое-какая еда. Но есть новости получше. Эта Лотти Салливан просто дар неба! Нам очень повезло, что мы ее нашли. – Она говорила о пожилой медицинской сестре, нанятой недавно в компаньонки к матери. – Настоящее чудо! Почти уже член семьи. Представляешь? Вчера, когда я возилась с клумбами возле нового дома, а мать не переставала ворчать, что слишком поздно для цветов и что стена покрашена не в тот цвет, и все ей, как обычно, не нравилось, я готова была плакать, а эта Лотти только посмеивалась и все время возражала матери. Говорила все наперекор. Думаю, им будет чем занять себя, когда они окончательно поселятся вместе.

Брианна весело рассмеялась, и Мегги сочла это за хороший признак: сестра начинает быстро избавляться от своей рабской зависимости от матери.

– Хотела бы я тоже увидеть это представление, – мечтательно сказала Мегги, доставая из корзинки, которую принесла Брианна, сдобную булочку. Аромат сдобы и картина, нарисованная сестрой, смирили ее с тем, что начало работы несколько откладывается. – Что касается замечательной мисс Салливан, то ее нашли не мы, как ты выразилась, а ты, за что тебе честь и хвала! Эта женщина будет держать ее в ежовых рукавицах.

– Что самое интересное, Мегги, она делает это с удовольствием. Только мать начинает ворчать, Лотти смеется в ответ, подмигивает и уходит по своим делам. Никакого нетерпения, раздражения, злости. Как с ребенком.

«Да, не то что я, – подумала Мегги. – Дай Бог, чтобы так и продолжалось, тогда, быть может, случится чудо – и мать хоть немного изменится. Вот что значит, когда посторонние люди…»

Она бросила Кону кусок булочки и спросила у сестры:

– Ты говорила с Мерфи насчет помощи с переездом? Одну ее кровать чего стоит вытащить!

– С ним не нужно говорить. Слух о том, что ты купила дом, распространился по всей округе. Уже человек двадцать как бы случайно заходили к нам поговорить и предлагали услуги. Мерфи, конечно, тоже предоставил свою спину и грузовик.

– Значит, до конца следующей недели мы сможем покончить с этим делом – перевезем ее и Лотти. А уж тогда как следует напьемся шампанского!

Губы Брианны дрогнули, но голос был спокойным, когда она сказала:

– Тут нечего праздновать.

– Значит, я просто как бы случайно загляну к тебе, Бри, с бутылочкой под мышкой.

Брианна не ответила на улыбку сестры.

– Мегги, – серьезно сказала она, – я пыталась заговорить с ней о ее пении.

– Ну и что? Повезло больше, чем мне? Она тут же мысленно выругала себя за ироничность тона, так как увидела печаль и тревогу в глазах Брианны.

– Нет, – уныло ответила та, – мать не стала со мной говорить, только разозлилась и вышла из комнаты. Правда, взяла с собой вырезки из газет.

– Уже хорошо. Может быть…

Зазвонил телефон, и Мегги с такой стремительностью слетела со стула и схватила трубку, что Брианна не могла справиться с изумлением.

– Хелло! О, Эйлин, это вы? – Разочарование в ее голосе было очевидным. Во всяком случае, для Брианны. – Да, спасибо, я получила фотографии для каталога. Они просто изумительны! Я, наверное, должна сама сказать об этом мистеру Суини. При встрече, конечно. Да, все в порядке. Вы ему скажете?

Спасибо. Всего хорошего.

– Ты начала подходить к телефону? – поразилась Брианна.

– А почему нет? Он же зазвонил. Что тебя так удивляет?

– Ты бросилась к нему, словно мать, спасающая ребенка из-под колес автомобиля.

Неужели правда? Было заметно? Как нехорошо!

– Я не люблю, если эта проклятая штука долго трезвонит над ухом, – безразличным тоном сказала Мегги. – Ладно, пошла работать.

С этими словами она первая вышла из кухни. Да черт с ним, звонит он или нет, твердила она себе по пути в мастерскую. Пускай прошло три недели со дня их последней встречи; пускай они разговаривали всего два раза за это время – какая, в сущности, разница?! Ей-то что до этого? У нее полно дел и без того! И нечего зря болтать с ним по телефону или развлекать, когда он соизволит приехать. Если это можно назвать развлечением… Нечего! Хотя он бы мог и не обещать понапрасну, если не в состоянии сдержать своих слов! – молчаливо добавила она, захлопывая за собой дверь в мастерскую.

А что до нее, обойдется и без мистера Рогана Суини, да! И без всех других. У нее есть она сама!

Мегги взяла в руки стеклодувную трубку и, спасаясь от своих мыслей, рьяно приступила к работе.


Столовая в доме Коннели была точь-в-точь такой, какую видела Мегги на экране телевизора в сериале, что показывали в тот вечер, когда умер ее отец. Все в этой огромной комнате сверкало, сияло и блестело. Вина самых лучших марок отливали золотом в хрустальных бокалах, превращаясь в бесчисленные маленькие радуги. Свет от стройных белых свечей, зажженных на столе, изящно сочетался с электрическим светом огромного пятилампового канделябра.

Люди, сидевшие за покрытым скатертью столом, были под стать антуражу помещения. Миссис Энн Коннели – в платье бледно-зеленого шелка и драгоценностях, оставшихся ей от бабушки, – была воплощением изящества, истинной богиней домашнего очага. Ее муж, Деннис Коннели, раскрасневшийся от приятной пищи и еще более приятной компании, как всегда с восхищением взирал на свою дочь Патрицию, которая и в самом деле заслуживала восхищения – так очаровательно выглядела она в розовом наряде пастельных тонов и жемчужном ожерелье.

Напротив нее сидел Роган, неизменно подтянутый и элегантный; он небольшими глотками пил вино из бокала, одновременно предпринимая героические усилия, чтобы выкинуть из головы мысли о Мегги, о ее скромном жилище там, на Западе, где не так давно…

– Как приятно вот так спокойно, по-семейному, сидеть за столом, – заметила миссис Коннели, заканчивая расправляться с мизерной порцией фазана на тарелке. Больше она не могла себе позволить, так как в конце прошлого месяца с ужасом обнаружила, что прибавила в весе на целых два фунта. – Надеюсь, вы не разочарованы, Роган, что я не пригласила сегодня много народа?

– Конечно, нет, – учтиво отвечал тот. – Мне редко приходилось в последнее время проводить тихий вечер с самыми близкими людьми.

– То же самое я говорила Деннису. Мы не видели вас целую вечность. Нельзя же столько сил отдавать работе. Это слишком.

– Ничто не бывает слишком, если любишь это, – многозначительно заметил ее супруг.

– О, вы мужчины с вашей вечной работой! – Миссис Коннели с трудом удержала себя от того, чтобы толкнуть мужа ногой под столом. – Чрезмерная работа иссушает вас. Особенно, если дома нет никого, кто бы мог смягчить и утешить. Разве я не права? Кто посмеет возразить мне?

– Никто, мама, – сказала Патриция, зная свою мать и торопясь перевести разговор в другое русло. – Твоя последняя выставка, Роган, имела большой успех. Я много слышала о ней. И показ искусства североамериканских индейцев – тоже.

– Да, обе выставки удались. Мы отправляем «индейцев» в наше отделение в Корке, а работы Мегги.., мисс Конкеннан вскоре будут показаны в Париже. В последнее время она сделала еще несколько замечательных работ. Как раз по индейским мотивам.

– О, я видела. Джозеф кое-что показал мне. Помню одну из них – такой шар, наполненный разноцветными формами, образами, не знаю, как сказать. Производит изумительное впечатление. Интересно, как он делается?

– Случилось так, что я видел, как она работала над ним, – сказал Роган и запоздало пожалел, что заговорил об этом. Он вспомнил жар от печи, кровоточащие краски, снопы искр… – Видел, но объяснить так ничего и не могу.

Миссис Коннели не очень понравилось выражение его глаз, когда он говорил об этом. Она подала знак, чтобы принесли десерт, одновременно заметила небрежным тоном:

– Когда много знаешь о художнике и о процессе его творчества, это должно портить впечатление от самого произведения. Разве не так? И, вообще, они такие трудные люди! Патриция, ты еще не говорила Рогану о своем замечательном плане?

– Он знает, мама.

Роган вспомнил и почувствовал неловкость. Уже несколько недель назад Патриция рассказала ему, что хочет создать нечто вроде дневной школы для детей, чьи родители по разным причинам не могут обеспечить уход за ними вплоть до вечера.

– Нашла уже помещение? – спросил он с виноватым видом.

– Да. Недалеко от Маунтджой-сквер. Дом требует серьезного ремонта, но я наняла архитектора, который займется этим. Участок там хороший, есть место для игр на воздухе. Надеюсь, к следующей весне можно будет принимать детей.

Она давно вынашивала эту идею. Дом для малышей, чьи матери нуждаются в том, чтобы где-то оставлять их, пока сами зарабатывают деньги на жизнь; и для детей школьного возраста, которые могут побыть здесь в ожидании, когда их родители вернутся с работы. Ей хотелось, чтобы ее окружали дети, хотелось самой общаться с ними – чтобы заполнить душевную пустоту, которую ощущала все сильнее после смерти мужа. У них с Робертом не было детей. Они откладывали, уверенные, что все впереди. Как они были уверены…

– Я думаю, Роган мог бы помочь Патриции хорошим советом, – со значением сказала ее мать. – У бедняжки совершенно нет опыта.

– Она – моя дочь, – заявил Деннис Коннели, – а потому все сделает как надо. Уж я присмотрю за этим.

– Конечно, ты прав, – согласилась жена. На этот раз она все же попыталась дотянуться ногой до ноги супруга и лягнуть его.

После того как она с Патрицией удалилась в гостиную, оставив мужчин в столовой за бокалами с портвейном, и когда служанка, вкатившая столик с кофе, вышла из комнаты, миссис Коннели обрушилась на дочь:

– Не понимаю, чего ты ждешь, Патриция? Хочешь, чтобы он проскочил у тебя между пальцами? Я слишком долго терпела твое бездействие и не могу больше молчать.

– Пожалуйста, не начинай все снова, мама. Патриция уже знала, чем кончаются подобные разговоры: головной болью у матери и ее собственными слезами.

– Вижу, ты собираешься весь остаток жизни быть вдовой. – Мать смотрела на нее глазами, полными искреннего сострадания. – Я уже говорила тебе, что прошло достаточно времени.

– И ты говоришь это, когда не прошло и года со дня смерти Робби!

– Да, это правда, – со вздохом признала мать. Она не могла тогда смириться с печальной участью дочери, сама часто плакала – не только о потере зятя, которого любила, но и потому, что для нее было невыносимо видеть непроходящую тоску в глазах Патриции. – Дорогая, ты знаешь, как мы все горевали тогда. Но что поделаешь.