– Знаю. Я смирилась с этим и пытаюсь как-то выбраться.

– Открыть дневной приют для детей? Разве это выход? Просто нелепо.

– В какой-то степени выход. Я делаю это и для них, и для себя. Ты не хочешь понять, мама. – Голос у нее был холодный, напряженный.

– Хорошо. – Миссис Коннели подняла обе руки, как бы сдаваясь. – Больше не буду отговаривать тебя. Если это поможет, я целиком на твоей стороне.

– Спасибо. – Выражение лица у Патриции смягчилось, она подошла к матери, поцеловала в щеку. – Я знаю, ты желаешь мне только счастья.

– Да, и потому прочу Рогана тебе в мужья. Не отворачивайся, дорогая. Ты же не скажешь, что не хочешь того же самого?

– Не скажу. Даже очень хочу. Всегда хотела.

– Уверена, он тоже. Но ты ведешь себя как-то неопределенно, слишком робко, ждешь, чтобы он сделал первый шаг. А в это самое время он, предоставленный самому себе, тоже отдаляется. Лишь слепой не видит, что его интересуют не только стекляшки этой мисс Конкеннан. Уж она не из тех, кто будет долго раздумывать и ждать. О нет! – Миссис Кеннеди подняла осуждающий перст. – Она быстро поймет, что такие, как Роган, с его профессией и доходами, на дороге не валяются, и захлопнет ловушку раньше, чем он моргнет глазом.

– Не думаю, что Рогана можно заманить в ловушку, – сухо сказала Патриция. – Он сам знает, чего хочет.

– Во многих отношениях, да, – согласилась мать. – Но любой мужчина нуждается в том, чтобы им руководили. Чтоб его завлекали. Ты не пытаешься завлечь, Патриция. Показать, что ты не только вдова его друга, но и женщина, которой он не безразличен.

Ты любишь его?

– Я.., мама…

– Конечно, любишь. Сделай так, чтобы и он полюбил тебя. По-настоящему полюбил. Ты понимаешь, что я хочу сказать…


Патриция мало говорила с Роганом, пока он отвозил ее в дом, где она жила раньше с Робертом и который не хотела оставлять.

Теперь она уже могла входить туда без тоскливого страха, без болезненного ожидания, что вот откроется дверь одной из комнат и оттуда выйдет ее Роберт, живой и веселый, как раньше. Теперь это был просто дом, где жили добрые воспоминания.

Но ведь не хочет же она прожить с ними всю свою жизнь? Ухаживая за чужими детьми и довольствуясь памятью о том хорошем, что было.

В конце концов, мать, вероятно, права, беспрерывно настаивая на том, что следует вести себя активней. Почему бы действительно не прибегнуть к испытанному женскому средству и не попытаться завлечь его, как она советует? А заодно проверить чувства. Но ох, как это трудно! Даже подумать о таком страшно.

– Не зайдешь на минутку? – пригласила Патриция, когда Роган довел ее до двери дома. – Еще совсем не поздно.

Роган подумал о своем пустом доме, о том, что еще бездна времени отделяет его от начала следующего делового дня, и согласился.

– Только если обещаешь налить мне бренди.

– Сядем на террасе, – радостно предложила Патриция, когда они вошли.

Огромный дом, блиставший чистотой и порядком, повернул мысли Рогана к тому скромному коттеджу, где царил полный хаос и где стояла узкая неприбранная кровать. Все, все вокруг – по принципу «от противного» – напоминало ему о Мегги.

– Приятный вечер, – сказала Патриция, возвращая его к действительности.

– Что? А, да.., очень. Он налил себе бренди, но пить не стал. Половинка луны висела высоко. Тучи то заслоняли ее, то позволяли беспрепятственно лить свой бледный свет, когда их прогонял посвежевший ветер. Но воздух был теплым, стояла спокойная тишина, изредка прерываемая гулом транспорта, от которого, казалось, они отделены навсегда высокой живой изгородью.

– Расскажи побольше о твоей будущей школе, – попросил Роган. – Какую строительную контору ты выбрала?

– Мне помог твой Джозеф, – ответила она и назвала фирму, которую Роган одобрил, сказав, что они сами прибегают к ее услугам.

– Джозеф вообще очень любезен, – продолжала она. – Уделял мне много времени и очень помог советами. В нем что-то есть, как ты считаешь? Что-то очень.., как бы это сказать?., мужское, и в то же время он мягкий и добросердечный. Так мне кажется.

Патриция подсела ближе к Рогану, не очень ловко ведя игру, в которую сама себя вовлекла.

– Но мне все время не хватало тебя, – вкрадчиво сказала Патриция.

– У меня дел по горло. – Он убрал прядь ее волос, повисшую над глазом, за ухо – старинный дружеский жест, давно превратившийся в привычку. – Но я вскоре освобожусь, и мы сходим в театр, ладно?

– Конечно. – Она поймала и придержала его руку, прежде чем Роган опустил ее. – Но мне приятно с тобой не только в театральном зале, но и здесь, где мы одни.

Предупреждающий сигнал прозвучал у него в мозгу, однако он отверг его как нелепый и улыбнулся ей.

– Обещаю в ближайшие дни посмотреть, что за дом ты приобрела. Мое равнодушие в этом отношении непростительно. Я непременно исправлюсь.

– Да, я ценю твое мнение. И ценю тебя.

Ну же! – сказала она себе. Действуй! Еще минута, и ты передумаешь.

Она наклонилась и крепко прижала свои губы к его губам, закрыв глаза, чтобы не видеть смятения на его лице. Если оно там появится.

Это не был их обычный дружеский, вполне невинный поцелуй. Она погрузила пальцы в его волосы и прижалась всем телом как можно крепче, стараясь вложить всю свою страсть и пробудить в нем ответное чувство.

Но Роган не обнял ее. В поцелуе она не почувствовала жара. Он был неподвижен, как статуя. Ни одна искра не вспыхнула между ними.

Она отпрянула, увидев в его глазах крайнее изумление и, что еще хуже, жалость. Да, сожаление, что это произошло. Она отбежала в дальний угол террасы. Он поднял бокал бренди, снова поставил на стол.

– Патриция, – наконец произнес он.

– Не надо! – Она стояла отвернувшись, с плотно закрытыми глазами. – Не говори ничего!

– Но я должен… Должен сказать. – Он приблизился к ней, нерешительно поднял руку, чтобы обнять, мягко обхватил за плечи. Это не было объятием, просто дружеским прикосновением. Что же говорить? – беспомощно думал он. Какие тут могут быть слова? – Ты мне очень дорога, – проговорил он наконец, ненавидя себя за это никчемное признание.

– Перестань! – Она стиснула руки так, что стало больно пальцам. – Я и без того достаточно унижена.

– Глупости. Я просто никогда не думал, что ты… – Он замолчал, кляня себя за беспомощность и кляня Мегги за то, что она была права, когда говорила ему про чувства Патриции. Вот оно, женское чутье. – Пэтти, – сказал он ласково, – я очень сожалею.

– Не сомневаюсь. – Голос у нее уже окреп, к его удивлению и радости. – Я тоже сожалею, что поставила тебя в такое дурацкое положение.

– Это все моя вина. Я должен был понять.

– Почему должен? – Легким движением она освободила плечи от его руки, отступила немного и повернулась к нему. При свете луны лицо ее казалось прозрачным, как стекло, глаза – пустыми. – Ты ничего не должен, Роган. Ведь я.., я всегда была у тебя под рукой. Всегда, когда ты бывал свободен для меня. Никаких намеков, претензий, ничего. Всегда веселая, ровная, с кем приятно провести часок-другой. Разве не так? Молодая вдова, которая придумывает себе какие-то занятия от нечего делать и довольствуется благожелательной улыбкой и поглаживанием по голове.

– Ты не права. Совсем не так. Ты жена моего друга. И мой друг.

– Может быть. Тогда извини. – Ее голос зазвучал громче, в нем появились резкие нотки, испугавшие их обоих. – Не знаю, что ты чувствуешь сейчас. Не знаю, что чувствую я. Знаю только, что хочу, чтобы ты ушел, пока мы не наговорили друг другу такого, о чем будем жалеть еще больше, нежели теперь.

– Я не могу уйти и оставить тебя в таком состоянии, Патриция. Войдем в дом и поговорим.

Ни за что! – сказала она себе. Там она разрыдается по-настоящему и только усугубит свое унижение. А главное – все без толку.

– Уходи, Роган! – почти крикнула она. – Я хочу, чтобы ты ушел. Нам ничего не остается сказать друг другу, кроме как «спокойной ночи». Как выйти, ты знаешь.

Пробежав мимо Рогана, Патриция скрылась в доме.

Черт побери всех женщин на свете! Примерно так продолжал думать Роган, когда утром следующего дня, после не очень приятной ночи, ехал к себе в галерею. Черт их побери с их удивительной способностью делать так, чтобы мужчина всегда ощущал себя виноватым, чтобы его мучили угрызения совести и еще невесть какие чувства, доставляющие нравственные муки.

А в результате он потерял друга, преданного друга, кто был ему так дорог, так привычен. Потерял, потому что был слепым и не мог за такое длительное время разглядеть то, что Мегги поняла за одну минуту.

Проходя коридорами к себе в кабинет, он злился уже не на всех представительниц слабого пола, а лишь на одного себя. Почему он не может наладить нормальные отношения всего с двумя женщинами из полутора миллиардов, если не больше, живущих на земле? Всего с двумя, которые ему достаточно дороги и близки?

За что он с дурацкой небрежностью разбил сердце Патриции? Почему позволил Мегги сделать чуть ли не то же самое с его собственным сердцем?

Неужели нельзя, чтобы эта штука, называемая любовью, протекала спокойно и безмятежно, не нанося урона своим, так сказать, клиентам?

Нет, он не дойдет сейчас до такого идиотизма, чтобы бросить свои чувства к ногам Мегги и дать ей возможность растоптать их! Этого она не дождется! Он не хочет повторения того, что сделал только что сам. Увольте!

По дороге в кабинет он заглянул в один из маленьких залов. Его потянуло туда, где были выставлены ее работы, отобранные для показа в течение следующего года в других городах и странах. Стеклянный шар, который создавался в его присутствии, первым бросился в глаза. Наполненный воплощением ее снов и мечтаний, он, казалось, с насмешкой заглядывал ему в душу, не позволяя в то же время проникнуть в себя, не предлагая помощи и успокоения.

Роган набрал номер Мегги. Она опять не подошла к телефону. То же было и вчера вечером, когда он позвонил ей домой. Рогану нужно было услышать ее голос, который, как он надеялся, принес бы утешение после разговора с Патрицией. Вместо этого он услышал свой собственный, раздраженный, диктующий какую-то полуделовую чушь на записывающий аппарат. Да еще с туманными намеками, которые только вызовут ответное раздражение. Сама же Мегги не изволит звонить или хотя бы подходить к телефону. Правда, его секретарше как-то повезло с ней поговорить.

О Господи, как она сейчас нужна ему!

– А, вас-то я и хотел видеть! – В дверях зала показался Джозеф, непринужденный и веселый, как воробей. – Я все-таки продал «Карлотту». – Получше разглядев лицо шефа, он участливо спросил:

– Не слишком хороший денек, а?

– Да, бывают и получше. Так говорите «Карлотту». Кому?

– Одной американке, которая забрела в галерею. Она была в совершенном восторге. Мы отправили ее морем в местечко под названием Таксой. Я имею в виду картину. – Джозеф опустился на один из уютных диванчиков. – Американка сообщила, что обожает примитивную живопись, в том числе примитивных «ню». Я и сам не имею ничего против обнаженной натуры, но «Карлотта» не в моем вкусе. Слишком тяжелый зад и такие же мазки кистью. Художнику не хватает утонченности. А вы как думаете?

– По-моему, весьма приличная живопись, – рассеянно сказал Роган.

– В своем роде, конечно. Но, поскольку я предпочитаю, на картинах, по крайней мере, нечто менее определенное, мне было не жаль отправить «Карлотту» в Таксой. Зато какие акварели у того шотландца, которого вы подобрали на улице! Еще одна звезда на нашем небосклоне. Как вам удалось?

– Слепое счастье, Джозеф. Если бы меня не занесло в Инвернесс по делам фабрики, мы бы никогда не увидели его рисунков. Он и в самом деле уличный художник.

– Надеюсь, долго им не будет. Его пейзажи и портреты вполне восполнят нам утрату «Карлотты». Я просто влюбился в одну его «Обнаженную» – правда, увы, безответно. Если бы…

Он внезапно замолчал и, кажется, даже слегка покраснел, потому что увидел, что в зале находится Патриция. Патриция, на которую он, уже давно, как сам себе признавался с шутливой вульгарностью, положил глаз. А всерьез не раз говорил себе, что она ему очень нравится, но только она недосягаема для него: ведь она увлечена Роганом, это и ребенку ясно.

Он вскочил с дивана и, как всегда, обворожительно улыбнулся.

– Привет, Патриция. Приятно видеть вас в самом начале дня.

– Здравствуйте. Не очень помешала?

– Изящество и красота никогда не могут быть помехой!

Джозеф склонился в поцелуе над ее рукой, мысленно обозвав себя развязным идиотом. Но тут же нашел оправдание в том, что поступает так от некоторого смущения.

– Хотите чая?

– Нет, спасибо.

Роган тем временем тоже корил себя, однако не за развязность, а потому что увидел темные круги под глазами Патриции и посчитал, что виновником их появления был не кто иной, как он сам.