Прошло уже около двух лет, с тех пор как средства массовой информации наконец нащупали вкусовой нерв читателей и слушателей страны и поняли, что на самом деле вызывает их жгучий интерес — собачьи истории. Долой актуальную политику, это кладбище пустых фраз бездарных болтунов, эту питательную среду для депутатов, неустанно расточающих сладкие улыбки и обещания в погоне за голосами избирателей, и их взмыленных болтливых репортеров! Люди желают знать, что на самом деле происходит в мире. Столкновение машин на старте во время очередных гонок на Нюрбургринге![1] Секс-скандал в Ватикане! Восемьдесят процентов греческих пастухов подвержены наркотической зависимости от оливок! Верона Фельдбуш[2] покупает словарь! Вот это настоящие сообщения, настоящие темы, настоящие заголовки!

И что еще важнее — читателя нужно развлекать. Причем хорошо развлекать. Лучше всего, конечно, по высшему разряду. Но только никаких детей с их криком и писком — этого добра и дома хватает (да и там без него можно прекрасно обойтись). Так началась золотая эра собачьих историй. Один журналист начал публиковать в еженедельной собачьей рубрике портретные зарисовки о своем бело-розовом карликовом пуделе Рюдигере. На Рюдигера подсели тысячи читателей, тротуары и скверы вскоре уже кишели карликовыми пуделями по кличке Рюдигер. Представители этой хронически уродливой и потому медленно, но верно вымирающей собачьей породы, поощряемые восторженными взглядами прохожих, вдруг обильно оросили все фонарные столбы и удобрили сотни гектаров земли.

Те из главных редакторов, которые не хлопали ушами, мгновенно отреагировали на это явление. Вскоре в каждой солидной газете на почетном месте появилась собачья рубрика, помещавшаяся чаще всего рядом с передовицей — чтобы немного разрядить политическую обстановку. Каждая рубрика имела свою специфику: большая собака, маленькая собака, пожилой хозяин, молодая хозяйка; хозяин описывает свою собаку; собака описывает своего хозяина (который при этом выполняет за нее машинописные работы, поскольку она еще не успела освоить «Word»); хозяйка говорит за свою собаку; собака анализирует сексуальное поведение своей хозяйки; собака и хозяйка дружно перемывают кости мужчинам и т. д.

Вот тогда-то Макс, тридцатидвухлетний вечный студент с большим стажем учебы, свежеиспеченный полицейский репортер очень популярной либерально-консервативной газеты «Горизонт», понял, что пробил его звездный час. И не упустил своего шанса. Он, правда, не любил собак, но все же купил Курта. Потому что увидел незанятую рыночную нишу: в этой разномастной и разношерстной авторской стае кобелей и сук не хватало собаки с артистическим талантом, способной на такие проделки и фокусы, описывая которые можно было бы заставить миллионы читателей проливать реки слез радости и умиления. Этой собакой стал Курт.

Макс увидел его на пресс-конференции в полиции, в отделе по борьбе с наркотиками. Сотрудники отдела демонстрировали новое оружие, которое использовалось в борьбе с колумбийской наркомафией. Курта взяли с собой, чтобы показать представителям прессы, как выглядит собака, натасканная на кокаин. Курт скрестил одновременно передние и задние лапы, выгнул спину наподобие гамака и стал вращать головой, как будто тренировал мышцы шеи. Глаза его были закрыты, а пасть широко открыта, язык высунут наружу.

— Он спит, — серьезно, как хирург, пояснил один из сотрудников, желая представить публике еще одно потрясающее свидетельство разрушительного действия кокаина.

Когда через несколько секунд Курт проснулся, выполнив лихой пируэт, и половина его гуттаперчевой морды оказалась глазами, крупными, весело искрящимися стекляшками кофейного цвета, а тысячи его проволочных волос встали дыбом, как наэлектризованные, Макс понял, что любой ценой должен заполучить этого пса, чтобы о нем писать.

Поскольку Курт на самом деле не имел никакого отношения к наркотикам, так как в виду преклонного возраста (двенадцать лет) находился на заслуженном отдыхе и использовался лишь как выставочный образец, полицейское начальство после нескольких недель униженных просьб Макса, не желая наживать себе врагов в прессе, в конце концов уступило его назойливому журналисту.

В первые недели Макс почти не спал по ночам. Он открывал банки с собачьими консервами и искал мячик, чтобы выманить рычащее инородное лохматое тело из своей постели, которую оно, похоже, избрало местом подготовки к очередным собачьим олимпийским играм. Но зато его рубрика «Лай на ветер» уже после трех выпусков сделала его звездой «Горизонта», а Курта — самой знаменитой собакой страны, еще до появления «Ферстля», бультерьера нового президента.

Первый выпуск: «Как Курт свистит, требуя свой чаппи». Второй выпуск (к открытию бального сезона): «Как Курт танцует на трех лапах венский вальс». Третий выпуск: «Как Курт влюбился в ирландскую сеттершу Альму и пытался покорить ее сердце задним сальто».

Потом произошло нечто ужасное. Во время прогулки в парке после очередного тройного сальто Курт распластался на земле и перестал подавать признаки жизни. Сначала Макс подумал, что это новый трюк. Но через час понял: что-то тут неладно. Оказалось, все неладно. Курт был мертв. Он свернул себе шею.

— Он не мучился, смерть наступила мгновенно, — клялся ветеринар.

Но Макс все же не смог сдержать слезы. Курт как-никак перевернул всю его жизнь.

— Курт сдох, — сообщил Макс на следующий день главному редактору.

— Нет! — возразил тот.

— Да, — сказал Макс. — Свернул себе шею. Так что рубрика тоже сдохла.

— Нет! — заявил главный редактор. — Может, Курт и свернул себе шею, но рубрика жива! Она нужна читателям. Купите другую собаку, точно такую же. Расходы мы берем на себя.

— Такой собаки, как Курт, больше нет, он незаменим, — робко возразил Макс, с трудом проглотив комок в горле, и тут же разозлился на себя за свою сентиментальность.

— Слушайте меня внимательно, молодой человек, — невозмутимо произнес главный редактор и положил руку ему на плечо. — Незаменимых собак нет. Как и журналистов. Так что найдите другого Курта. — Он снял руку с плеча Макса, дав ему тем самым понять, что разговор окончен.

— Я, между прочим, тоже один из многочисленных читателей вашей рубрики! — крикнул он Максу вслед.

Три дня Макс боролся с желанием уйти из газеты. На четвертый понял, что ему уже трудно будет обойтись без ежедневных десяти писем, двадцати звонков и тридцати мейлов от своих фанатов. Кроме того, его постель была слишком пуста для бессонных ночей, к которым он уже привык. Поэтому он плохо спал, одолеваемый депрессивными снами. На пятый день он приступил к поискам Курта Второго. На шестой нашел его. Вечером шестого дня он уже готовил для «Горизонта» четвертый выпуск «Лая на ветер».

Объединение кинологов организовало ему пропуск в клуб любителей немецких дратхааров. В этом клубе даже люди внешне напоминали Курта Первого. А у собак это сходство было еще более разительным: любая из них могла бы стать Куртом. Пять дратхааров как раз искали хозяина. Двое из них крепко спали, третий дремал, четвертый зевал. При виде пятого Макс сначала подумал, что тот тоже спит, и уже был близок к тому, чтобы разоблачить клуб любителей немецких дратхааров как секту приверженцев валиума. Но тут вдруг этот пятый дратхаар продемонстрировал вертикальный старт из положения лежа, укусил себя в воздухе за хвост и, окончательно проснувшись, к своему собственному изумлению, вновь приземлился, на все четыре лапы. Еще несколько минут он явно не мог прийти в себя после этого странного пируэта.

— Это Миф, он приехал с Крита, — пояснил собаковод.

— Нет, это Курт, и он поедет со мной, — торжествующе заявил Макс.

История приближается к следующей трагедии. Макс не мог знать, что в тот день Курт Второй (он же Миф, а с этого момента и до конца книги — просто Курт) стал жертвой внезапного нападения пчелы. Взлет с вертикальным стартом был его первым, и последним, неповторимым фокусом, его единственным отчетливым признаком жизни. С того момента коэффициент его подвижности был равен коэффициенту подвижности исконных жителей Крита в июльский день в два часа по полудни, то есть — нулю.

Четвертый выпуск «Лая на ветер» — «Как Курт стартовал в небо и кометой вернулся на землю», — казалось, воскресил старого Курта. Для Макса это был своего рода щемящий некролог, а для публики — четвертый выпуск блестящей собачье-спортивно-юмористической рубрики. Пятый выпуск — «Даже Курт иногда позволяет себе отдохнуть» — публика Максу великодушно простила. В конце концов, у каждого журналиста бывают спады и кризисы. После шестого выпуска — «Как Курт с закрытыми глазами мечтает о банджи-джампинге» — шеф вызвал его к себе в первый раз. После седьмого — «Курт все-таки двигается» — шеф вызвал его к себе в последний раз. Он объяснил ему, что журналистика имеет прямое отношение к жизни и что седьмой выпуск «Лая на ветер» был последним, напечатанным в «Горизонте». Затем без всякого перехода похвалил Макса как толкового полицейского репортера.

В тот же день Макс заявил о своем уходе из газеты и большую часть суток стал проводить дома, где Курт тем временем без боя захватил место под креслом. Они мало говорили друг с другом. Когда у Макса появлялось непреодолимое желание выгулять Курта, тот покорно тащился с ним на улицу.

Ежедневное количество мейлов от фанатов уменьшалось каждый день на три единицы. Через две недели ему уже никто не писал. Через три недели Макс, который уже ничего не ждал, вдруг получил предложение от «Жизни на четырех лапах», самого безвестного журнала о животных в мире. Им нужен был автор для рубрики «Верные друзья», и они подумали о Максе и о Курте. Мол, они были бы рады, если бы хозяин продолжил рассказы о своей веселой собаке. И даже предложили за это небольшой гонорар. Растроганный Макс сразу же согласился.

Это было полтора года назад. С тех пор он каждую неделю описывал все двигательные процессы совершенно неподвижного немецкого дратхаара. На всякий случай, во избежание разочарований и огорчений, он не задавался вопросом, зачем и для кого он это, собственно, делает. По-видимому, для Франциска Ассизского.


До обеда туман так и не рассеялся. Макс закончил очередной выпуск «Верных друзей», в котором описал прогулку с Куртом под дождем, самый динамичный и острый за прошедшую неделю, поскольку Курт не пожалел энергии и обошел лужу стороной.

Перед уходом из редакции Макс заглянул в свой мейл-бокс. На его рождественскую просьбу приютить на неделю Курта откликнулись пять человек. Четверо интересовались, почему Курта зовут Куртом, не обязан ли он своей кличкой собачьей рубрике «Лай на ветер» и не такой ли он торчок, как тот легендарный Курт из «Горизонта». Открыв пятый мейл, он прочел: «Я не люблю собак, но думаю, что могла бы взять Вашего Курта. Главное, чтобы он не очень меня доставал. И я хотела бы сначала взглянуть на него. Катрин». Макс сразу же написал ответ. У него было предчувствие, что эта Катрин и Курт найдут общий язык. Он написал: «Вы можете посмотреть на собаку в любой момент. Скажите, где и когда, и мы сами к Вам приедем. Курт уже радуется встрече с Вами. Макс». Насчет «радости Курта» он, конечно, немного слукавил, но из самых лучших побуждений.

Четвертое декабря

Ночью шел дождь, и ветер с такой силой давил на оконное стекло, что оно угрожающе поскрипывало, как будто вот-вот лопнет. Катрин проснулась, укушенная огромной собакой размером со слона, с акульими зубами, и, несмотря на то что боль от укуса тут же прошла, последние три часа до звонка будильника пролежала без сна. Сегодня она должна была встретиться в кафе «Меланж» с этим типом, хозяином собаки. «Будем надеяться, что этот пес мне ничего не сделает», — подумала она. Мужчин она боялась меньше.

По вторникам прием был с восьми до двенадцати и с пятнадцати до восемнадцати. Катрин обычно приходила чуть раньше. Она не любила, когда доктор Харлих приходил до нее. Потому что он неизменно встречал ее своей коронной фразой, произносимой с французским акцентом: «Доброе утро, прекрасная фройляйн! Как спалось?» При этом его ватные ручки воровато лапали ее спину, помогая снять пальто. Это выглядело так, как будто он, как Марлон Брандо, собирался пригласить ее на «последнее танго». Впрочем, если бы такое случилось, это, скорее всего, и в самом деле стало бы его последним танго. Врачу-окулисту Харлиху было семьдесят шесть лет, и больными он давно уже занимался просто по привычке, чисто автоматически. Он уже так плохо видел, что не отличал одного пациента от другого.

Доктор Харлих подписывал больничные листы (место для подписи он находил вслепую). Все остальное делала Катрин. Теоретически она была медико-техническим ассистентом окулиста, а практически — окулистом без диплома. Пациенты приходили ради нее; из-за Катрин пришлось расширить приемную. Восемьдесят процентов пациентов составляли мужчины. Все хотели лечиться у нее, все хотели, чтобы она посмотрела им в глаза.