Даниэль Глаттауэр - Рождественский пёс

— Поцелуй… Но необязательно сегодня.

В волосатой дратхааровской груди Курта жили две души: одна знакомая и одна неведомая. Одна спала. Другая только что проснулась рядом с Катрин. Что произошло? Долгое время не происходило ничего. В клинике доктора Харлиха до полудня — душа номер один. В сцене с доктором Харлихом («Что это тут такое на полу?» — «Ничего особенного, просто ковер». — «Это слишком толстый ковер, прекрасная фройляйн. Наши клиенты спотыкаются о него». — «Хорошо, я сегодня же его заменю».) — душа номер один.

Во время вечерней прогулки в парке Эстерхази — душа номер один. (Катрин уже была близка к тому, чтобы позвонить в собачью Армию спасения и сообщить, что в парке Эстерхази под таким-то кустом лежит чья-то — а может, и бродячая — собака со смерзшимися усами, которая явно нуждается в помощи. Но потом все же заставила себя оттащить этого несносного пса к себе домой.) Дома, в рамках программы вечернего досуга (Help TV,[23] Дорис Дёрри,[24] миланская мода, «Курт рассказывает постельную историю», Дебюсси, Интернет и телефон), — душа номер один. «„Вильдбойшель“?» — «Спасибо, чуть позже» — душа номер один. «Как насчет ночного сна?» — «С удовольствием! Сию минуту!» — душа номер один.

Когда Катрин засыпала, он лежал рядом с ней на столетнем красном спальном мешке, созревшем для роли собачьей подстилки, покрытом романтической коркой грязи и другими следами путешествий по железной дороге и автостопом, и нежил свою душу номер один. Когда она проснулась, он стоял рядом с другого бока, терся носом о ее подбородок, пыхтел, как три ездовые собаки после дневного перехода, и рассказывал ей историю о немецком дратхааре, о котором некому было позаботиться, и поэтому он вынужден был начать переработку деревянной мебели на зубочистки. Свой рассказ он иллюстрировал то ржанием «говорящего» сэндвича, то таким разухабистым лаем, как будто хотел за две минуты выразить все, что накопилось в его голове за целую неделю. Это однозначно была душа номер два, дремавшая до поры, как вулкан, и теперь громогласно напомнившая о своем существовании.

Момент для активации души номер два Курт выбрал далеко не самый благоприятный — за считаные минуты до прибытия Шульмайстер-Хофмайстеров, визит которых был обусловлен изменением в программе празднования Рождества и дня рождения Катрин. За совместным семейным завтраком Катрин собиралась покончить с многолетней перманентной озабоченностью родителей по поводу ее неустроенности. Она решила по случаю своего предстоящего тридцатилетнего юбилея сообщить им, что у нее все в порядке, что она счастлива, что за спиной у нее благополучное детство и не самая серая юность. Что она очень недурно чувствует себя в своей милой холостяцкой квартире с теплой, уютной кроватью, которую ей не надо ни с кем делить. Что ее лесбийские устремления исчерпываются тем, что на тонущем «Титанике» она предпочла бы погибнуть в объятиях Кейт Уинслет, а не в объятиях Леонардо ди Каприо. Что с мужчинами в ее жизни дело обстоит следующим образом: они ее вполне устраивают, но только не у нее дома и только на ограниченный срок. Если кто-то зависнет на дольше — хорошо. Если не зависнет никто — еще лучше.

Да, а еще она намерена была сообщить им, что у нее уже есть мужчина, некий Макс, который кажется ей довольно занятным типом и в которого она, нельзя не признать (тем более что мать уже в курсе), даже немного влюблена. Возможно, в ближайшие месяцы — может, уже летом — выяснится, не является ли он одним из тех, с которыми она в принципе могла бы представить себе, что при определенных условиях… и т. д. И конечно же, они вскоре обязательно познакомятся с ним, например, на следующее Рождество. А поэтому: счастливого Рождества в нынешнем году!

Кстати, о Рождестве и чтобы уж расставить все точки над «i»: этот сочельник она намерена провести с Куртом. А кто такой Курт, она им быстро и очень наглядно продемонстрирует. Она подведет их к кровати, а на ней будет лежать он — воплощение души номер один. Она приложит палец к губам и скажет: «Ччччч!» Отец с полуоборота (Курта) поймет, что собаки — тоже Божьи твари, простит их и постепенно излечится от своей психологической травмы, полученной при продаже агрегатов для сушки белья. А мать, скорее всего, попросит носовой платок. У нее появится чувство, что она только что стала бабушкой. Это будет настоящее рождественское чудо, и родители вернутся домой в полном восторге.

Однако Курт упорно не желал дезактивировать душу номер два и свирепо облаивал окопавшийся под кухонным столом «говорящий» сэндвич, когда родители заявили о своем прибытии звонком в дверь. Причем они явились втроем. Они захватили с собой Аурелиуса.

Макс, как и было условлено, пришел в обед, чтобы забрать Курта. В заднем кармане джинсов у него лежало фото Лизбет Виллингер. На всякий случай. Он собирался, обняв Катрин, вынуть его левой рукой и расположить у нее за плечом таким образом, чтобы поверх ее головы смотреть на губы Сиси и описывать глазами круги на окологубной орбите. Если Катрин случайно перехватит его устремленный вверх взгляд, она вряд ли заподозрит неладное, потому что истолкует этот взгляд как беззвучный ликующий вопль: «Боже, как хорошо! Слава Всевышнему!» А когда поцелуй будет закончен, он прижмет ее голову к груди и незаметно спрячет фото. Гораздо сложнее дело обстояло с поцелуем в положении лежа. Но об этом пока еще рано было думать.

Еще в подъезде он услышал бешеный лай, источником которого мог быть только Курт. Ему вторил немощным эхом хор возбужденных человеческих голосов. Это было похоже на экстренное собрание жильцов по поводу стихийного бедствия в виде сорвавшегося с цепи немецкого дратхаара. Макс нажал на кнопку звонка, и, когда дверь открылась, внутренний голос убедительно намекнул ему, что адрес он не перепутал, но время визита выбрал не самое удачное. Через несколько минут эта дверь еще раз открылась и закрылась, выпустив на лестничную площадку Макса уже в обществе Курта, который был обмотан шарфом, обеспечивавшим относительную звукоизоляцию и придававшим ему сходство с древними мумиями. Оба, не сговариваясь, дружно обратились в бегство, стараясь, чтобы их след простыл как можно скорее.

Макс даже не пытался втиснуть свои впечатления в русло некоего более или менее законченного сюжета. Ему вполне достаточно было отдельных «моментальных снимков» отчасти знакомых, отчасти незнакомых лиц. Например, этот уже однажды встречавшийся на его пути Хуго Босс Младший, который явно принадлежал к числу домочадцев. Его лимонно-кислый взгляд выражал признание в банкротстве. На руке его висел, как свежий труп, светло-серый пиджак, который выглядел как после земляных работ в парке Эстерхази и источал специфический запах Курта.

Рядом с ним, в позе утешителя — мамаша Босс, дама не первой свежести, олицетворение нечеловеческой скорби, в глазах которой Макс успел прочесть: «Я упрячу вас за решетку!» А на заднем плане — трагический мужской персонаж с жиденькими седыми усиками. Этот человек, вероятно, и был главной жертвой разыгравшейся драмы.

И наконец, Катрин. Она улыбалась, как человек, который только что услышал смешной анекдот, но вынужден сдерживать смех, боясь нарушить приличия. Она была красива. Слишком красива, чтобы кто-то мог заставить ее признаться в том, что с Куртом были проблемы и в результате этих проблем пострадали присутствующие или уже покинувшие сцену персонажи. Макса она ни в чем не винила.

— Он вдруг проснулся, — шепнула она ему на ухо и, подняв плечи, изобразила руками лепестки распустившегося тюльпана. — А потом он лизнул его в шею… — Она кивнула в сторону Хуго Босса. — А тот уронил свой пиджак… — Она улыбнулась. — И Курт немного поиграл с ним. — Теперь ей уже пришлось прилагать серьезные усилия, чтобы не смеяться слишком громко. — Он изображал в нем бег в мешке!.. — Тут ей уже не помогли никакие усилия, и она громко расхохоталась. Лимонная кислота во взгляде Хуго Босса перешла в грейпфрутовую. — А это мои родители. Познакомьтесь…

Но до знакомства дело не дошло, потому что вмешался Курт, заявив о себе и о своей душе номер два оглушительным лаем. При этом он с головокружительной скоростью носился вокруг своих новых любимцев, прыгал им на грудь и на плечи, радостно лизал их стрижки и шестимесячные завивки, вновь отпрыгивал от них, бросался за своим «говорящим» сэндвичем, разбрызгивая по сторонам обильные слюни, и…

— Я думаю, нам сейчас лучше уйти, — сказал Макс, не желая показаться невежей.

Катрин улыбнулась и послала ему сквозь приоткрытую дверь беззвучный поцелуй.

Они собирались вместе провести день, то вдвоем, то втроем (с Куртом). Не исключено, что они провели бы вместе и ночь. И следующий день. И может быть, еще одну ночь. Катрин было все равно, как называлось то, что между ними начиналось. Вероятно, любовное приключение. О меньшем она уже думать не могла. А думать о большем было глупо. Макс ведь через два дня должен был уехать. Курт, правда, оставался с ней (и она была этому рада, она любила Курта, он на глазах ее родителей изображал бег в мешке с помощью пиджака Аурелиуса!). Но ничего однозначно предсказуемого за этим последовать не могло.

Тем более что после Рождества все обычно выглядит уже совсем по-другому. Но как бы это «все» ни выглядело, для Катрин оно почти всегда означало изменение к лучшему. («Лучше так, чем…») Так что нужно только продержаться эти два дня, думала она. И «любовное приключение» было как раз блестящей прелюдией к построждественским переменам. А потом ей останется собака и воспоминание. Вот в таком трезвом ключе она — при желании — могла рассматривать происходящие события. А желание было. Только вот чувствовать в таком трезвом ключе она, к сожалению, не могла. Но хотела научиться. Может, ей удастся это за рождественские праздники?

Все вышло иначе. После обеда они расстались. Она, правда, любила его, но он оказался извращенцем. Одним из тех на первый взгляд нормальных, ласковых, чувствительных мужчин, которые потом в один прекрасный день подстерегают тебя в ванной с ножом в руке — плачут и говорят, что должны сделать это для своей матери, и в конце концов наносят тебе множественные ножевые ранения.

Она застукала его с фотографией, которую он, целуясь с ней, держал у нее за спиной. На фотографии были женские губы. По-видимому, его бывшей подружки. (Если, конечно, это не губы его матери!) Это же ненормально! Или нормально?.. Она благодарила Бога… нет, не Бога, а свое собственное физическое самообладание за то, что еще не успела раздеться догола.

Они уже лежали на оранжево-красном замшевом диване, завалившись на него во время поцелуя. Макс целовался из рук вон плохо, как гимназист, в первый раз ощутивший у себя во рту чужой язык. Но это ее ничуть не смущало. Она чувствовала его вожделение, которое он выражал открыто и уверенно. Это захватило ее. Это свалило ее с ног. Он хотел обладать ею. И она уже готова была отдаться ему. Такого желания она не испытывала уже много лет. Испытывала ли она вообще когда-нибудь такое желание? «Обладать», «отдаться» — уже одно только звучание этих слов лишало рассудка! Но до этого не дошло.

Его рука за спиной оказалась прижатой к дивану. Катрин повернула его на бок, чтобы освободить его руку. Он сопротивлялся. Он не хотел высвобождать руку. Это было странно. Это не имело никакого рационального объяснения с точки зрения секса. Ведь руки в такой ситуации были нужны. Или не нужны?

Ей показалось, что он от нее что-то скрывает. Что в руке у него что-то спрятано. И она не ошиблась. Это была фотография. Она взяла ее в руку — губы… Тьфу! Нет, она не смогла его спросить, зачем это фото, для какой цели оно ему понадобилось. Она боялась объяснений, боялась услышать какое-нибудь признание извращенца, а еще больше — какую-нибудь жалкую отговорку, боялась внезапного столкновения с какой-нибудь трусливой пошлостью.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — прошептал он.

Но она не думала вообще. Он прятал в руке фото с какими-то губами. Так что думать тут было нечего. Это явно была какая-то патология.

Застегивая блузку, она чувствовала себя униженной. В то же время она чувствовала, что не может просто так отказаться от этого мужчины, который сидел на диване с видом нашкодившего школьника. Она поймала себя на том, что ищет чего-то, что хоть как-то облегчило бы ей неизбежный разрыв — какую-нибудь часть его, некое связующее звено, некий стыковочный модуль. Ей не пришлось долго искать. «Модуль» лежал под креслом и спал. Катрин не стала спрашивать ни того ни другого.

— Пошли, Курт! — приказала она.

Курт помедлил с выполнением приказа только потому, что еще не успел проснуться. Но сразу же после пробуждения он безоговорочно последовал за ней.

— Я думаю, так будет лучше, — сказала она Максу на прощание.