— Боже мой, Рао, неужели это ты?

— Да, миссис. Я теперь работаю в доме — поваром. Вокруг гремели бубны, гудели рожки, парк возле мужского клуба был полон людей. Играл оркестр.

Вскоре я увидела мистера Рочестера с тремя дамами. Он был в отличном расположении духа. Дергая щекой, заложив руки в карманы и покачиваясь на носках, мистер Рочестер смеялся. Одна из дам касалась его руки сложенным веером, две другие переглядывались между собой, время от времени хохотали.

Не испытывая никакого смущения или досады, я поздоровалась с мистером Рочестером. Он совсем по-дружески осведомился о моем самочувствии и улыбнулся так, словно мы расстались несколько часов назад.

— Пойдем выпьем, Джен, за нашу встречу! — сказал он.

Но не успела я принять его предложение, как одна молодая дама, подхватив меня за руку, быстро заговорила со мной по-английски, но с каким-то жестким акцентом. Я была крайне удивлена, узнав в ней свою юную подругу Ханну.

— Ханна! Ты прелестно выглядишь! — воскликнула я.

— Вы тоже! — кокетливо улыбнулась девушка.

— Как твои дела?

— Хорошо. Я собираюсь устроить ферму так же, как вы, миссис Рочестер. Я хочу быть такой, как вы. Можно я зайду к вам как-нибудь?

— Конечно!

Высокий смуглый индус взял Ханну под руку и они исчезли в толпе.

Я желала радости в эту Рождественскую ночь, я ждала счастливой встречи, — во мне поднималась жажда торжества.

Ничего другого, как вы догадываетесь, читатель, кроме встречи с Джоном Стиксом, — я не искала. Я жаждала этой встречи, как веселого плеска майского серебряного ручья, как вселенского чуда…

В парке, под куполом ясного звездного неба, проходя мимо оброненной кем-то розы, я подняла ее на счастье и быстро загадала, если в цветке будет четное число лепестков, я увижу сегодня Джона…

Обрывая их в зажатую горсть, я заметила, что на меня смотрит пара черных глаз.

— Что вам ответил цветок? — с улыбкой спросил Радж.

— Ничего, — сказала я.

И поспешила в залу, наполненную людьми; там играла музыка.

Стены были обиты зеленым муаром, углубления резного мраморного пола — заполнены отполированным серебром. На стенах отсутствовали зеркала и картины. Окон не было, в нишах стояли статуи.

Примерно треть пространства занимали столы, покрытые белейшими скатертями, — столы-сады, так как все они были украшены ворохами свежих цветов. Столы были расставлены в виде четырехугольника, пустого в середине, с проходами внутрь. На них сплошь, подобно сказочному узору, сверкали золотыми и серебряными гранями дивные вазы, кубки. На широких блюдах лежали редкие плоды. Вокруг столов были расставлены легкие кресла, обитые оливковым бархатом. На равном расстоянии от углов четырехугольника высоко вздымались витые бронзовые колонны с гигантскими канделябрами, в них горели свечи.

Свет был так ярок, что из самого отдаленного места я различала с точностью черты людей, можно сказать, что от света было жарко глазам.

Одни рассаживались за столы, двигая кресла и смеясь, другие танцевали. Третьи степенно прогуливались, переходя из парка в залу и обратно.

И вдруг я увидела Джона. Сердце мое забилось. Ноги задрожали и в глазах засверкали слезы.

Он увидел меня и, прервав беседу, подошел.

— Мне сказали, что вы ездили домой в Англию? — спросил он, вглядываясь в мое лицо. — Мне приятно снова видеть вас.

— Мне тоже, мистер Стикс… А где ваш приятель Марк?

— Он болен…

— Да?

— Нет, ничего серьезного…

В эту минуту к нам подошел мистер Рочестер с теми тремя дамами.

— Привет, Джон! — сказал он. — Может быть, пойдешь выпьешь с нами?

Мистер Рочестер взял меня под руку и привлек к себе.

— Да нет, мне пора идти, — ответил Джон.

— Может быть, в другой раз? — спросила я.

— Да, возможно…

Он быстрыми шагами направился к выходу в парк.

— Счастливого Рождества! — тихо сказала я ему вслед.

Он обернулся и переспросил, как бы вслушиваясь, вдумываясь в смысл этих слов:

— Рождества?

— Да… ты сядешь рядом со мной, — сказал мистер Рочестер. — Сядешь на то место, которое будет слева.

Он тут же быстро удалился. В скором времени, когда большинство присутствующих уселось, я заняла кресло, оставив по правую руку мистера Рочестера, а по левую руку оказалась высокая, тощая, как жердь, дама лет сорока с мужеподобным веснушчатым лицом и такими длинными ногтями на мизинцах, что, я думаю, она могла бы смело обходиться без вилки. На этой даме бриллианты висели, как ягоды, а острый голый локоть я, кажется, чувствовала даже на расстоянии.

Напротив меня сидел барон Тави, а между ним и смуглым индусом поместилась Ханна.

Радж сидел между кавалером Ханны и молодым испанцем, имени которого я не знала. Вокруг меня не прерывался разговор. Но я ничего не понимала. Мысли мои были далеко и сердце тоже.

Худая дама, сидящая рядом с моим мужем, внимательно рассмотрев меня, что-то сказала, но я, ничего не поняв, ответила:

— Да, это так.

Она больше не заговаривала со мной, не смотрела на меня, и я была отчасти рада этому. Вообще я была словно в тумане.

Тем временем, начиная разбираться в происходящем, то есть принуждая себя замечать отдельные моменты действия, я увидела, что вокруг столов ходят изящные молодые индианки, разнося какие-то блюда.

Моя тарелка исчезла и через мгновение вернулась. С чем? Запахло травами, жареным мясом. Мне показалось, стоит съесть немного, и испытаешь блаженство от одной только мысли, что ешь это ароматическое произведение.

Вместе с другими я выпила вина. Со всех сторон поднимались бокалы. Все желали друг другу счастливого Рождества.

Под потолком, на широком балконе, грянул хор. Музыка напомнила мне о Джоне Стиксе.

В это время невидимые часы ясно пробили одиннадцать. Гости заговорили оживленней, голоса их сливались в ровный гул.

— Где же Марк? — услышала я голос барона Тави. — После обеда он вдруг исчез и не появился. А где Джон Стикс?

— Не далее как полчаса назад мы с Джен его видели, — сказал мистер Рочестер. — У Джона какие-то дела…

— Марк жаловался мне на самочувствие, — сказал Радж, — и, должно быть, пошел прилечь.

— Я слышала, что вождь Шибу не разрешает индусам посещать школу? — спросила худющая дама, обращаясь к Раджу.

— Вождь говорит, что те, кто выше ростом, чем зарубка на священном дереве, не должны посещать школу.

— Но ведь это глупо! — засмеялась дама. Я посмотрела на Раджа и сказала:

— Радж! Скажи вождю Шибу, что все дети должны учиться и ходить в школу.

— Нет, миссис Рочестер, — учтиво ответил он. — Это говорил вождь, а вы — не вождь…

— Но почему?

— Высокие не должны знать больше…

— Тогда я сама поговорю с вождем! — горячо воскликнула я.

Барон Тави что-то невнятно произнес…

Все вдруг умолкли. Мистер Рочестер вздохнул и рассмеялся, очень громко и, пожалуй, несколько дольше, чем допускал такт.

— Джен, радость моя! С тех пор, как ты уехала, здесь многое изменилось! И теперь женское население здесь настолько разнообразно… Но никто, поверь мне, не додумался, кроме тебя, идти и говорить с вождем!

Он снова захохотал, обнимая меня за плечи. Я осторожно отвела его руку и спросила:

— Как идут твои дела с источниками?

— Прекрасно, прекрасно, Джен… Лучше, чем здесь… Но здесь — веселей.

Дама, сидевшая рядом с ним, несколько сконфуженно улыбнулась, посмотрев в мою сторону.

Барон Тави подозвал слугу и отдал ему короткое приказание. Не прошло и минуты, как три удара призвали публику к вниманию.

Барон Тави хотел говорить. Я видела это по устремленным на него взглядам. Он выпрямился, положив руки на стол ладонями вниз, и приказал музыкантам и хору молчать.

— Леди и джентльмены! — произнес барон Тави так громко, чтобы было всем слышно. — Вы мои гости, мои приятели и друзья. Вы оказали мне честь, посетив мой дом в день праздника Рождества Христова. Вы знали меня еще тогда, когда я впервые ступил на землю Индии, не имея ни малейшего представления о том, что выйдет из моей затеи…

Барон Тави замолчал. Секунду-другую поразмыслив, продолжал так же спокойно:

— Многие из вас приехали из других земель, чтобы доставить мне удовольствие и провести в моем доме несколько дней.

Я вижу лица, напоминающие мне дни опасностей и веселья, случайностей, похождений, тревог, дел и радостей.

Амелия Кирну! Четыре месяца вы давали мне в кредит комнату, завтрак и обед…

Лорд Уильям Артини! Вы, имея дело с таким неврастеником-миллионером, как я, согласились взять мой капитал в свое ведение, избавив меня от излишних хлопот, и в три года увеличили основной капитал в тридцать семь раз.

Генри Токкиль! Вам я обязан удачным залогом и сохранением секрета! Вы спасли меня однажды на охоте, когда я висел над пропастью, удерживаясь сам не знаю как.

Леон Друкке! Ваш гений воплотил мой капризный замысел в строгую и прекрасную конструкцию того здания, в котором мы сидим.

Я рад приветствовать вас и поднимаю этот бокал за минуту гневного фырканья, с которым вы первоначально выслушали меня, и высмеяли, и багровели четверть часа, наконец сказали: «Честное слово, над этим надо подумать».

Глядя в том направлении, куда смотрел барон Тави, я увидела старого толстого несимпатичного человека с надменным выражением лица и иронической бровью. Выслушав барона Тави, он грузно поднялся, уперся руками в стол и, посмотрев в сторону, сказал:

— Я очень польщен.

Это был губернатор.

— Итак, — сказал барон Тави, — скоро полночь… — он задумался с остывшей улыбкой, но тотчас встрепенулся. — Я хочу, чтобы не было на меня обиды у тех, о ком я не сказал ничего, но вы видите, что я все хорошо помню. Итак, я помню обо всех все — все встречи и разговоры, я снова пережил прошлое в вашем лице, и я так же в нем теперь, как и тогда. Но я должен еще сказать, что деньги дали мне возможность осуществить мою мечту. Мне не открыть вам ее в нескольких словах. Мой дом — ваш дом, как говорят индусы. Вероятно, это можно назвать иначе: могущество жеста. Еще я представлял себе второй мир, тайное в явном, непоколебимость дома, та вечность, которой я могу играть движением пальца…

В это время грянул праздничный фейерверк.

Гости подняли бокалы и, оставив залу, вышли в парк. Забили барабаны, затрубили раковины и рожки. Множество фантастических цветов и красочных гирлянд запестрели в звездном небе. Заиграла музыка. Гости оживленно захлопали в ладоши.

— Может быть, потанцуете со мной? — услышала я рядом голос Джона Стикса.

Опершись на его плечо, я вошла в круг танцующих.

— Чем вы теперь будете заниматься? — спросил он у меня.

— Я хочу… заняться с детьми индусов в школе… Хочу научить их читать и молиться…

— А зачем вам это нужно? — улыбнулся Джон.

— Во всяком случае, это не ваше дело, — с улыбкой ответила я.

— А как вы думаете, может быть, они не захотят учиться? Не захотят читать? — спокойно продолжала я. — По-моему, сначала надо было бы их спросить об этом.

— А вас спросили, когда вы были ребенком? — я была взволнована его прикосновением. — Я считаю… Я не хочу… чтобы их держали во тьме… Разве вы не согласны со мной?

Я смотрела ему в глаза.

Джон сжал мою ладонь и улыбнулся:

— Я просто не уверен, что их нужно учить нашему языку…

Рядом с нами раздался громкий выстрел хлопушки. И разноцветный дождь конфетти осыпал меня и Джона. Я рассмеялась и невольно прижалась к его груди.

— Знаете, я хотела бы стать путешественницей.

— Действительно?

— Мне нравится путешествовать…

— А когда вы путешествовали бы, вы брали бы с собой много вещей, — засмеялся Джон.

— Нет… Тому, кто путешествует, не нужно развлечений, еды и питья…

Его лицо снова стало немного грустным.

— Это верно… Мне кажется, что вы меняетесь, миссис Рочестер.

— Мне тоже кажется, что я меняюсь… к лучшему… Я хочу научить детей читать… Это мой долг…

Джон улыбнулся и вздохнул. Мы танцевали в пестрой толпе, но мне казалось, что эта ночь и это небо отделили нас от всех присутствующих, от их взглядов и разговоров. Джон по-прежнему крепко держал меня за руку. Но тон его голоса был несколько насмешлив.

— Моя литература, моя ферма, — сказал он. — Почему вы говорите только о себе, о своем? По-моему, каждому нужно просто жить…

— Неужели действительно жизнь так проста для вас? — перебила я его.

Он быстро посмотрел на меня и снова улыбнулся:

— Это сложный вопрос…