— Но ведь она метит на твое место. Если бы ты не пролила вино, то наверняка бы умерла.

— Знаю.

— Северну хватило ума объявить, что твою еду и питье будут проверять. Делать это будет всякий раз новый человек, и нельзя предугадать, кто станет следующим.

— Да, план хорош. Но в замке еще много седел.

— Я знаю, — сокрушенно вздохнула леди Морайна. — Гвент тоже сильно беспокоится. По-моему, нужно отравить сучку до того, как она тебе навредит. Иного выхода нет.

В зале Гастингс увидела соперницу, которая, сидя у прогоревшего камина, шила платье. Элиза пристроилась у ее ног и тоже занималась какой-то белой тряпочкой.

— У тебя очень ровные стежки, Элиза. Ты гораздо лучшая швея, чем я.

— Нет, Марджори, ты — совершенство! Та засмеялась, и люди в зале обернулись на ее смех. Двое мужчин выглядели прямо околдованными.

— Не льсти, милая, а то превращусь назло тебе в уродину.

— Как в тот вечер, когда у тебя распух нос?

— Нет, тогда я что-то съела, и оно оказалось для меня вредным. Гастингс, а куница Северна еще жива?

— Да. Трист пока очень слаб, но скоро поправится.

— Глупая тварь, — сказала Элиза.

— А мне казалось, ты считаешь Триста красавцем, — возразила Гастингс.

— Я стала большой и изменила свое мнение.

— Не хочешь покататься со мной, Элиза? — Гастингс решила помириться с девочкой.

Глаза у Элизы радостно заблестели, и она вопросительно посмотрела на Марджори.

— По-моему, отличная идея, малышка. Гастингс покажет тебе свои любимые места.

В зал вошел Северн, на ходу стягивая латные рукавицы. Он вежливо кивнул Марджори, но обратился к жене:

— Гвент доложил, что украли скатерть, на которую пролилось вино. Кто это сделал, неизвестно.

— И уже никому не станет известно, — добавила Гастингс, не спуская глаз с Марджори. — На скатерти должен был остаться яд, скорее всего настойка опиума. Достаточно капли, и человек перестает чувствовать боль. Вторая капля разит насмерть. Тристу невероятно повезло.

— Ты спасла его, Гастингс. — Из-под туники раздалось ворчание, и Северн с улыбкой похлопал по груди. — Он съел весь хлеб, приготовленный для нею Макдиром. И его не вырвало.

— Знаю. Макдир был так собой доволен, что тут же похвастался мне.

Трист снова заворчал, высунув лапу, и Гастингс легонько пощекотала ему подушечки.

— Мы с Элизой хотим прокатиться верхом.

— Нет, я не хочу, — ответила та. — У меня живот болит.

— Ох, только не это, — всполошилась Марджори, мигом забыв про шитье. — Что ты ела на завтрак?

— Только хлеб Макдира. Он был противный, от него у меня жжет язык.

У Гастингс зачесались руки дать маленькой лгунье оплеуху.

— А по-моему, хлеб очень вкусный, Элиза. Впрочем, если у тебя болит живот, я дам тебе…

— Яне возьму ничего, что ты приготовишь, — перебила Элиза, отступая на шаг. Волкодав Эдгар раздраженно рявкнул.

— Почему? — вкрадчиво спросила Гастингс. Девочке простили дерзости, которые она наговорила о матери Гастингс, но теперь она зашла слишком далеко.

— Это ты украла вино и скатерть, чтобы никто не узнал про яд. Ты сама нарочно подмешала его себе в вино. Я видела, как ты что-то добавила в кубок, и не успела помешать Тристу слизать вино.

— Так, — пробормотал Северн, задумчиво гладя подбородок. — Скажи, Элиза, зачем же Гастингс отравила свое вино?

Девочка упрямо выпрямилась, хотя побледнела от страха.

— Зачем, Элиза?

— Гастингс знает, что ты любишь Марджори. Она хотела, чтобы ты стал ее жалеть и меньше заглядывался на Марджори.

Трист сердито уставился на девочку, и та отшатнулась, едва не упав. Зарычал волкодав Эдгар.

— Я не вру. Я видала, как она добавила яд, — крикнула Элиза и выбежала из зала.

— Так кто же, — Гастингс не сводила глаз с Марджори, — все-таки украл вино и скатерть?

Кто и зачем, гадала она, поднимаясь к себе, всем же ясно, что на них остался яд, так с какой же стати их красть?

Глава 26

— Почему ребенок солгал? — осведомился Северн.

— Она не лгала, она сразу рассказала мне о том, что видела, когда Гастингс выбежала из зала с куницей….

— Абсурд, — возмутилась Гастингс.

— Почему же она ничего не сказала мне?

— Девочка боится, ведь тебе известно, как обращался с ней отец. Она боится всего на свете. И она не сразу поняла, что сделала Гастингс, не думала ни о чем плохом. Но позже она испугалась.

— Я ничего не добавляла в свой кубок, — отчеканила Гастингс. — Я не собираюсь убивать себя. По-твоему, вино и скатерть тоже украла я? Все равно никто, кроме меня, не смог бы определить, какой это был яд.

— Кроме тебя и Ведуньи, — поправила Марджори.

— Скажи-ка, Марджори, когда именно, по словам Элизы, моя жена отравила вино?

— Откуда мне знать? Наверное, перед обедом. Гастингс, я не хочу, чтобы ты наказывала Элизу.

— Наказывала? С чего ты взяла?

— Погоди, Гастингс, — вмешался Северн, — мы вместе расспросим Элизу.

Но из этого ничего не вышло, девочку они найти уже не смогли.

— Значит, расспросим ее позже, — утешил Северн жену, легонько щелкнув по носу. — Она просто ошиблась, ты напрасно переживаешь.

— Девочка намеренно лжет, Северн!

— Возможно. Сейчас я должен идти. Не забудь, я хотел бы расспросить ее вместе с тобою.

Северн тоже боится, что она побьет эту лгунью? Гастингс прижала руки к животу. Опять накатила дурнота. Ухватившись за спинку кресла, она молча глядела, как муж выходит из зала, а потом и сама направилась во двор подышать воздухом. День выдался прекрасным, но Гастингс было не до этого.

— Ты спасла его куницу, — раздался голос Марджори. — Тебе удалось добиться этим гораздо большего, чем если бы ты отравилась своим вином.

— Что ты сказала Марджори?

— Если Элиза права, а я в этом уверена, тебе удалось добиться больше, чем простая жалость. Ты же спасла этого проклятого зверя. Опрокинув кубок, ты позволила кунице лизнуть отравленного вина, и у тебя появился шанс, Гастингс. Неплохой шанс.

— Ты думаешь, я смогла бы отравить Триста? Ведь он же чудом не умер.

— Ревнивая женщина пожертвует чем угодно, чтобы устранить соперницу. Видимо, ты не побоялась даже убить ребенка.

Гастингс почесала за ушами козу Джильберту. Та жевала кожаную подвязку оружейника. Надо уговорить его не убивать за это козу, возможно, ее молоко понадобится ребенку. Ребенку, которого она, по мнению Марджори, не побоялась бы убить. От одной этой мысли у нее кровь застыла в жилах.

— Да, Марджори, я ревную. И хотя это чувство мне противно, от него никуда не денешься. Но скоро ты уедешь отсюда. Скоро выяснится, зачем лгала девочка, которая почему-то тебя обожает. Она понимает, что ты заришься на мое место, и готова чем угодно помочь тебе. Однако ты мне не соперница. Я графиня Оксборо, а не ты. Или ты хочешь быть содержанкой моего мужа? На здоровье.

Марджори засмеялась. Неужели в этой женщине нет изъяна? Пожалуй, если не принимать во внимание ее душу.

— Гастингс, меня обожает не одна Элиза. Не только она желает мне счастья. По-твоему, я вернусь в Седжвик?

— Да.

— Увидим. Впрочем, это не важно. Ты сегодня уже не такая бледная и не так похожа на старуху. Справишься ли с обязанностями хозяйки Оксборо?

— Уже справилась, Марджори.

— А вот и сумасшедшая мамаша Северна.

— Она выздоровела. Даже Ведунья не уверена, было ли настоящим безумием то, что ее поразило. Хотя сейчас уже все равно, она опять здорова.

— Ты наблюдала за ней не так внимательно, как я. У нее дикий взгляд, и ходит она скованно. Ее надо посадить под замок.

— Твои мысли становятся все яснее, Марджори. Очень темные и извращенные мысли. Не ты ли отравила мое вино?

Казалось, Марджори вот-вот ударит ее. Дыхание прерывалось, нежные ручки сжались в кулаки, и она прошипела:

— Северн хоть раз говорил о своей любви в тот момент, когда входит в тебя? Целовал ли он тебя в ухо, шепча, какая ты красавица, как ты ему нужна, какое наслаждение ему даришь?

Гастингс отвернулась от нее и поспешила навстречу леди Морайне. У нее из головы не шел тот флакончик. Вечером она подольет Северну любовного зелья.

— Значит, сучка вылезла из норы и заговорила с тобой в открытую, Гастингс.

— Да. — Обещала, что не остановится, пока не займет место хозяйки Оксборо?

— Нет, Элиза обвинила меня в том, что я сама добавила яд и нарочно отравила Триста. Марджори ее поддерживает. Мол, я хотела вызвать у Северна жалость. — Гастингс потрепала козу, почти успевшую дожевать подвязку. — Скорее, Джильберта, а то оружейник тебя застанет. Я решила сегодня вечером напоить Северна любовным зельем.

— Хорошо. Признаюсь, я и ведать не ведала о любви сына и Марджори. Конечно, муж не допускал меня к общению с мальчиками, боялся, что тогда они вырастут излишне мягкими. Это было еще до того, как у меня помутился рассудок.

— Ваш рассудок в порядке. Дело в чем-то ином.

— Ведунья способна на любое чудо, — засмеялась леди Морайна, ласково похлопав Гастингс по руке, — Ты всегда в это верила, так поверь и сейчас.

— Я верю, даже сомневаюсь, надо ли вам принимать лекарство. Может, в этом уже нет нужды.

Затем Гастингс приступила к обычным хлопотам. Отправила слуг чистить отхожие места, вонь от которых разносилась по всему замку, взглянула на работу искусных прях, обученных еще матерью, обсудила с Макдиром блюда на несколько ближайших дней, прополола грядки в цветнике и подвязала водосбор. Солнце уже достигло зенита и начало припекать. Рана побаливала, и Гастингс слегка помассировала бок. Вдруг что-то заслонило ей солнце. Рядом стоял Макдир, который обычно не высовывал носа из кухни.

— Куница вылакала весь бульон, но я беспокоюсь. Она бегает не так шустро, как раньше. Это ничего, Гастингс?

— Ничего, Трист с каждым часом поправляется. Он съел бульон, а потом еще немного хлеба. Северн не спускает с него глаз, по-моему, он даже на мечах упражняется, не выпуская Триста из-под туники.

Макдир помялся, теребя неуклюжими пальцами цветы аллиума, и сказал:

— Хорошо, что ты вернулась, Гастингс.

— Конечно. А ты разве не ладил с Марджори?

— Ах, она прекрасна, словно утренняя звезда. — Повар с чувством прижал руки к груди. Даже ты, Макдир!

— Но знаешь, Гастингс, эта женщина холодна как лед. Она все время строит козни и прикрывается ослепительной улыбкой. Приглядывай за нею, Гастингс. Людям известно про яд, и многие считают, что вино отравила она.

— Я не желаю за ней приглядывать. Я желаю от нее отделаться.

— Ну так отправь ее восвояси, Гастингс. Прямо сегодня.

Возвращаясь в зал, Гастингс думала о том, что больше всего на свете ей хочется, чтобы Северн любил только ее, и пусть тогда возле него увивается Марджори или еще какая-нибудь красавица. Однако ей совершенно не хотелось добиваться этого с помощью зелья.

Бок разболелся не на шутку, видимо она слишком усердствовала в цветнике. Гастингс с трудом поднялась в спальню. Через два дня Ведунья снимет швы, и тогда Северн накажет жену за бегство. И, может быть, тогда он вернется к ней в постель.


Северн восседал в своем кресле и выглядел холодным и неприступным. Обычно он разговаривал с девочкой, сидя на корточках и понизив голос. Но не сейчас.

— Подойди ближе, Элиза. Не кривляйся, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую.

Та сделала несколько шагов, отчаянно заламывая пальцы, но Северна, видимо, совершенно не трогал детский испуг.

— Ты обвинила мою жену в том, что она сама отравила себя. Объясни, почему ты так считаешь. — Девочка задрожала. — Хватит! Ты возвела на Гастингс тяжкое обвинение и должна отвечать, иначе пеняй на себя.

Элиза, к удивлению Гастингс, смело выдержала его взгляд, затем посмотрела на Гастингс, и детское личико, такое чистое и невинное, отвратительно сморщилось.

— Я видела ее. Да, да, видела, как она пробралась в зал, оглянулась, нет ли кого рядом, и высыпала порошок в свой кубок.

— Когда? — подался вперед Северн. — Когда именно ты застала Гастингс за этим занятием?

— Вчера, перед самым обедом.

— Что на ней было надето?

— Надето? — Элиза оглянулась в поисках Марджори.

— Так что же, Элиза? Смотри мне в глаза. Девочка готова была заплакать, сбежать.

— Не помню, — прошептала она.

— Это же было только вчера, Элиза.

— Платье того самого цвета, от которого она становится как желтушная.

Северн рванулся вперед, чтобы ухватить Элизу за руку.

— Стой на месте и послушай меня, Элиза. Я ни разу не видел, чтобы зал оставался пустым хотя бы на одну минуту. Ты говоришь, здесь никого не было, кроме Гастингс и тебя?

— Да. Она меня не видала. Я умею прятаться.

— Мадам Агнес! Подойдите сюда и расскажите, чем занималась Гастингс перед обедом.

— Она была со мной, вашей матушкой и Алисой. Мы помогали ей надеть шафрановое платье, и она оставалась с нами, пока не пришло время спуститься к обеду.